Джессика Спотсвуд - Дар или проклятье
— Эта гувернантка, она же будет жить здесь, есть с нами, следить за каждым нашим шагом. Может, ты думаешь, что это для того, чтобы помочь Отцу, или мне, или Мауре…
Тэсс поворачивает ко мне личико:
— Это ты о том, что случилось на той неделе в церкви?
— Вообще-то нет, но это прекрасный пример. — В прошлое воскресенье, когда мы выходили из церкви, кто-то наступил Мауре на подол. Туго — очень туго, надо сказать, — натянутое на груди платье треснуло, выставляя на всеобщее обозрение корсет. Маура не избежала бы позора, если бы Тэсс не наложила быстренько renovo — восстановительные чары.
— Но Маура опозорилась бы, — пытается убедить меня Тэсс.
— Ничего, она не умерла бы от этого. Мы бы сразу посадили ее в коляску и увезли с глаз долой, а через несколько дней все бы забылось. А вот если бы кто-то увидел, что сделала ты…
— Они бы подумали, что им показалось, и ничего не порвалось, — стоит на своем Тэсс. — Я же все сделала очень быстро. Они бы просто решили, что им померещилось.
— Думаешь? — Я вовсе не уверена в ее правоте. — Братья вцепляются во все, где им видится хотя бы намек на колдовство. Они подумали бы не на тебя, а на Мауру. Я знаю, ты хотела помочь, но эта история могла очень плохо закончиться.
Тэсс теребит шнуровку на запястье.
— Я знаю, — шепчет она.
— Бренна Эллиот. Гвен Фоукарт. Бетси Рид. Маргарита Доламор. — Я монотонно перечисляю имена, которые Отец заставил нас вызубрить, как таблицу умножения.
Этих четырех девушек Братья схватили в прошлом году. Гвен и Бетси приговорили к исправительным работам в плавучей тюрьме, что стоит на якоре у побережья Нью-Лондона. Условия там просто ужасные — очень много непосильного труда и очень мало еды, крысы, болезни… часто девушки просто не выживают там. А вот, что случилось с Маргаритой, никто не знает. Она исчезла без следа в ночь накануне судебного разбирательства.
— А если бы это была Маура? Или ты? — Я неумолима. Мне приходится быть неумолимой.
— Нет. Нет, никогда. — Кровь отливает от румяных щек Тэсс. — Я больше так не буду.
— И дома ты тоже будешь осторожна, правда же? Не станешь больше колдовать за обедом?
— Нет. Только… мне хотелось бы, чтоб мы могли сказать Отцу правду. Может, тогда он чаще бывал бы дома. Присматривал бы за нами, заботился. А так он, может, никогда больше не станет со мной заниматься.
Я смотрю на золотые цветы на ковре. В голосе Тэсс столько надежды! Она хочет, чтобы у нее был абсолютно нормальный Отец, на которого можно положиться, который всегда защитит, придет на помощь.
Беда в том, что мы не абсолютно нормальные девочки. Если Отец узнает, что я вторглась в его мысли, подчинила их себе, заставила его менять и забывать собственные решения, Бог знает, простит ли он меня.
Мне хочется верить, что простит, что сможет понять. Но у меня нет причин думать, будто он станет за нас бороться. И это означает, что я буду бороться вдвойне ожесточеннее. Я упираюсь подбородком в колени.
— Тэсс, мы не знаем, как он поступил бы. Мы не можем рисковать.
Тэсс сплетает тонкие пальцы.
— Я не понимаю, почему мы не можем ему доверять, — говорит она в конце концов. — Я бы хотела. И я бы хотела, чтобы Мама была с нами.
Она снова поворачивается к пианино, пытаясь найти утешение в сонате. Я беру почту с чайного столика. Тут отцовские счета, письмо от его сестры и — к моему безмерному удивлению — подписанный незнакомым затейливым почерком конверт без почтового штемпеля, адресованный мисс Кэтрин Кэхилл. Кто мог написать мне? Я не переписываюсь ни с кем из отцовской родни, а с Маминой стороны у нас просто нет родственников.
Дорогая Кейт!
Мы незнакомы, но когда-то я была очень дружна с Вашей матерью. Теперь, когда Анны не стало, я должна защитить Вас, но обстоятельства сложились так, что я могу помочь лишь советом: разыщите дневник вашей маменьки. В нем Вы найдете ответы на все свои вопросы. Вы — все втроем — в большой опасности.
С любовью, Ваша З. Р.Письмо выпадает из моих пальцев и плавно опускается на пол. Тэсс продолжает играть, не замечая моего испуга.
Я не знаю З. Р., но она знает нас. Известны ли ей наши тайны?
3
Мне всегда было непросто спокойно сидеть на занятиях воскресной школы. Некоторые мои самые ранние воспоминания связаны с тем, как я корчусь на жесткой деревянной скамье. Подозреваю, что Братья сконструировали такие сиденья, чтобы никто из детей не чувствовал себя в воскресной школе излишне удобно. Кстати, хоть школа и называлась воскресной, но посещаем мы ее дважды в неделю — по воскресеньям, перед началом службы, и по вечерам в среду. В школе два отдельных класса: в одном детишек, не достигших десяти лет, учат основным молитвам и принципам Братства, а в другом рассказывают девушкам от одиннадцати до семнадцати лет, что они — скверна и сосуд греха.
В классе душно, хотя деревья на улице гнутся от сильных порывов свежего ветра. Но Братья никогда не открывают окон — не дай бог, мы начнем отвлекаться, пусть даже на такую безобидную вещь, как сквозняк.
Сегодня занятия ведет Брат Ишида, глава Совета. Он не слишком высок, примерно с меня ростом, но кафедра возносит его высоко над всеми нами. У него суровое лицо, а уголки рта неизменно опущены вниз; вероятно, таким образом он выражает свое отношение к окружающему миру.
— Повиновение, — вещает он. — Мы — ваше руководство, которому вы должны неукоснительно повиноваться. Братство ведет вас путями праведными, оберегая вашу невинность от вражьих козней. Мы знаем, что вы хотите быть добронравными девицами. Мы знаем, что лишь женская немощь заставляет вас становиться на путь греха, и прощаем вас. — Его голос преисполнен отеческого милосердия, однако в глазах, взгляд которых рыщет по нашим головам, плещется высокомерие. — Мы защитим вас от вашего своеволия и тщеславия; вам следует подчиниться нашим правилам, потому что мы представляем на этой грешной земле Господа. Вам следует с любовью и верой уповать на нас так же, как мы уповаем на Него.
Мы с Маурой обмениваемся насмешливыми взглядами. Любовь и вера, как же. Во времена наших прабабушек Братство сжигало таких девушек, как мы, на кострах. Конечно, мы и сами не без греха, но все же за Братьями нам по этой части не угнаться.
— Мы никогда не введем вас в грех и соблазн. Более того, мы сделаем все, чтобы уберечь вас от порока. В дни, когда у власти были ведьмы, никто не наставлял девушек в добродетели, не побуждал их занять приличествующее место в доме. Ведьмы не заботились о нравственности девушек, они склоняли их уподобиться мужчинам: носить нескромную одежду, самим вести дела и даже отказываться от замужества и жить в противоестественном союзе с другими женщинами. — Брат Ишида позволил себе дрожь омерзения. — И за их греховность они были низвержены и, по воле Господа, их место в Новой Англии теперь занимает Братство.
Я смотрю в затылок Элинор Эванс, которая сидит на скамье впереди меня, на ее выбившиеся из прически белокурые локоны. Неужели он прав? Почти сто двадцать лет назад, в 1780 году, разъяренная толпа, взбаламученная краснобайством Брата Вильяма Ричмонда, жгла по всему побережью храмы — зачастую вместе с ведьмами. Ведьминских чар оказалось недостаточно, чтобы усмирить бунт, — ведьм было слишком мало. Последним пал Великий Храм Дочерей Персефоны в Нью-Лондоне. Большинство ведьм было убито, а выжившие скрылись.
Брат Ишида возвышает голос, его лицо наливается дурной кровью, похожие на черный мрамор глаза блестят.
— Наши законы придуманы для того, чтобы защитить вас от себя. Ведьмы были своевольными и похотливыми, в них извращалась женская суть. Да поможет нам Господь, если они восстанут из небытия! Мы должны всегда помнить то зло, что они совершили, развращая девушек и налагая богомерзкие чары на своих противников. Эти женщины оставляли от своих врагов лишь пустые оболочки.
Я могу насмехаться — и насмехаюсь про себя — над тем, что проповедует Брат Ишида, но с этой жуткой частью его рассказа спорить не приходится. Мама когда-то подтвердила — все это правда. Когда первые члены Братства в поисках свободы вероисповедания ступили на американский берег, никто не запрещал им следовать своей религии. Однако число их стало стремительно расти; Братья и их приспешники начали выступать против ведьм… и раз за разом забывать о своих взглядах и требованиях. Когда ведьмы лишились власти, Братья обнаружили множество приютов, в которых содержались утратившие память, впавшие в детство, находящиеся в состоянии кататонии враги павшего режима.
Элинор Эванс, пухленькая, незлобивая тринадцатилетняя дочь владельца шоколадной лавочки, дрожит и тянет руку.
— Возможно ли понять, когда на твои мысли воздействуют, сэр?
