Елена Вернер - Верни мои крылья!
Из-за куста чубушника, окутанного прозрачным зеленым тюлем полураспустившихся листочков, за ним наблюдала Ника. Все остальные давно разъехались, последними только что завернули за угол Зимина с Дашкой. Театр опустел и был заперт до следующего утра. Ника смотрела на Кирилла уже несколько минут и знала, что он чувствует на себе ее взгляд, – но голову в ее сторону он так и не повернул. Наоборот, замер, и его тело приняло красивые, выверенные очертания постановочного кадра. Конечно, он ведь актер. Было в этом человеке сейчас что-то от ягуара, та же расслабленная сила, та же затаенная угроза и снисходительность. Он просто ждал, когда глупая козочка соизволит подойти поближе.
Она и подошла, не говоря ни слова, крепко сцепив руки в замок, чтобы не дрожали пальцы. Кирилл не отреагировал и, не меняя положения, даже принялся тихонько насвистывать. Пауза затягивалась, Ника почувствовала головокружение и растерянность – и вот свист оборвался, а в нее внезапно впился немигающий взгляд. Закатное солнце било Кириллу прямо в лицо, но он даже не щурился. Его зрачки сузились до размера крупинок, и свет пронизывал эти льдистые глаза до донышка, вытравливая бирюзу почти до белизны, отчего карее пятно в правой радужке выделялось еще резче. Ника смотрела в любимое, наизусть ей известное лицо и искала там приметы кого-то другого. Незнакомца или двойника. Но это по-прежнему был Кирилл – только пугающий и отстраненный. Может быть, настоящий?
– И что же ты знаешь? – спросил он негромко и спокойно.
– Все, – выдохнула она, хотя и знала, что преувеличивает. Кирилл – лучший игрок в покер, конечно, ее блеф не пройдет…
– Все? Сомневаюсь. Ника…. – Кирилл покачал головой в задумчивости. – Ника, Ника, Ника. Они все смотрят, а видишь только ты. Как так вышло?
– Может быть, я просто внимательная!
– А может быть, ты просто пристрастная? – отозвался он и мгновенно вогнал ее в краску. Пристрастная? Да, потому что влюбленная. Черт, не зря она медлила с этим разговором: всего пара реплик – а ей уже хочется провалиться сквозь землю…
Но Ника сжала кулаки и подняла подбородок повыше:
– Я знаю, что Липатова – твоя мать. И что из-за этого ты и устроился к нам в театр. И что именно ты изводишь Римму. Тебе этого мало?
Кирилл улыбнулся краешком рта и выпрямился, пружинно оттолкнувшись от капота. Ни взволнованности, ни удивления, ни смущения. Он обошел машину, так близко от Ники, что она уловила тепло его тела и бриз парфюма, и распахнул перед девушкой дверцу:
– Прокатимся?
Заведя двигатель, Кирилл выключил заговорившее с середины фразы радио и вырулил со двора. Он не торопился начать разговор, и Ника тоже помалкивала, затаив дыхание и разглядывая его профиль, будто выточенный на станке. Пожалуй, все-таки есть в нем что-то от липатовского…
– Да, она моя мать, – отозвался он, подслушав ее мысли. – Она выносила и родила меня, не знаю только от кого. Со Стародумовым она в то время еще не была знакома и замужем тоже не была ни за кем. А я… У меня оказались проблемы с ногами. Родовая травма. Если хочешь медицинских умничаний, то – врожденная дисплазия обоих тазобедренных суставов. А по-простому… врожденный вывих. Причем в тяжелой степени, запущенный. Обычно это можно лечить, в моем случае нужны были несколько операций, протезирование суставов, постоянный уход… Но, я так понимаю, ей это все было не нужно. Я оказался недостаточно хорош, чтобы быть ее сыном, и она меня стерла, удалила, в корзину отправила. Я несколько лет не ходил. Хотя… мне и ходить было особенно некуда, это же детдом. Жизнь в опрелостях – каково это, как думаешь? Пропитываясь запахом собственной мочи! Потом, правда, мне каким-то чудом сделали одну операцию, и я стал передвигаться сам, только немного помогал себе костылем. Тогда я и сдружился, сперва с Лехой, а потом с Окси…
В воображении Ники образ вихрастого темноволосого мальчугана с бирюзовыми глазами сменился кем-то вроде мальчика Жени из сказки про цветик-семицветик. Только вот Кириллу от волшебного цветка не досталось ни лепесточка.
– Да, я немного преувеличивал, рассказывая тебе, как мы веселились втроем, прыгая с гаражей и таскаясь по заброшенным стройкам. Потому что чаще всего это они вдвоем куролесили. А я… я слишком медленно бегал.
Все как-то сжалось – время и пространство. Ника чувствовала то же слияние, единение, которое обрушивалось ватным покрывалом на них двоих и их телефонный разговор посреди ночи. Только сейчас едва начинался заход солнца, а Кирилл сидел так близко, что она видела синеву пробивающейся щетины на его щеках.
– На все остальные операции я заработал сам. Только время ушло, и теперь лечение требовалось куда сложнее и тяжелее, чем было бы в детстве. Но что уж… Я не жалуюсь. Черт, конечно, не жалуюсь! Да я благодарен ей, что могу не чувствовать себя обязанным хоть в чем-то! Она мне никто. Хуже, чем никто, потому что ее я ненавижу. Эта боль в суставах – я ее постоянно чувствую. Дни бывают хорошие и плохие, но правда в том, что она всегда со мной. Боль. И эта боль не дает мне забыть, кто я такой и, что еще важнее, кто моя мать. Она чудовище.
Он опустил стекло и поймал встречный ветер ладонью.
– Потом я ее нашел – это ты знаешь. Она ничуть не изменилась за эти годы, как выяснилось. Люди вообще не меняются, только маски переодевают. Я ей был по-прежнему не нужен, да и совести у нее, видно, никогда не было. И я понял, что должен… Я пришел в театр.
– Валера Зуев – твоих рук дело? – впервые нарушила молчание Ника.
– Ты говоришь так, будто я злодей. Мне всего-то надо было, чтобы в труппе освободилось лакомое место, вот я и позвонил своему приятелю, директору по кастингу на одной студии. Парня взяли на роль, поправит свой семейный бюджет и потешит самолюбие заодно – что в этом плохого? Да и она осталась без любовника, что тоже не могло меня не радовать. Мне это Римма сообщила, я не подстраивал, само получилось… Я так надеялся, что она сразу все поймет про меня! Мои ноги и голос… Я ведь звонил ей незадолго до этого, она слышала меня по телефону! Ты вот сразу узнала меня по голосу, я видел, как изменилось твое лицо, стоило мне заговорить в тот первый день, помнишь?..
Конечно, помнит. Даже нарочно ей бы не удалось выжечь из памяти минуту, когда порог театра «На бульваре» переступил интересный мужчина с лицом Байрона и голосом ее ночного собеседника. Так вот, значит, какова была его цель. Вот почему его так завораживала пьеса Дюренматта, над которой они столько размышляли с Рокотской. Старая дама Клара наносит визит городу, который некогда чуть ее не уничтожил, и теперь она собирается мстить, уничтожая город в ответ…
Кирилл продолжал говорить, и его черты все больше оживали, мимика становилась резкой, неудержимой:
– Тебе хватило двух моих слов, чтобы узнать меня! Но не ей… И ведь все до единого заметили, что с ногами что-то не так. Паше Кифаренко я сказал, что, когда занимался верховой ездой, со мной в седле упала лошадь, и повредились бедренные суставы… Я все ждал, что она, – Кирилл упорно не называл Липатову ни по имени, ни еще как-нибудь, – спохватится, заподозрит. Что-нибудь должно было шелохнуться в ее сердце, хоть какое-то подозрение… Она же мать, есть же у них хоть что-то человеческое! Но нет. Она близорука, как крот, и тщеславна, как павлиниха. Ко всему прочему тут же принялась меня окучивать! Как самка, для которой нет разницы между сыновьями и другими мужиками. Нет, зачем я обижаю самок? Животные своих детенышей по крайней мере выкармливают, они не бросают их в темном лесу! А ее интересует только ее долбаный театр. Как она ринулась его спасать. Самоотверженно! Отчаянно! Кредит в залог квартиры – я предложил, после того как прорвало трубы, а она схватилась за соломинку, даже не подумав, что под другим концом соломинки я уже держу зажженную спичку.
– Что ты собираешься делать? – спросила Ника с замиранием сердца. Она и не предполагала, какой размах приняла месть Кирилла. Но сейчас он может проговориться, его оборона минимальна – и Ника обязана докопаться до правды.
– Я? Я собираюсь ее уничтожить. Растоптать. Убить, если хочешь, – морально. Премьера обернется полным крахом. И это станет фатально и для театра, и для нее самой.
– С чего ты взял, что спектакль плох?!
– О, Ника, – Кирилл перевел взгляд со светофора на нее, и в груди у девушки тут же свился тугой комок. – Спектакль хорош. По правде сказать, очень. И тут постарались все, настоящая идиллия. Такое единодушие. Даже ты вылезла из своей скорлупки, чтобы помочь… Но он провалится, потому что я так решил. И пока мы с тобой едем, в театре уже идет работа над этим. Там сейчас никого нет, но кое-что все равно происходит, я об этом уже позаботился… Кое-кто делает свою работу, а время идет. Тик-так, тик-так…
