Георгий Гуревич - Инфра Дракона
Обзор книги Георгий Гуревич - Инфра Дракона
Георгий Иосифович Гуревич
Инфра Дракона
Черный круг плывет по звездному бисеру — матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложнее и тоньше. Лишь в одном из них — в созвездии Летучей Рыбы лишняя звезда, самая яркая на небе, самая великолепная — наше родное Солнце.
Но мы не смотрим на Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме — ни простым глазом, ни в телескоп. Нас шестеро — весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник экспедиции — мы зовем его Дедом, супруги Варенцовы, супруги Юлдашевы и я — Радий Блохин.
— Так что же? — спрашивает Дед Чарушин. — Уходим?
— Ничего не поделаешь, — говорит Толя Варенцов, наш главный инженер. — Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там — вода, сплошной океан. У нас станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации. Год провозимся, сделаем кое–как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.
— И топлива в обрез, — добавляет Рахим Юлдашев. — Мы же считали с вами. Посадка — это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не хватит. И по возрасту…
Айша дергает его за рукав. Рахим забыл, что о возрасте невежливо говорить при Деде. Старику уже сейчас за девяносто.
— В конце концов мы вернемся не с пустыми руками, — замечает Галя Варенцова.
И тогда Чарушин говорит спокойно:
— Остается один выход…
Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает о чем идет речь.
— Ни в коем случае, — кричит она.
***«Жизнь измеряется делами, а не годами», — эти слова я впервые услышал от Деда семнадцать лет тому назад.
Помню мой первый визит к нему. Поздняя осень. Мокрый пронизывающий ветер. Стрекочущий аэроранец несет меня над черными полями со свалявшейся травой, над голыми деревьями, над свинцовыми валами Куйбышевского моря. Потом я вижу голубой забор на глинистом обрыве, домик из зеленоватого стеклянного кирпича и у калитки старика в теплой куртке из синтетического горностая. У него седые пышные волосы, тоже бело–голубые, как будто синтетические. Я узнаю его по портрету, и выключив ранец, неловко приземляюсь у его ног, прямо в канаву.
— Идемте переодеться. Потом представитесь, — говорит он, протягивая мне руку.
Так познакомился я с Павлом Александровичем Чарушиным, — знаменитым космическим капитаном, участником первого полета на Венеру, командиром первой экспедиции на спутники Юпитера, первой на Сатурн, первой на Нептун и прочая и прочая… Здесь на берегу Куйбышевского моря доживал он свою славную жизнь.
Сам я имел косвенное отношение к звездам. Инженер–строитель по образованию, я работал на строительстве Главного Межпланетного вокзала на горе Килиманджаро в Восточной Африке. Специалиста, попавшего в чужую область, тянет все переделать по–своему. Кроме того, я был молод и самонадеян. Я составлял план реконструкции Солнечной системы. В то время — в начале 21 века, уже было ясно, что все планеты непригодны для заселения и почти все бесполезны для нас. И я предлагал перетасовать их. Венеру и Марс перегнать на Земную орбиту, Марс снабдить искусственной атмосферой, а атмосферу Венеры очистить от углекислого газа. Я предлагал еще Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, чтобы уменьшить там силу тяжести, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу с помощью атомных взрывов. На Тритоне я думал поселить колонию исследователей и отправить их в межзвездный рейс. По моим расчетам тысяч за сто лет Тритон мог бы обойти все окрестные звездные системы. Еще я собирался детей воспитывать на Юпитере в условиях повышенной тяжести, чтобы молодые кости и мускулы у них окрепли и на Земле все они оказались бы силачами.
К моему удивлению эти величественные проекты неизменно отвергались. Я не сдавался, упрямо продолжал ходить по учреждениям и к видным специалистам. Естественно, обратился я и к Чарушину, не поленился слетать на Куйбышевское море. К нему обращались многие: и молодые люди, мечтавшие работать в космосе, и авторы книг, и начинающие ученые, и жители района, от которого его выбрали депутатом. И в газетах то и дело появлялась его фамилия. Подпись Чарушина стояла на договоре об Окончательном Разоружении Наций. На празднике Всемирного Мира вместе с китайцами, американцами и немцами Чарушин катил в первой вагонетке пулеметы и минометы на переплавку в мартеновскую печь. Нет сомнения, он был одним из самых видных людей своего времени.
Старик так же, как и многие другие, выслушал меня с усмешкой, но добродушно снисходительной. Он сказал:
— Ваша беда, Радий Григорьевич, в том, что вы уж слишком забежали вперед. Не нужно нам вовсе расселяться по Солнечной системе, нам на Земле удобно и просторно. Ваши идеи понадобятся лет через триста. Наверное вы загордитесь: вот какой я, мол, прозорливый. И напрасно. Нет никаких заслуг в том, чтобы заниматься несвоевременными проблемами. Когда будет нужно и возможно, люди проведут реконструкцию планет. И тогда они без труда продумают все, что занимает вас сейчас.
Я не согласился со стариком, но не обиделся. Жить мысленно в будущих веках казалось мне почетным. И я продолжал надоедать Павлу Александровичу подробностями проекта. Дед с усмешкой развенчивал мои идеи, но неизменно приглашал на следующий выходной. Вероятно, ему нравился мой петушиный задор молодости. Да и пустовато было на даче. Летом другое дело, дачу брали приступом внуки и правнуки, в саду стоял гомон детских голосов, А зимой — только письма и телефонные звонки.
Павел Александрович слушал меня, потом я слушал, как он диктовал электронной стенографистке свои знаменитые мемуары. Как раз они начали печататься в то время в «Комсомольской Правде». Вы помните, конечно, самое начало; первую строку:
«Наша экспедиция вылетела на Луну, чтобы начать подготовку к…»
Я еще сказал старику:
— Павел Александрович, нельзя же так сразу, У всех людей мемуары начинаются с детства, со дня рождения, у многих с родословной. А вы проскочив четверть жизни, начинаете: «Наша экспедиция вылетела…»
Тогда я и услышал впервые:
— Радий, у нас, космачей, свой счет. Мы измеряем жизнь не годами, а открытиями, путешествиями. Вот я и начал книгу с рассказа о первом деле.
— Но читателю интересно, что вы за человек, каким были в детстве, как стали открывателем планет.
Старик не согласился:
— Неверно, дорогой. Это не я интересую людей, а мое дело. У каждой эпохи есть своя любимая профессия. Одна чтит моряков, другая писателей, летчиков, изобретателей. Мы — космонавты — любимчики 21 века, нас помнят всегда, приглашают в первую очередь, сажают в первый ряд.
