Елена Вернер - Верни мои крылья!
– Ника, давай пробежимся по основным пунктам, – отвела ее в сторону Лариса Юрьевна. Она следила, как Ребров запускает с пульта световую проекцию, и на сцене, по заднику бегут кучевые облака и плывут корабли. – Ты ведь сделала все, что я просила?
– Да.
– Поехали, – Липатова водрузила на нос очки, но все равно дальнозорко откинула голову, глядя в список: – Факелы?
– Установлены в скобах, пропитаны биотопливом, – отрапортовала Ника.
– Цветок?
– Лежит на месте, за кулисой.
– Проверь перед самым началом еще раз. Не хочу сюрпризов, как тогда… Далее. Главная чаша с огнем?
На огонь Липатова возлагала большие надежды. Она любила повторять, что в театре нарушение условности сценического мира способствует втягиванию зрителя в происходящее. В ее спектаклях с целью размыть границы реального и нереального частенько фигурировали ведра с настоящей водой, которая то и дело выплескивалась на пол, или серые кубы льда, потрескивающие от перепада температур и вспыхивающие искрами от луча прожектора, или спички, свечи, сигары, со струящимся к колосникам сизым дымом. А иногда даже пахло ладаном и маслом из церковной лампадки. Для «Троянской войны» худрук приспособила биотопливо для экологичных каминов. Налитое в большую металлическую чашу, внутри которой лежал свернутый кусок кевларовой парашютной стропы, оно горело ровно и высоко, без запаха и чада.
– Чаша готова, – кивнула Ника. – Стоит в мужской гримерке, ее выносит Паша Кифаренко. Спички у него в кармане.
– Диск с музыкой?
– На пульте.
– Шарнир, тот, который скрипел на декорации, справа…
– Смазала маслом, – кивнула Ника.
Липатова прижала белый лист к груди. Медленно выдохнула с закрытыми глазами.
– Так, с проекциями разобрались… что еще…. Пойду проверю декорации еще раз.
Ника пообещала себе, что и она сама проверит их – прямо перед прогоном, чтобы Кирилл не успел ничего натворить.
Спустя полчаса Ника стала свидетелем, как точно так же Липатова допрашивает Кирилла. Тот с уверенной улыбкой кивал ей и всем видом воплощал спокойствие и безмятежность. Ника смотрела на него с другого конца коридора, отыскивая хоть тень сомнения, хоть намек на следующий его ход, который и приведет к катастрофе. Она вообще старалась ни на минуту не выпускать Мечникова из поля зрения, и его это, кажется, забавляло. Они словно играли в тайные шахматы у всех на виду. Кирилл то и дело коротко кивал ей, подмигивал, махал рукой – словом, всячески поддразнивал, будто происходящее его веселило. У раковины в буфете без слов продемонстрировал ей свою левую ладонь, совершенно чистую, ни следа от чернильных пометок. Когда направился в гримерку переодеваться и Ника словно невзначай увязалась следом, намереваясь пройти мимо него к складам, Кирилл толкнул дверь сильными пальцами прямо перед ней:
– Присоединишься?
Она подняла к нему лицо, собираясь сказать что-нибудь едкое. Но не придумала что. Насмешливая улыбка играла на его губах, и Ника совсем некстати вспомнила, каковы они на вкус, эти непреклонные твердые губы.
Тысячу раз она готова была во всем признаться Липатовой. Конечно, непременно надо признаться! Сказать, что премьера в опасности, что Кирилл не отступится. Что сама Липатова вот-вот получит отмщение за свой поступок тридцатилетней давности. Ника собиралась сказать обо всем вот прямо сейчас. Только разойдется народ из буфета, и тогда… Только Ребров оставит Липатову одну… Только Стародумов закроет дверь кабинета…
– Ларис Юрьевна…
– Да? Что?
Но Кирилл сидит на окне фойе, и по его лицу блуждает усмешка. Слова стынут на губах. Он видит Нику, а Ника видит его. И в который раз немеет. Словно тем поцелуем он запечатал ее уста крепче, чем клятвой на Библии. Он знал, он заранее предполагал, что она не сможет его выдать. Он продумал все. И он побеждал – кому, как не Нике, осознавать победы?..
Уже собрались немногочисленные зрители. На генпрогон Липатова всегда звала только знакомых, примерно четверть зала. Первая обкатка спектакля на зрителях, пробный шар.
«Может, сегодня все пройдет гладко? – пытается успокоить себя Ника. – Какой смысл устраивать диверсию сегодня? Премьера – вот его главная цель. Может, сегодня не стоит волновать Липатову перед спектаклем? Отыграют, и тогда…»
В ней еще теплилась надежда. Вера в хорошего Кирилла, придуманного ею где-то в сияющей тьме январских ночей. Она ведь не просто так вычислила тайного недоброжелателя, не по случайности? «Lame», Хромой. Он оставил подсказку, словно воззвание о помощи, просьбу понять, кто он такой, – и помочь. Будь Кирилл так уверен в том, что собирается сделать, – разве оставил бы он вешку, по которой его можно вычислить? Сделал ли он это осознанно или что-то внутри его, доброе и хорошее, пробивало себе путь среди выстроенного разумом и обидой отмщения? Значит, он – или часть его – все же хочет, чтобы его остановили. Как, как его остановить? Ника уже пыталась убедить его отступиться, но он не слушал, прикладывал свой палец к ее губам, останавливая ручеек слов, и спешил уйти.
Пять минут до начала. Еще можно все объяснить. Не подпускать Кирилла к Римме, к спектаклю! Тут Нике в голову пришла запоздалая мысль – заменить Кирилла некому, он единственный Гектор!
Может быть, все как-нибудь обойдется? Наладится само по себе?
Ника металась за кулисами, высматривая малейшие недочеты, в сотый раз все оглядывая и проверяя. Но она знала, что мелочей много, а она одна, и ей не уследить за всем.
Мимо проскользнула Римма.
– Риммочка, – Ника схватила ее за руку. Ей хотелось поддержать актрису перед вполне вероятным душевным испытанием. – Удачи тебе. Ты самая-самая, знаешь?
Римма уже вошла в образ Елены Троянской. У нее изменился поворот головы, прищур. Невесомые шифоновые драпировки калиптры[13] спускались от диадемы на высокую грудь и плечи, кипенный подол хитона мел пол при каждом шаге.
– Спасибо, – кивнула она с каким-то неподражаемым достоинством, и Нике на мгновение показалось, что актриса снова не помнит ее имени.
Мир вертелся все быстрее и быстрее, и вот уже взвился занавес. Все шло прекрасно, и даже Римма, кажется, поймала волну, которая не покорялась ей последние несколько недель. Липатова чуть заметно улыбалась, и ее плечи, только что такие напряженные, немного расслабились. Во время пластического номера она постукивала носком ботинка в такт музыки, а Ника пристально следила за движениями своих подопечных. Все великолепно, даже Кирилл со своими медлительными ногами уложился в ритм. Ника так радовалась, что на несколько минут забывала о надвигающемся шторме. И зря.
Потому что Елена Троянская не появилась из-за кулис в нужный момент. Она так и не вернулась из гримерки. И Ника, почуяв неладное, выскочила в коридор, открыла одну за другой двери и первой забежала туда.
Она увидела не Елену. А трясущуюся Римму в лифчике и трусах, распахнутые створки платяного шкафа, который актриса тщетно пыталась закрыть черенком швабры, и там, на его фанерном дне, – то, что еще недавно было ее платьем для второго действия. Среди зелено-золотого меандра, в сливочных складках изъеденной ткани копошились черные и серые мыши. А рядом поблескивала пятью рубиновыми лучиками звездочка пионерского значка.
Измученная токсикозом, Леля Сафина заглянула через Никино плечо, покосилась на Римму и отошла в сторону.
– Она не сможет… – пробормотала Леля и прислонилась виском к прохладному дверному косяку. – Это конец.
Явление пятнадцатое
Крылья
Ника не видела утро, разгонявшее пасмурные облака, не видела мигания светофоров. Она перебегала перекрестки на красный, под визг тормозов и оглушительный вой клаксонов. Она со всех ног неслась к дому Кирилла.
В голове пульсировал его адрес, вбившийся накрепко много недель назад. Вот для чего он был нужен ей – чтобы мчаться туда сейчас.
Мелькали образы вчерашнего вечера. Беснующаяся и опустошенная Липатова, которая искала виновного, но так и не нашла. Забитая Римма. Сама она, корящая себя за молчание, но так и не выдавшая Кирилла. Ошибка, ужасающая ошибка! Платье Елены Троянской, изъеденное мышами в лохмотья, еще пахло сыром и сливочным маслом, когда Ника собирала его в мусорную коробку. Так просто – и так действенно, Ника содрогалась, видя в шевелении мышей торжествующее лицо Кирилла. Но все это было вчера и не имело никакого значения сегодня.
Ника взлетела на четвертый этаж по лестнице и затрезвонила в дверь, не отнимая пальца от кнопки. Дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл, свежий, чисто выбритый и уже готовый к выходу. Его волосы влажно поблескивали.
