Олег Малахов - Пенистый напиток
Обзор книги Олег Малахов - Пенистый напиток
Малахов Олег
Пенистый напиток
Олег Малахов
ПЕНИСТЫЙ НАПИТОК*
(пенис, ты и напиток)
ПУТЬ ИЛЬЗЫ
Утром постель была чиста. Грудь питала малыша. Капли молока прятались в складках ночной рубашки. Он мог ждать ее и не замечать своего одиночества. Шесть месяцев, как полдня. Очнись он однажды в ее руках, что случилось бы с его сердцем? В мерцании электричества на предпоследнем этаже и в жужжании комаров, облепивших лампочки, сохранились остатки ее-его поиска.
Правда, иногда хочется умереть. Потом воскреснуть, но все-таки на какое-то время хочется умереть. Людям нужен доступ к наркозу. Ежеминутно необходимо осознавать, что ты можешь уснуть на неопределенное время. Умерщвляя себя, легче выжить.
Ильза уезжала вечером. Поезд подытоживал стук ее сердца своим неотвратимым движением. Глубоко стонущее самоотрицание боролось с ее катастрофической боязнью забыть сказочные дни становления. Она уснула легко, ноги болели от сквозняка. Лицо уютно устроилось у окна. Агрессивный дождь с полосами молний, кроящими небо, оплакивал путь Ильзы. Ночью в салонах ревностно любимого Ильзой города состоялись кастинги. Молодежь оголяла бедра, сравнивала, скучала. Неприкосновенность Ильзы предопределила путь девушки, и девушка утомила свои ноги, а сквозняк увеличил вероятность заболеть. Ильза укутала ноги. Гроза, нервная масса воды стекала по стеклам. Ильза уснула легче, чем в первый раз. Снились ей новые картинки. Она одна, а в снах ей кажется, что рядом родственники и старые друзья. Ильза любит сны, но пробуждение отнимает цвет и запах сна, открывает его иллюзорность.
Ильза видит девочку. У нее ясные глаза, удивленный взгляд, она в чем-то признается. Ильзе слышится знакомый голос. Ильза узнает себя, и неожиданно поезд встрепенулся, отправляясь с очередной станции, и кошмарно встряхнул пассажиров. Если бы у Ильзы не болели ноги, она бы не почувствовала тряски. Ильза расстроилась. Она думала о странных вещах. Странности поглощали ее мировоззрение. В столовой она обычно сидела одна. Она привлекала людей, однако сперва каждому хотелось разгадать ее настроение. Ильза не любила людные места, покидала вечеринки в момент их разгара.
Купе душило Ильзу. Она открыла дверь, вышла в коридор, застыла у окна, обрела спокойствие. Ночь, ласкаемая дождем, регулировала восприятия Ильзы. Девушка уезжала, оставляя родные места, приобретая ощущение небытия. Подчиняясь формуле странствия, девушка силилась понять, что уносит ее и куда. Она будет секретаршей в нейлоновых трусиках, или устроится парикмахером, или продавцом в магазине. У нее нет прошлого. Она от него отказалась. Но сны опровергали его отсутствие. Все таки прошлое напоминало о себе и болью слева и слабостью справа.
Первый этап движения завершен. Станции не заботят Ильзу. Она не знает, куда едет. Она знает, что нельзя иначе.
Можно вдохнуть мрак очередного тамбура? Поезд пойман аркой, будто проникает в толщь радуги.
Глаза Ильзы - частички радуги.
Возникло нечто ужасное. Руки трогают гладь стекла. Губы касаются прозрачной поверхности. Произрастают поцелуи. Возрождается забытый вкус. Холодная игра живых подруг, нужно вспомнить их предназначение. Ильза не видит будущего. В окна своего прошлого не заглядывает. Ее не хотели слушать, обрывали на полуслове. Она могла привыкнуть. Анализ обнажил глаза. Людям свойственно плакать. Любовь настигает человека где-то в конечном жизненном пространстве. Ильза пытается спасти молодость. Сохранить и уберечь историю осмысления. Ильза наделена глубиной и долгим звуком преобразования. Родной город должен затеряться в приступах безудержной депрессии. Она обращалась к проводнику как к представителю другой планеты. Когда он делал ей чай, у него тряслись и потели руки. У Ильзы блестели глаза. Они шепчут: "Я любила тебя." Она родилась в вагоне № 8. Последний раз она видела родинку на своей щеке во сне. А за пределами сна - смутные умопомрачения. Слишком много воды вокруг. Капли дождя проникают внутрь мозга сквозь ткань головы. В Ильзу просачивалось беззвучие. Мы редко раздеваемся и ложимся на голую землю. Ильза мечтала спать под дождем. В незнакомом городе ей нужен кров, а Ильза ждет неожиданных условий, определяющих ее путь. Она мокрая и беспомощная, но город готов принять ее и возбудить в ней жажду познания. Проводник волновался, когда приносил чай. Ильза улыбалась бы, если бы не забыла, как это делается. Раскрашенные истории ее больного воображения разбивались о железные шпалы, несущие кого-то к переменам или всего лишь предлагающие путь. Ильза красиво лежит на верхней полке. Она кажется слабой и призывающей нежность. Ты видишь Ильзу идущей по улице. Панцирь ее сознания размеренно поглощает твое внимание. Никого не отмечая взглядом, Ильза сторонится твоего проникновения. Ильза испаряется. Вода, в которую превращается ее голос, горькая-сладкая. Ильзы никогда не было, и вот она исчезла. Руки обернулись ресницами, волосы на голове заменили волосы подмышечные, лысая промежность покрылась родимыми пятнами, живот отдал пупок левой пятке, а ягодички срослись, и Ильза исчезла. Она гордилась своей ложью; она простыла, открыв окно и вдыхая жаркий рваный ветер. Ильза стоит у стены, повернута к ней спиной. Ильзу расстреливают из двенадцати ружей (одно дало осечку). Внутри Ильзы совокуплялись солдаты и радовались небу голуби. Новая плоскость ее рта, спрятавшаяся в соседских трусах, скрепляет союз с запахом росы на уходящей в ночь железобетонной основе дерева. В какой-то момент хочется целовать Ильзу. Ее спутник в спящем купе расстегивал ширинку и непрестанно поражался своим движениям. Ильза пряталась в покрывалах бешенства. Мысли бессмысленно промышляли в недрах ее - в гетрах ее. Она выпила компот и вожделенно наблюдала за разбитой чашкой. Очень странно. У Ильзы нет денег, и дома, чтобы продать и обрести деньги, и истинной проституткой она быть не может, подспудно ощущая жизнь как высшее проявление проституции. У Ильзы нет людей, у которых можно попросить денег, но она следует маршрутному произволу своих глаз - и ее щадят, или не замечают. Но у нее есть песня. Она обрывается, когда Ильза находит деньги во внутреннем кармане брюк. Ильзу давили машины. Москиты целовали ее промежутки тела. День ее рождения олицетворялся с далекими телефонными звонками. Дорога. Полубрущатка. Полуснег. Испарения. Дешевая еда. Ильза столбенеет. Город не ждал ее. Город скучал глазами рекламных щитов. Посреди площади Ильза попала в абстрактную ловушку безвыходности. Она умеет идти в противоположную сторону. Она остается по локоть в воде. Стрелок расстался с трепетом своей души. Ильзу похоронили. Она уехала, когда меркло мирное небо над домашними садами, когда Гаврош нашел пустую гильзу арабского патрона. Ильзу нагрузили вакансиями. Ильза ничего не умеет. Под звук аккордеона в переходе она почти уснула, и обнаружить ее удалось в видении умопомрачительного баснописца.
Этап кристаллизации.
Он внедрился в вакуум моего зерноуборочного комбайна и объявил прогноз погоды. Коньяка хватило на всю ночь, но ночь не начиналась. Ты периодически касался ее туфельки. Она падала. Ничего не могла зацепить. Простое доверчивое лицо ее подлежало мощной одеревенелости. Деформация ее пальцев развенчивала право на опоздание. И благоприятно закончился сон. И стонущий Эльвин запоздало разоблачил Жозефину, припудривая ее губки. А Изверг метал внутренние взгляды, пытался насиловать морально, искушая значимость значения Соломенской площади. Детская площадка в его коротких штанишках объявила бойкот его расплавленно-похабному конструктиву позиций, его рою желаний и отрицаний. Изверг затрагивал важные темы, нуждающиеся в реставрациях. Мой репродуктор молчал, пренебрежение к Извергу воцарилось в движениях пальцев, в оранжевом виде из окна, в метаморфозе работодателей. Попытка использовать меня походит на остервеневшее желание преобразиться. Конкретный аспект данной взаимосвязи опускает работодателя к моим ногам, вкапывает в асфальт, брущатку, землю, лаву, ядро земли, где сжигает. Я гордо плюю в сторону, а слюна неизменно летит в лицо догорающего существа. Воздухоплаватель здоровается со мной. Я крепко жму ему ноги, остыла важность рассудка, расстроились музыкальные инструменты. Ожидание поглотило, и рационализм был впрыснут в мышцу правой руки. Фантастичен прыжок из сферы гоблинов на улице в церемонию чаепития. Тематическое раздумье откладывалось до лучших времен, худшие явления новизны привычек распространялись в радиоточках мозга. (Ильза беспокоилась, ее давили машины.)
It's unnecessary disturbance, when you are so open air.
Distinctly touching necklace I'm losing the sense of essence.
Мракобесие телефонных звонков в дверь. Утрата плавных движений. Цветок раскрылся поздним утром, шевеля в сознании дуновения глубокой рани.
Я присел в уголке собственноручности, забытые сталкеры выспались, откликнулись, ими оказались мои глаза, вкопанные в постель бетона. Административные здания пилотировали в бульканье алкоголя. Освежающее действие капель соответствовало безупречности моего ленивого потребления кислорода. Раскрашивая ладони, бойкими движениями распространяя едва использованные краски, тону в беспричинности одноязыких боеголовок. Я стану беззвучным голосом, грудой металла с лицом Дон Кихота. Болевые ощущения диктуются нестихаемым стихийным ветром. Отрывок материи парашюта спасал Воздухоплавателя. Я смотрел на его силуэт, барахтающийся в воздухе. Остался плач мгновенности, взрыв контрадикции, глубина исповеди. Возобновляется всплеск вдохновения. Картины сливаются с глазами. Я помню, вчера кругами ходил вокруг твоего дома, в его окнах наблюдая твои глаза. Моим рукам недоставало жетонов и пластиковых карточек, я ускользал в полуздоровую смесь губных помад и выдохшихся дезодорантов. Девушки садились возле и рассматривали мое мужественное женское тело. Розовый нерв зрачков отрешился от капель дождя в темном пиве. Я рисковал лекарством. Я уставал от не я. Мое присутствие забавляло незнакомок, а из нее струился свет. Улыбающееся лицо заколдовывало мой однострочный верлибр. Брам читал о том, что жизнь перпетуум мобиле; каждый понимал четкость послания. Часы смотрели на нас. А она радовалась, увидев меня еще раз. Простившись со мной первично, и, казалось бы, навсегда, она распространила свое любвеобилие и погрузила меня в свой бесконечный взгляд, созидая уровень проникновения. Хриплый кашель, джинсы-клеш, бисеринки на задних карманах, обнимает дождь, к которому я не ревную, - маленький хиппи, поющий песенки про щенков и рассказывающий сказки взрослеющий ребенок, она вздыхает, прислоняясь к груди, вдыхает мою походную свежесть, мое пиво, мои стихи, мой иностранный язык, мой язык. Город готовился к вечернему преображению.
