Алексей Павловский - Опыты
Мы вынырнули на поверхность в эпицентре нашей огромной оптовки и двинулись к её овощной окраине. Последние покупатели бродили между смутно электрифицированными рядами в поисках не вполне ещё синих кур и селёдки подешевле. Но лишь у овощных лотков я в полной мере осознал свой просчёт. Дело в том, что в наших широтах по ночам обычно темно, а электричества в овощных рядах нет.
На открывшемся нам обширном пространстве смутными громадами высились грузовики, тени с мешками перебегали от одного к другому и о чём-то тихо гортанно договаривались, блистая глазами. Мне это напомнило некий заговор. Заговор Фиеско в Генуе. Тут же сноровисто курсировали какие-то бабушки, явно оснащенные ночным видением, и бодренько торговались с последними продавцами. Я тоже не терял надежды и рысью бегал от лотка к лотку, но тщетно. Темно было.
— Лёх, ты что-нибудь видишь? — Нарисовался во тьме Колюня. — Я — нет. Я, наконец, понял, что такое рынок. Это место, где продают маленькие круглые серые предметики. Желательно ночью.
— Да. Пардон, обздался. Ничего не видно. Типа как «махнёмся не глядя». Ну ладно, проживём мы без этой картошки, может, Руст чего поесть купит.
И мы двинулись к выходу, к дальнему, так как прошли рынок почти насквозь. У ворот стояли «Жигули»-шестёрка, из приоткрытой форточки таинственно доносилась восточная музыка, некие приглушённые голоса, огонёк сигаретный там прыгал. Мне показалось, уж не знаю, почему, что в машине сидит человек одиннадцать. Представилось, как там внутри дастархан ковром застелен и кальян дымится…
Но тут мы вышли с рынка и повернули вдоль его ограды обратно к дому. На автобусной остановке мент хлопал по карманам прилично одетого дядю и дудел грубым голосом, дядя ответно дудел голосом вежливым. Наконец, мент отчётливо гуднул уже где то позади: «Пройдёмте!» И повёл несчастного дядьку к машине.
В ту же секунду вдали показался бешено несущийся навстречу нам человек, и через несколько мгновений, размахивая руками, пролетел мимо. Вблизи было видно, что на самом деле он настолько пьян, что просто остановиться не может, и сколько он уже так бегает — тайна велика есть. Бежал он наклонившись вперёд под острым углом, и метров через десять, споткнувшись, с размаху упал ничком в лужу, как раз за спиной мента, сажавшего задержанного интеллигента в машину. Страж закона лениво обернулся, глянул на недвижное тело, обошёл своё авто и сел за руль. Тело не двигалось. Мы с Колюней неуместно и глумливо расхохотались. Мент одарил нас тяжёлым взглядом и уехал.
— Отчаянно мужик бежал. Просто-таки всё отринув. — Констатировал Колюня.
— Да, есть такой момент. — Согласился я, и мы зашагали далее. У подземного перехода о чём-то тихо спорили три яростно жестикулирующих грузина. И едва мы миновали эту троицу, как за спинами у нас раздался такой отчаянный вопль, что мы обернулись похолодевшие, ожидая худшего: двое грузин, вцепившись друг в дружку, с боевыми выкриками носились по пятачку перед переходом, нанося удары всеми частями тела. Третий же опасливо выглядывал из-за киоска. Всё вокруг как-то невзначай опустело, лишь мы с Колюней остались нагло глазеть на неистовое побоище. Впрочем, уже через полминуты бойцы утомились, и жизнь снова вошла в привычное русло. Грузин из-за киоска присоединился к беседующим товарищам, и все трое многозначительно поглядели в нашу сторону, так что мы мгновенно приняли прогуливающийся вид и поспешно угуляли прочь.
Метров пятьдесят мы шли молча, и в мире, казалось, всё было спокойно. Внутри меня всё хихикало. Миновав хлебную палатку, я вдруг понял, чего мне в жизни не хватает.
— Погоди секунду! — Остановил я Колюню, и рысцой вернулся к хлебному окошку за бубликом: последних денег как раз на него и хватало. Сжав в руках тёплое сдобное тельце, я простил миру ещё пару его мерзостей. Мы продолжили шествие.
— Это здорово! — Порадовался Колюня. — Специально ведь вернулся, и не пива там какого-нибудь, а бублик себе купил!
Я скромно потупился и попытался было придумать что-нибудь остроумное в ответ, но тут, уже у самого перехода на нашу сторону, увидал у себя под ногами копошащуюся на земле старушку. Две других помогали ей подняться. Проследив по разлетевшимся шапке, палке и кочанам капусты траекторию бабушкиного полёта, я увидал в её начале тянущийся по земле провод, питавший маленькую холодильную витрину. Стоявшая за ней продавщица храбро отбивалась от гневных пенсионерок:
— А шо? А шо? Смотреть надо, где ходют!
Колюня переступил через провод, подчёркнуто высоко поднимая ноги, я же перепрыгнул с разбегу. Уже на другой стороне улицы господин Харитонович иронически подытожили:
— Своим поведением мы сегодня нажили себе кучу врагов.
— Да уж. Но какое конкретное гетто!
— Когда мы в следующий раз здесь появимся, нас линчуют.
— Это точно. Приколотят к рекламному щиту и подожгут!
Я впился зубами в щедро оснащённый маком бок бублика и понял: вот оно!.. Да, мир вовсе не такая плохая штука, как оно кажется с утра. Кайф.
Опыт наблюдения политики
Будильник у меня всегда звонит рано, когда бы то ни было. Доказательством тому то, что встаю я всегда где-то через полчаса после звонка, матерюсь и куда-нибудь опаздываю.
Поэтому я завёл маленькую стайку будильников, а именно три, и если собираюсь куда-нибудь рано вставать, то с вечера ставлю те из них, что удалось отловить по квартире, ставлю с разницей в полчаса. Первый будильник я отправляю в нокаут не просыпаясь, даже если он стоит где-нибудь на шкафу, и ещё полчаса нахожусь в тяжёлом бреду на грани там и тут, до второго будильника, который тихонько и опасливо приводит-таки меня в чувство.
На этот раз я просто решил проснуться пораньше — слишком давно я уже этого не делал за гнилостью жизни. Дай-ка, думаю, хоть раз погляжу, что это такое — утро.
Утро оказалось хмурой штукой. После первого же звонка попёрла какая-то оголтелая жеребятина о том, что сразу за окружной, налево от шоссе, — там, где родник, — стоит сарайчик, во сне именовавшийся «балок», и мы в компании различных, но одинаково тусклых личностей имеем обыкновение собираться там и бадяжить в глиняных горшках чудовищной мерзости варево, напоминающее манную кашу на глинозёме, но воняющую просто-таки непристойно, и пока мы этого обыкновения придерживаемся, нам гарантировано бессмертие. А после варки превращаемся во всяких кадавров.
И вот, сидим мы так, в десяти метрах от нас шумит поток машин, едущих в Москву, кругом котелки с незадавшимся варевом — вроде горшков с детской неожиданностью, в центре же булькает варево задавшееся — и потому балок отрезан от мира непроницаемым серым куполом с грязными разводами, а сами мы вроде бледных сизых жаб, но со складками типа бульдожьих и размером того бульдога поболее — сидим и лупаем глазами.
