Евгений Прошкин - Слой
— Значит, все — бред, — монотонно произнес Петр. — Все, что удается выцарапать из памяти, — обычные глюки. Толстый такой слой глюков, а под ним — дырка.
— Не дырка, мой дорогой, а настоящая жизнь, — сказал Валентин Матвеевич, выбивая из пачки еще одну сигарету.
— С дачей, с качелями, с сыном-приборостроителем... Все чужое, все не мое.
— А то, про войну, — ваше? Про какого-то сотника — ваше? Ну-ка, назовите мне прицельную дальность автомата Калашникова. А вес пули?
— Девять граммов, — неуверенно ответил Петр.
— "Девять граммов", — передразнил доктор. — Это, милый мой, из песни. А песню писали, уж конечно, не про автомат. Ну, а люди какие-нибудь из той жизни? Живые люди, а?
— Морозова, Панкрашин, — не задумываясь, назвал Петр.
Валентин Матвеевич осекся и сразу поскучнел.
— А эти откуда?
— Из жизни. Вернее, не знаю. Просто помню фамилии.
— Та-ак. А еще?
— Нуркин, Батуганин, — безо всякого напряжения выудил Петр.
— Может, это из вашего фильма персонажи? Хотя... Батуганин... что-то мне тоже... Постойте! Это же банкир, которого на прошлой неделе убили, — обрадовался Валентин Матвеевич и, шутливо погрозив пальцем, сказал: — Признаюсь, сперва озадачили. Ну теперь-то ясно. Увидели по телевизору и вплели в свои мнимые воспоминания. Сколько раз санитарам говорил, чтоб никаких криминальных репортажей, ничего такого! Кем же он У вас числился, несчастный банкир Батуганин? Постарайтесь вспомнить, это может быть важным.
Петр и так старался — не для доктора, для себя.
— Предателем, — только и сказал он.
— Естественно, — неожиданно возбудился Валентин Матвеевич. Кажется, в его мозгу постепенно проклевывалась будущая диссертация. — Если убит — значит, враг. Ведь хорошего человека убить нельзя, это несправедливо, правда? Узнали о чьей-то смерти, а подсознание тут же определило жертву в предатели — задним числом, как говорится.
Оно, подсознание, продолжает вас оберегать от всяких непонятных и жестоких вещей нашего мира. Детское восприятие, немного упрощенное. Все стремитесь объяснить, всему найти причину. Ну, еще? Еще кто-нибудь.
— Кочергин.
— Так-так. Что у нас с Кочергиным?
— Он из того же списка.
— Гм, из списка... Из какого?
— Из черного, — вздохнув, сказал Петр. — Помню длинный столбец фамилий, а сверху: «черный список но». «Но», и все. Бессмыслица какая-то.
Будто не успели дописать.
— "Но"? Н-да... А какими буквами — маленькими или большими?
— Большими.
— Значит, не «но», а «Н.О.». Другое дело. Это же и есть ваше Народное Ополчение.
— Ополчение?.. Народное Ополчение?.. Да! Народное Ополчение!! — выпалил Петр. — А я сотник! Я вспомнил! Сотник, Валентин Матвеич! Я сотник! Я все вспомнил!!
В нем словно прорвало какую-то мембрану — за буковками «НО» повалил целый водопад образов, настолько зримых и осязаемых, что сомневаться в их реальности не приходилось.
Улица где-то в центре, в районе Кузнецкого Моста. Горящий дом. Из окна с диким криком выпрыгивает снайпер. Катается по асфальту — без толку, напалм не гаснет. Стрелок поднимает винтовку, но Петр жестом показывает: отставить. Эта гнида должна умереть медленно. Дальше — тихо, почти ползком. Группу в подъезд, проверить этажи. Вторую группу — во двор. Кто местный? Пойдешь старшим. Смотреть растяжки! Кто с «мухой»?
Бегом сюда. Вон по тому чердаку. Да пригнись ты! И пакет не трогай. Что там за пакет? Не трогать!!
Поздно. Сверток ослепительно вспыхивает, и квартал застилает черным непроницаемым туманом. Проходит минута, другая, но мгла не рассеивается. Поздно...
— Я вспомнил...
— Это уже было. Взрыв на Кузнецком — один из ваших любимых моментов. Раз пять я эту историю слышал. Кстати, вы будете смеяться, но Кочергин... это же я. Кочергин Валентин Матвеевич, честь имею, — кивнув, заявил доктор.
— Ну да. А я смотрю — знакомое в тебе что-то. По имени-отчеству не приходилось, а рожу видел. Хоть бы бороду сбрил. Специально оставил? Я раньше думал, ты здесь шестерка, а ты, оказывается, и есть главный.
По части общения с больными Валентин Матвеевич имел опыт обширный, но относительно счастливый. На четвертый этаж, к буйным, он не заглядывал — не его профиль. Что же касается обитателей общего отделения на втором этаже, то это были люди по большей части спокойные, погруженные в себя. Иногда попадались балагуры вроде Зайнуллина, рассказывали всякую дрянь про вырванные ноздри и снятую кожу, но это так, говорильня.
Одним словом, к активным действиям Валентин Матвеевич был не готов. Не сразу сообразил. Не сразу решился. А пока соображал и решался, запамятовал, где же эта чертова кнопка тревоги. Не сразу нашел. А пока дотягивался...
Петр фильмов не любил, поэтому ударил неэффектно — без длинного замаха, без нравоучительных предисловий, без крика «кия». Просто воткнул пальцы в кадык и, убедившись, что доктор потерял голос, двинул ногой в солнечное сплетение. Кочергин вместе с креслом перевернулся на спину, при этом его голова громко стукнулась о пол. Петр проверил — дышит. Обшарив его карманы, он нащупал увесистую связку ключей и запер кабинет изнутри. Потом взял со стола полупустой графин и, шумно глотнув, вылил остальное Кочергину на лицо.
— Помогите, — смешно просипел доктор. Он попробовал крикнуть, но мучительно закашлялся и сплюнул на голубой линолеум что-то розовое.
— Разговор есть, — деловито сообщил Петр. — Жизни тебе не обещаю, слишком много за тобой всего накопилось, но смерть — она ведь разная бывает. Выбирай.
— Что?.. О чем вы?
— Все о том же. Мне бы найти кой-кого. Нуркина.
Петр сделал паузу. Валентин Матвеевич трясся, как заяц, но на фамилию своего шефа не реагировал.
— Боишься, но не дрищешь, — заметил Петр. — Молодец, Кочергин. Посмотрим, сколько ты продержишься. Гориллы твои не явились, значит, кнопочку ты потрогать не успел. Так? Значит, время есть.
Он вернул доктора в исходное положение и, сняв с него узкий брючный ремень, связал руки за спиной. Оценивая качество узла, отошел назад и хватил согнутым локтем по ключице. Кочергин замычал от боли и снова кашлянул — кровяная слюна долетела до самой занавески.
— Адрес Нуркина, — потребовал Петр.
— Отпустите!.. Что угодно... Немедленная выписка или диагноз. Любой. Какой хотите.
— Хочу адрес.
— Кого?
— Нуркина, мой дорогой, Нуркина.
— Не знаю такого, — взмолился Валентин Матвеевич. — Ну не знаю я!!
Петр мельком осмотрел кабинет — самым стоящим была пепельница. «Тупым тяжелым предметом». Да, это про нее, про пепельницу. Чугунная, грамм на семьсот. Либо в висок, либо по темени. Как получится.
— Еще одна попытка, — сказал он, хватая Кочергина за волосы.
