Владимир Аренев - Вся наша жизнь
Обзор книги Владимир Аренев - Вся наша жизнь
Владимир Аренев
Вся наша жизнь
ПРИБЫТИЕ
В ущелье Крина мы попали только к вечеру. Автобус, порыкивая и выпуская сизые клубы дыма, остановился перед гостиницей, и пассажиры, разомлевшие от жары и долгой тряски, вывалились наружу. Кто-то стал щелкать фотоаппаратом, но слишком лениво, скорее по привычке — туристы все-таки…
Большинство же просто стояло и, запрокинув головы, глазело на Последнюю башню . Это массивное каменное сооружение на самом деле когда-то было сторожевой башней, но с тех пор минуло уже несколько сотен лет. Нынче же важная стратегическая единица старого Ашэдгуна превратилась в не менее важную туристическую единицу Ашэдгуна нового. Верно сказал древний мудрец Исуур: Время — великая сила, обладающая способностями лекаря и капризным характером ребенка . Годы превратили башню в предмет паломничества тех, чьи предки когда-то штурмовали ее стены. А что будет еще через пару сотен лет?..
От этих мрачных мыслей меня оторвал негромкий, но властный голос:
— Господа туристы, прошу вас подойти ко мне.
У подножия широкой каменной лестницы, ведущей наверх, стоял сухощавый старик, облаченный в серую хламиду и подпоясанный нарагом — поясом с метательными ножами. Светло-голубые глаза внимательно осмотрели каждого из прибывших, затем последовали шаг вперед и почтительный поклон:
— Гостиница Последняя башня рада приветствовать дорогих гостей. Я ваш повествователь, господа. Меня зовут Мугид, и именно мне предстоит познакомить вас с трагической историей четырех башен Крина.
Мы приблизились к старику и смотрели на него во все глаза. Вроде бы ничего особенного в нем не было. И тем не менее, он — повествователь. Один из немногих людей, способных не только на словах, но и зрительно-аккустическо-тактильными образами передать все, что произошло здесь четыре сотни лет назад. Талантом повествователя обладают считанные единицы, и все они добровольно соглашаются стать живым аттракционом.
Странные люди… До сих пор неясно, например, как удается повествователям передавать эти самые образы, как они добиваются того, что внимающий испытывает эффект присутствия, откуда, наконец, они знают о том, что случилось сотни лет назад. Ученые давно уже потеряли надежду исследовать сей феномен и только махнули рукой: пускай живут, как хотят. И повествователей это, похоже, вполне устраивает.
— Впрочем, господа, — продолжал тем временем старик, — сегодня вы должны как следует отдохнуть, чтобы завтра мы могли всецело заняться повествованием. Прошу вас, следуйте за мной.
Он развернулся и стал подниматься по лестнице. Мы последовали за ним, благоговейно притихшие и готовые погрузиться в романтическую атмосферу былого.
К сожалению, это погружение началось буквально с первых шагов. По непонятной причине хозяева Башни решили не тратиться на сооружение здесь лифта или другого подъемного устройства, и мы вынуждены были идти наверх пешком.
Впрочем, лучше так, чем подземными путями да в полной темноте, — подумалось мне. — Ведь когда-то даже этой лестницы не было, а все четыре башни, расположенные в ущелье, имели лишь два входа, — по одному на каждую сторону, — и начинались они где-то аж в долине Ханха. Это потом уже в стене вырубили лестницу, — когда Крина потеряло свое стратегическое значение.
Делавшие ее позаботились об усталых путниках: через равные промежутки ступеньки чередовались небольшими площадками, на которых можно было остановиться и перевести дух. Мы честно останавливались и переводили.
Площадки, в отличие от самой лестницы, были оборудованы невысокими металлическими ограждениями. Я подошел к краю, прислонился к холодной трубке и, перегнувшись, посмотрел вниз. Автобус, который привез нас сюда, уже почти выехал из ущелья, и можно было различить только его ярко-желтую крышу. Далекий чуть слышный рев мотора с трудом пробивался через мощные завывания ветра.
Солнце садилось, и в Крина стало темнее и прохладнее. В сумерках дно ущелья просматривалось плохо; там зашевелились тени, и казалось, это духи древних воинов пришли сюда, чтобы поприветствовать на свою современницу. Я поежился и взглянул на повествователя. Старик стоял в стороне от группы и смотрел туда же, куда и я, — вниз. Его загорелое лицо в накатывающейся темноте выглядело совсем черным, только развевались на ветру седые пряди. Мугид словно забыл о том, где он и кто он: безжизненно повисли руки, и взгляд устремился в одну точку, наблюдая нечто, скрытое от нас, не-повествователей. Потом старик вздрогнул и, извинившись, повел нас дальше.
Теперь мы были даже рады продолжить восхождение, потому что на лестнице стало ощутимо холоднее. К тому же, не знаю, как других, — меня смущал вид вечернего Крина. Было в нем нечто мистическое, древнее, — вызывавшее из самых глубин памяти тот давний, детский, казалось, навсегда побежденный страх перед темнотой.
Оставшийся путь мы преодолели значительно быстрее, и вскоре Мугид распахнул перед нами высокие металлические створки, за которыми были тепло и свет. Мы ввалились в большой гулкий зал, который освещали изготовленные в виде факелов лампы. Вообще, интерьер гостиницы был стилизован под древнеашэдгунский: на стенах висели старинные гобелены, копии мечей и щитов, головы диких зверей и знамена.
К нам подошло несколько слуг, одетых в цветастые наряды, опять-таки, соответствующего покроя.
— Сейчас вас отведут в комнаты, — объяснил старик. — Через час в Большом зале начнется ужин. Слуги к этому времени придут за вами, так что заблудиться в Башне вам не грозит. После ужина каждый будет предоставлен сам себе. Я бы советовал пораньше лечь спать, чтобы набраться сил для завтрашнего дня. Но, господа, это я оставляю на ваше усмотрение. Итак, встретимся через час.
Он поклонился и исчез в одной из неприметных дверец, рядом с гобеленом красно-бурых тонов, на котором была изображена охота вельмож. Стремительно несущиеся кони вперемешку с гончими настигали затравленного оленя. Тот откинул на спину изящные рога и бежал из последних сил, роняя на траву капли крови. Над лопаткой у зверя торчала стрела, еще одна нависла над ним, выпущенная азартным стрелком. Что-то кричал молодой принц, охаживая своего жеребца плеткой-девятихвосткой; пронзительно трубил загонщик, и вспугнутые шумом птицы вились над их головами.
Красиво вышито, хотя и излишне жестоко. Гобелен, разумеется, изготовили специально по заказу владельцев гостиницы — вряд ли он сохранился бы так хорошо, если б ему было несколько сотен лет. Я не удержался и прикоснулся рукой к оленю: мягкие шелковистые нити напоминали звериную шерсть. Я провел пальцами чуть выше, там, где виднелось древко стрелы с черно-алым оперением. Здесь нити были жестче и более упругие, словно я касался не гобелена, а настоящей стрелы.
