Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда
Довольно быстро она потеряла и ощущение театральной иллюзорности происходящего, а вместе с ним — и восприятие времени… И только прямое требование Деда Мороза проснуться, прозвучавшее в конце пролога, вернуло женщину в наш мир…
Как в первом, так и в последующем антрактах она продолжала сидеть в своем кресле, сканируя через стекла бинокля партер, и почти сразу обнаружила в первом ряду, почти прямо по центру зала, своего благоверного. В руках у того пылал огромный букет ярко-алых роз — верный признак серьезности измены… Инстинктивно Вера стала припоминать, когда получала в подарок от Ивана нечто подобное, но память уносила ее все дальше в прошлое, а такого роскошного букета не находилось… Может, и были подобные, но сейчас в поле сознания вплывали какие-то жалкие хризантемы, гладиолусы, лилии, калы…
А страна берендеев тем временем продолжала жить своей запутанной жизнью: Лель сменял Мизгиря, бас Бермяты соревновался с тенором Бакулы, действие переносилось то во дворец царя, то в заповедный лес… Но над всеми хитросплетениями сказочной интриги витало лазурно-прохладное, истинно снегурочье сопрано Ольги Кравцовой… В её чистом голосе струилась то неподдельная боль, то надежда, вновь сменявшаяся тоской, переходящей в инфантильное недоумение пятнадцатилетней героини… И хотя все симпатии зала были на стороне прекрасной Снегурки, внезапно Вера осознала, что ее много больше трогает судьба Купавы: эта миловидная брюнетка казалась ей очень похожей на неё, Веру, в молодости, и хотя меццо-сопрано артистки уступало голосу главной героини, но в сказочной жизни обманутой богатым Мизгирем девушки она все больше узнавала себя, а в Мизгире, соответственно, своего блудливого мужа…
Снова и снова Вера вываливалась из реала в виртуал оперы Римского-Корсакова, и чем ближе был финал, тем больнее ей было… Но, конечно, не потому, что сказка настойчиво двигалась к грустному для Снегурочки концу, и не только из осознания неоспоримых преимуществ соперницы-актрисы; больше всего Вера грустила о своей утраченной навеки юности, о тех годах, когда душа ее жила светлыми надеждами, тело было упруго и совершенно до безукоризненности, а теперь, теперь ей остается созерцать, как другая похищает её достояние… или бороться, бороться за свою любовь, за свое счастье, хотя будет ли это счастьем? И действительно ли она хочет счастья, а не озабочена банальным материальным благополучием? Но Вера отогнала эту крамольную для собственного самосознания мысль и снова окунулась в сказку…
— Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слез! — печально то ли пела, то ли протяжно говорила Снегурочка. — Ах, мама, что со мной? Какой красою зеленый лес оделся! Брегами и озером нельзя налюбоваться, вода манит, кусты зовут меня под сень свою, а небо, мама, небо!!!
Последние слова прозвучали так трепетно-надрывно, что все зрители одномоментно вскинули глаза вверх и… тут внезапно пропал свет, а там, на потолке — о, чудо! — закружился хоровод звезд… Повисла пауза… Медленно-медленно стал возгораться свет огромной хрустальной люстры, растворяя движущиеся звезды, наполняя таинственной розовостью весь очарованный, онемевший зал…
Меж тем девушка продолжала:
— Но, милый мой, бежим скорее, спрячем любовь свою и счастие от Солнца, грозит оно погибелью! Бежим, укрой меня! — взгляд Ольги, прежде направленный на Мизгиря, устремился как раз туда, где сидел генерал Костров, и задержался на несколько секунд то ли на лице Ивана Тимофеевича, то ли на шикарном букете. — Зловещие лучи кровавые страшат меня. Спасай, спасай свою Снегурочку!
Снова девушка прижалась к плечистому Мизгирю, но глаза, глаза её продолжали смотреть в зал, и в тот самый миг, когда она с новым энтузиазмом заголосила: «Спаси мою любовь, спаси мое сердечко!», яркий свет прожектора упал на ее стройный силуэт…
Мизгирь растворился в темноте, а Ольга, отклонив плечи как можно дальше назад, глядя в верх, уже спокойно-смиренным тоном начала прощаться с залом, но, казалось, с самой жизнью: «Но что со мной: блаженство или смерть? Какой восторг! Какая чувств истома! О мать-Весна, благодарю за радость, за сладкий дар любви! Какая нега томящая течет во мне! О Лель, в ушах твои чарующие песни, в очах огонь… и в сердце… и в крови во всей огонь. Люблю и таю, таю от сладких чувств любви! Прощайте, все подруженьки, прощай, жених! О милый, последний взгляд Снегурочки тебе!» — и снова ее глаза, уже заволоченные слезами, устремились на Кострова…
Тут же Снегоручка исчезла, будто действительно растворилась, а свет прожектора вырвал из темноты негодующего Мизгиря, негодующего сначала на обманщицу Снегурочку, а затем и на лживых богов, и со словами: «Но если боги обманщики — не стоит жить на свете!», актер вонзил себе кинжал прямо в сердце…
Прожектор погас, и снова настала почти полная тьма… А вместе с ней сгустилась гробовая тишина… Медленно опускался едва видимый занавес… Наконец, он прикрыл темный силуэт лежащего актера… Неспешно разгоралась хрустальная люстра, еще спокойнее вторили ей грустные софиты… И только тогда, когда стало совсем светло, раздались первые аплодисменты… Овации разгорались все сильнее и сильнее, их первая волна была громкой, вторая — оглушительной, третья, казалось, заставила не только дребезжать хрусталь люстры, но и дрожать стены…
Минут десять зал не мог успокоиться, когда же аплодисменты стали стихать, то редкие выкрики «Браво!» быстрехонько превратились в содружное скандирование: «Ольга! Ольга! Ольга!». Спустя пару минут, на сцену перед самым занавесом словно уточка выплыла полная дама в бархатном синем платье, тянувшемся по полу, но оставлявшем оголенными плечи и верхнюю часть груди ведущей.
— Дорогие святогорцы и гости нашего города! — громко произнесла дама в синем. — Прошу вас, не торопитесь покидать зал! Во-первых, хочу вас пригласить на бенефис нашей очаровательной примы Ольги Кравцовой, который состоится в следующую субботу ровно в 18 часов. Ольга споет для вас не только все те оперные партии — арии и ариетты, — которые дарила вам в этом сезоне, но также, — здесь ведущая глубоко вздохнула, — но также песни собственного сочинения. Одну из них вы услышите сегодня, а прямо сейчас — ария Царевны-Лебедь из оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Прошу вас, поддержите нашу гордость!
И пока зал снова расцветал овациями, Вера, услышав слово «лебедь», снова едва не впала в шок. Однако теперь смысл сновидения стал ей очевиден…
Через минуту поднялся занавес, обнажив и пространство сцены, и декорации берендеевского царства с колдовским озером и Ярилиной горой на заднем плане… Ольга выплыла во всем белом — ну, точно как лебедушка, тем самым еще сильнее разгневав ожесточившееся сердце Веры…
Зазвучало минутное оркестровое вступление… Теперь Ольга открыто смотрела на Ивана, и так откровенно, что Вере показалось, что уже не только весь зал, но и весь город в курсе любовных развлечений ее мужа, весь, кроме неё одной!!!
— Мой царевич, мой спаситель, мой могучий избавитель… — начала журчать чистой амброзией собственного восхитительного коларатурного сопрано Ольга, все больше приводя в бешенство Веру…
А потом начался энергичный припев:
— Ты не лебедь ведь избавил, девицу в живых оставил, ты не коршуна убил, — внезапно Ольга отпустила взгляд от любимого и перевела его прямо на Веру, адресуя последующие слова, похоже, именно ей, — чародея подстрелил…
Вера так испугалась этого пронзительного взгляда, что уже не слышала последних слов партии, и пришла в себя лишь тогда, когда девушка покинула «подиум», оставив зал наедине с плачем скрипки, завершающим арию…
Через мгновение новая волна аплодисментов, сопровождаемая частыми криками «Браво!» и «Бис!», наполнила зал… Кто-то вынес на сцену высокий стул с металлическими блестящими серебром длинными ножками… А перед ним спустя минуту появилась и большая ваза с роскошными цветами, в которых Вера узнала те самые розы… Направив бинокль на партер, она поняла, что муж ее уже скрылся за кулисами и, кажется, достаточно давно…
Наконец, показалась и Звезда…
На этот раз Ольга была одета совсем не по-оперному: вместо длиннополого платья — простенькая мини-юбочка из голубой джинсы, открывавшая на всеобщее обозрение ее совершенно стройные ножки, вместо туфель — босоножки с внушительным каблуком, переходящие в крестообразные ажурные полосочки изумрудного цвета, опоясывающие всю длину голеней, а на теле — рядовая блузка цвета морской синевы с широкими длинными рукавами… В какой-то момент, когда девушка еще шла к стулу, Вере показалось, что у той немного выпирает животик… «Неужели беременная?» — пронеслась в голове страшная догадка. — «Нет, только не это!» — стремилась она себя успокоить, но, увы, безрезультатно…
