Питер Уоттс - Ложная слепота
В официальной обстановке таких, как я, называют синтетами. На улице кличут жаргонавтом или попкой. Мудрецы, чьи кровью политые открытия лоботомируют и холостят ради могущественных невежд, заинтересованных только в долях рынка, могут обозвать меня кротом или дуэньей.
Исаак Шпиндель нарек меня «комиссаром», и в этой дружелюбной подколке содержится не меньше грана истины.
Мне так и не удалось убедить себя, что мы сделали верный выбор. Я во сне готов перечислить стандартный набор оправданий, бесконечно долдонить о ротационной топологии информации и неуместности семантического понимания. Но когда все слова сказаны, я остаюсь со своей неуверенностью. И не знаю никого, кто бы от нее избавился. Может, все наши старания — всего лишь всеобщая совместная афера, в которой заодно простачки и шулеры. Мы не готовы признать, что наши творения обошли нас; пускай они говорят языками неведомыми, но наши жрецы умеют толковать знаки. Боги вырубают свои алгоритмы на горных склонах, но это я приношу народам скрижали, я, маленький, жалкий и совсем не страшный.
Может, сингулярность случилась много лет назад. Мы просто боимся признать, что остались позади.
* * *…Ведь всякие звери приходят сюда,
И демоны изредка тоже.
Ян Андерсон, «Поднимается сом»[12]
Нас называли «третьей волной». Нас загнали в одну лодку и отправили в бесконечную тьму — спасибо наипередовейшему прототипу корабля, пинками выброшенному из чертежей в натуру за восемнадцать месяцев до срока. В не столь истеричной экономике такое насилие над графиком разорило бы четыре страны и пятнадцать ТНК.
Первые две волны спустили на воду еще более поспешно. О том, что случилось с ними, я узнал только за полчаса до инструктажа, когда Сарасти сбросил телеметрию в КонСенсус. Я распахнулся; данные хлынули в мои накладки, расплескались по теменным долям коры сверкающим потоком сверхплотной информации. Даже сейчас я могу вспомнить все ясно, как в тот день, когда их записали. Я там.
Я — это они.
Я беспилотный. Я разовый. Я голый культурист: теленигиляционный реактор с навинченными на передний торец камерами, выдаю ускорение, которое размазало бы плоть в студень. Я радостно мчусь во тьму. Мой стереоскопический брат-близнец несется в сотне километров к штирборту. Двойные реактивные струи пионов разгоняют нас до субсвета прежде, чем бедный старый «Тезей» доковыляет до орбиты Марса.
Но вот в шести миллионах километров позади нас ЦУП перекрывает кран, и мы летим по инерции. Комета растет в объективах — замороженная загадка, расчерчивающая небо направленным сигналом, будто прожекторным лучом. Мы наводим на нее рудиментарные органы чувств и разглядываем в излучении на тысяче частот.
Мы живем ради этой секунды.
Мы видим эксцентричное вращение, след недавних столкновений. Видим шрамы — гладкие ледяные просторы там, где прыщавая шкура расплавилась и замерзла вновь слишком недавно, чтобы в этом можно было обвинить бессильное солнце за нашими спинами.
Мы видим невозможное: комету с ядром из чистого железа.
Мы плывем мимо, а комета Бернса-Колфилда поет. Не для нас: она игнорирует наш пролет, как игнорировала приближение. Поет для кого-то другого. Возможно, когда-нибудь мы повстречаем ее слушателей. Возможно, они ждут впереди, в бесплодных пустошах пространства. ЦУП заставляет нас встать на уши, продолжает наводить на пеленг, когда всякие возможности захвата уже утеряны. Шлет отчаянные указания, пытается выжать из наших гаснущих сигналов последние биты информации среди помех. Я чувствую разочарование, неохоту отпускать нас; пару раз нас даже запрашивают, не позволит ли тщательно отмеренный тормозной импульс задержаться нам еще ненадолго.
Торможение — для сосунков. Мы направляемся к звездам.
Пока, Бернси… Чао, ЦУП. Баюшки, Солнце.
Свидимся при тепловой смерти.
К цели мы приближаемся с опаской.
Нас трое во второй волне — мы не спешим, как наши предшественники, да, но и так летим намного быстрей механизмов, скованных грузом плоти. Нас гнетет полезная нагрузка, дающая виртуальное всеведение. Мы зрим на всех длинах волн, от радио до вибрации субатомных струн. Автономные микрозонды готовы измерить все, что предусмотрели хозяева; крошечные бортовые сборщики способны лепить инструменты атом за атомом, чтобы уловить непредусмотренное. Атомы, собранные по дороге, соединяются с ионами, догоняющими нас из точки старта: в наших чревах копятся импульс и реакционная масса.
Лишняя тяжесть задерживает, но еще больше замедляют маневры торможения на полпути. Вторая половина странствия заполнена неустанной борьбой с накопленной за первую половину инерцией. Не самый эффективный способ путешествовать. В ситуации не столь отчаянной мы бы сразу набрали оптимальную скорость, может быть, использовали «эффект пращи», чтобы подтолкнуть себя за счет подвернувшейся планеты, и большую часть пути продрейфовали. Но время поджимает, поэтому идем под тягой всю дорогу. Нужно достигнуть цели; мы не можем позволить себе миновать ее, не можем решиться на самоубийственное мотовство первой волны. Они всего лишь набросали контуры ландшафта. Мы должны провести мелкомасштабную съемку.
Должны вести себя ответственно.
Теперь, выходя на орбиту, мы видим все, что рассмотрели они, и более того. Мы видим ледяные струпья и невозможное железное ядро. Мы слышим песнь. И там, под самой мерзлой коркой кометы, распознаем формы: архитектура, прорастающая сквозь геологию. Мы еще слишком далеко, чтобы прищуриться, а радар слишком подслеповат, чтобы различить мелкие детали. Но мы умные, и нас трое, разделенных огромными пространствами. Длины волн трех импульсных генераторов можно подогнать так, чтобы те интерферировали в точке схождения — и голографический ремикс трехголосого эха увеличит разрешение в двадцать семь раз.
Комета Бернса-Колфилда замолкает в ту самую секунду, как наш план вступает в действие. А потом я слепну. Это временная неполадка: фильтры рефлекторно напрягаются, компенсируя перегрузку. В следующую секунду антенные решетки снова в рабочем режиме, прозвон дает зеленый свет. Я связываюсь с товарищами, подтверждаю аналогичные неполадки, идентичные откаты. Мы в полном порядке, если только внезапное увеличение плотности ионизированного газа вокруг — не артефакт измерения. Мы готовы продолжить изучение объекта Бернса-Колфилда.
Единственная проблема заключается в том, что его больше нет…
* * *Экипажа как такового на «Тезее» не было — ни пилотов, ни механиков, ни матросов, чтобы палубу драить, никакого мяса для выполнения работ, которые машины на порядок меньшие могут сделать на порядок лучше. Если недовозвышенным массам так уж требуется придать своим жизням иллюзию смысла, пусть другие корабли тонут под тяжестью лишних вахт, пусть кишат людишки на судах, ведомых сугубо меркантильными целями. Нас допустили на борт лишь потому, что для Первого контакта еще не оптимизировали специальные программы. Мчащийся за пределы Солнечной системы «Тезей» уже влек на себе судьбу мира. Нагружаться самоуважением ему было не с руки.
