Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Толстой)
Любопытно, что, в противоположность нашему земному опыту, свет шел к нам снизу. На Земле свет падает сверху или со стороны. Здесь же он исходил из-под наших ног, и чтобы увидеть наши тени, мы должны были глядеть вверх.
Сначала я испытывал легкое головокружение, стоя на толстом стекле и глядя вниз, на Луну, через сотни тысяч миль пустого пространства; но это болезненное ощущение вскоре рассеялось. Зато — какое великолепие!
Читатель может представить себе это, если теплой летней ночью ляжет на землю и, поднимая ноги кверху, будет смотреть между них на Луну. Однако по какой-то причине, — вероятно, из-за отсутствия воздуха, — Луна казалась нам значительно ярче и больше, чем на Земле. Малейшие детали ее поверхности были отчетливо видны. И теперь, когда мы смотрели на нее не через воздух, контуры ее стали резко очерченными, без расплывчатого сияния или кольца; только звездная пыль, покрывавшая небо, обрамляла края и обозначала очертания ее неосвещенной части. Когда я стоял и смотрел на Луну между ног, то ощущение фантастичности, часто появлявшееся у меня со времени нашего старта, опять вернулось с удесятеренной силой.
— Кавор, — сказал я, — как странно. А эти компании, которые мы собирались устроить, и залежи минералов…
— Что такое?
— Я не вижу их здесь.
— Ну, так что же, — ответил Кавор, — вы еще увидите.
— Я привык смотреть на все практически. Однако… — В эту минуту я был почти уверен, что никакого мира не существовало.
— Этот номер газеты может вернуть вас к жизни.
Я взял газету, поднял ее над головой и нашел, что в таком положении удобно читать. Мне бросился в глаза столбец мелких объявлений. «Джентльмен дает деньги взаймы», — прочел я. Я знал такого джентльмена. Какой-то чудак продавал велосипед «новый, стоящий пятнадцать фунтов», за пять фунтов стерлингов. Затем какая-то дама, очутившись в бедственном положении, самоотверженно хотела продать ножи для рыбы и вилки — свой «свадебный подарок». Без сомнения, кто-нибудь тщательно рассматривал эти ножи и вилки, кто-нибудь другой пробовал велосипед, а третий доверчиво вступил в разговор с благодетелем, ссужающим деньги, в ту самую минуту, когда я пробегал глазами эти объявления.
Я рассмеялся и выпустил газету из рук.
— Видны ли мы с Земли? — спросил я.
— А что?
— Один мой знакомый очень интересуется астрономией, и мне пришло в голову, что, может быть, он теперь как раз смотрит на нас в телескоп?
— Потребуется самый сильный телескоп, чтобы заметить нас даже как точку.
Несколько минут я молча смотрел на Луну.
— Целый мир, — сказал я, — здесь это чувствуешь гораздо сильнее, чем на Земле. Обитаемый, пожалуй…
— Обитаемый! — воскликнул Кавор. — Нет, забудьте об этом. Вообразите себя ультраарктическими путешественниками, исследующими пустыню. Взгляните сюда, — он показал рукой на бледное сияние, — это мертвый мир! Мертвый! Огромные потухшие вулканы, пространства застывшей лавы, равнины, покрытые снегом, замерзшей углекислотой или воздухом; всюду трещины, ущелья, пропасти. Никакой жизни, никакого движения. Люди наблюдали эту планету систематически в телескопы около двухсот лет, и много ли перемен они заметили? Как вы думаете?
— Никаких.
— Они отметили два бесспорных обвала, одну сомнительную трещину и незначительное периодическое изменение окраски — вот и все.
— Я не знал, что они заметили даже и это.
— Да, но никаких следов жизни!
— Кстати, — спросил я, — какой наименьший предмет на Луне обнаружат самые сильные телескопы?
— Можно было бы увидеть церковь большой величины. Наверное, увидели бы города и строения или что-нибудь подобное. Пожалуй, там есть какие-нибудь насекомые, вроде муравьев, например, которые могут скрываться в глубокие норы от лунной ночи, или какие-нибудь неведомые существа, не имеющие себе подобных на Земле. Это самое вероятное, если мы вообще найдем там какую-нибудь жизнь. Какие разные условия! Жизнь там должна приспособляться к дню, в четырнадцать раз более продолжительному, чем у нас на Земле: непрерывный, двухнедельный солнечный блеск и зной при безоблачном небе, и затем ночь, такая же длинная, холодная, под студеными, резко очерченными звездами. В такую длинную ночь там должен быть страшный холод, доходящий до абсолютного нуля, до двухсот семидесяти трех градусов Цельсия ниже земной точки замерзания, Всякой жизни там пришлось бы погружаться в зимнюю спячку на всю эту долгую морозную ночь и снова пробуждаться при наступлении долгого дня.
Он задумался.
— Можно, пожалуй, вообразить себе червеподобные существа, питающиеся твердым воздухом, точно так же как дождевой червяк питается землей, или какие-нибудь толстокожие чудовища…
— Почему же, — спросил я, — мы не захватили с собой пушки?
Кавор ничего не ответил на этот вопрос.
— Нет, — сказал он наконец, — нам надо продолжать наше путешествие. Увидим, когда доберемся туда.
— Конечно, — вспомнил я, — минералы там должны быть при всех условиях.
Кавор сказал мне, что желает переменить наш курс, отдавшись на минуту действию земного притяжения. Для этого он хочет открыть на тридцать секунд одно из обращенных к Земле окон. Он предупредил, что у меня может закружиться голова, и советовал проткнуть руки к окну.
Я последовал его совету и уперся ногами в ящики с провизией и цилиндры с воздухом, чтобы не дать им упасть на меня.
Окно щелкнуло и раскрылось.
Я повалился на руки и лицо и на мгновение увидал между моими темными растопыренными пальцами нашу Землю — планету внизу небесного свода.
Мы находились сравнительно близко от Земли, по словам Кавора, — всего на расстоянии каких-нибудь восьмисот миль, и громадный земной диск закрывал почти все небо. Ясно было видно, что наша планета имеет шарообразную форму. Материки вырисовывались смутными очертаниями, широкая серая полоса Атлантического океана блестела, как жидкое серебро на закате. Я рассмотрел, как мне показалось, тусклые, подернутые дымкой береговые очертания Испании, Франции и южной Англии.
Снова щелканье — и окно закрылось, и я медленно скользнул по гладкой поверхности стекла.
Снова оказалось, что Луна находится «внизу», у меня под ногами, а Земля где-то далеко, на краю горизонта, — та самая Земля, которая всегда была внизу и для меня и для всех людей с самого начала жизни.
Так слабы были требовавшиеся от нас усилия, так легко все нам давалось благодаря невесомости, что мы не чувствовали ни малейшей потребности в подкреплении наших сил в течение шести часов (по хронометру Кавора).
