Александр Бруссуев - Радуга 1
Он уехал, оставив электрика недоумевать: а не мало ли он получил?
40. Конец Куратора
Грохот и ударная волна сбила Шурика с ног, опрокинула стул в неспокойно колышущуюся воду залива. Казалось, что она кипела, то тут, то там белела животами мелкая рыбеха. Только Саша Матросова осталась стоять, выставив вперед клинок, словно рассекая им сгустившийся в подобный смерчу ветер.
Шурик, как собака тряся головой из стороны в сторону, упрямо двинулся к разлому, выхватывая на ходу свой травматический пистолет. Саша на него не обратила внимания — оказывается она стояла с плотно закрытыми глазами.
Куратор лежал на боку у самого края трещины. Шерсть на нем дымилась, обрывки костюма трепетали, как флажки на готовящемся к салюту крейсере «Аврора», маленькие уши плотно прижались к голове, полуоткрытые глаза цвета миндаля не выдавали ни намека на сокрытую в мозгу мысль. Саблезубый тигр, он же Сатанаил, он же Куратор, выглядел подозрительно мертвым.
Шурик, конечно же, первым делом хотел толкнуть неподвижное тело носком своей кроссовки, но его намерения, сходные с безрассудством школьника, обнаружившего полудохлого хорька, были опережены стремительным ударом Саши. Она вонзила свой меч прямо в грудь монстру, предполагая проткнуть сердце.
Это послужило сигналом к дальнейшим действиям, разработанным заранее. Тело Зверя, отвратительно пахнущее паленой шерстью, перевалили на доски, потом Шурик начал забивать в него серебряные костыли: в руки-ноги, точнее — в передние лапы и задние, последний — в грудь. Он бил молотом со всей своей дури, полагая не попасть по своей конечности. Это ему удалось, но каким-то чудом, наверно — отбросив в сторону кувалду, Шурик обнаружил, как отчетливо, словно от пережитого ужаса, трясутся его руки.
Потом они с Сашей поволокли распятого таким образом Куратора к ручью и бросили его прямо посередине, придирчиво наблюдая, чтобы вода омывало все тело. Саша осталась следить, чтобы тело не сволокло ниже по течению, а Шурик принялся разводить костер, как то водится у американских индейцев и таких же самых скаутов: он щедро плеснул из припасенной канистры заранее слитый из машины бензин марки АИ-92 на заготовленные и уложенные дрова, преимущественно осиновые, и поднес зажигалку. Огонь разгорелся только после того, как он, волнуясь, все же решил крутануть колесико кремня.
Теперь дело было за малым: рубить магическим мечом Сатанаила на кусочки, а те скармливать веселому пламени. Тяжело было решиться, Саша все примеривалась, куда бы ловчее полоснуть своим клинком, целилась, целилась, наконец, опустила руки и что-то заговорила, обращаясь к Шурику.
Хоть тот уже давно вытащил из ушей волшебные беруши, спасшие его барабанные перепонки от неминуемого разрыва (про них в «Кайкки лоппи» и моих ответах читателям), но разобрать сумел не все.
— Хр-пр, — сказала Саша. — Сиськи-масиськи.
— У кого? — спросил Шурик и потрогал себя за грудь.
Если Саша и была слегка оглушена, то умело это скрывала. В любом случае, она прекрасно могла читать по губам.
— Сис-те-ма-ти-чески, — по слогам повторила она.
Шурик постеснялся переспросить предшествующие слова, но попробовал догадаться, что Саша пытается посоветоваться, какую систему рубки конечностей следует выбрать.
— По шее сначала, — сказал он и для наглядности провел ребром ладони над короткой шеей Куратора. — Представь, что рубишь собаку.
— Да я и собак-то никогда не рубила! — проворчала Саша вполголоса и добавила. — Клыки впечатляющие. Жаль такие в огонь пихать.
Шурик сделал жест, означающий паузу, быстренько сбегал за молотом и в два метких и ловких удара обломал сабельные зубы у корня. Потом протянул их Саше и махнул: поехали!
Та пожала плечами, убрала трофеи в ножны меча и, коротко выдохнув, с оттяжкой полоснула по телу Зверя — голова охотно отделилась и подкатилась, подгоняемая водой, к ногам Шурика. Он показал Саше оттопыренный большой палец, схватился за уши монстра и, переваливаясь, как с котелком кипятка в прямых руках, переместил отрубленную голову прямо в костер. Ни капли крови не упало на землю, ни в воду, вообще никуда. Крови не было. Огонь перестал весело потрескивать, зашипел и неохотно лизнул новую пищу. Шурик плеснул из канистры еще раз, пламя взвыло и бросилось в бой. Отчаянно запахло, что характерно — не черемухой.
Дело пошло, а тут как раз и Кеша подоспел. Он удивленно присвистнул, перевернул кепку козырьком назад и без лишних слов включился в процесс. В его задачу вменялось поддержание огня на должном жарком уровне, чтобы останки Зверя превратились в прах без остатка.
Они работали, не покладая рук. Еще раньше Шурик предполагал, что возможны всякие странные явления, но на них нельзя отвлекаться ни в коем случае. На огонек сбежались все непонятные твари, случившиеся неподалеку. Их оказалось не так уж и мало. За кругом огня в сгустившейся темноте что-то «хохотало, улюлюкало, булькало и пукало». Иногда когтистые лапы тянулись к менее плотному пламени, тогда Кеша, вооруженный осиновым колом, отмахивался от них, как пьяный мужик в кумачовой рубашке от наседающих псов. Шурик, в меру своих обязанностей распорядителя, тоже тыкал в темноту свое обожженное на огне осиновое копье. Им отвечал очень неспособствующий творческому процессу визг. В другое время этот звук мог и парализовать, но парням было некогда обращать внимание на такие нежности.
А Саша рубила, как лесоруб, обретя даже некоторую сноровку. Убедившись, что кровь по сторонам не брызжет, она успокоилась и не отвлекалась больше ни на что, кроме расчленения. Когда последняя часть Куратора — грудная клетка — оказалась в огне, Шурик прокричал Саше прямо на ухо.
— Помогай! Задерут, ироды!
Судя по голосам, злобных тварей, норовящих достать себе кусочек «древнего могущества» прибавлялось. Сбегались, поди, со всей ленинградской области.
«Слава богу, что Ростоцких на даче нет», — подумалось Саше. Нечасто внуки знаменитого режиссера находили время, чтобы навестить этот тихий уголок. Она махала мечом, делала выпады, полувольты, рубила сплеча. Противника своего она зачастую не видела: только злобные красные глаза и, иной раз, мелькавшие конечности, не облагороженные трудом маникюрш.
Костер пылал жарко, все они втроем исходили потом, покрывались копотью и сажей, но не отвлекались ни на что, кроме мыслей, иногда неожиданных.
«Как же так», — думал Шурик. — «Готовился ко всяким безобразиям, а оделся, как на светский прием. Надо было какой-нибудь комбинезон напялить. Теперь пропала моя клубная майка „Cuppa“, штаны „Rescue“ и кроссовки „New balance“ вот ведь незадача!» Он очень любил одеваться неброско, но с известной долей шика.
«Хоть менты, что ли, приехали бы!» — мелькнула мысль у Кеши. — «Чтобы они в своих рапортах написали? А может быть, это и есть менты?» Кеша, как и большинство знакомого населения, очень уважительно относился к правоохранительным органам.
Вдруг, как по команде, суета и пляски вокруг кострища прекратились. Еще корчились в огне, рассыпаясь, кости Куратора, а незваные гости разом исчезли. Ни прощального хрюканья, ни угрожающего визга, ни торжественного рычания — разом наступила тишина.
Шурик достал телефон и позвонил шефу.
— It's over — сказал он.
— Cool, — ответил Аполлинарий. — Relax till morning.
— Вы чего — шпионы? — пошутил Кеша.
— Завтра подъезжайте в офис, как проснетесь. У нас — полный сбор, — словно расслышав замечания Кеши, добавил Аполлинарий. — И вот что еще: Кеше мое персональное спасибо. Размер благодарности будет значительным.
— Служу Советскому Союзу! — торжественно заключил последний, обладающий прирожденным тонким слухом, и отдал честь, как в Армии.
Саша принесла лопаты, и они разбросали весь образовавшийся от прогоревшего костра пепел в ручей. Все бренные останки Сатанаила сгорели бесследно. На это ушла целая двадцатилитровая канистра бензина.
Полночь пробила, когда все живые участники драмы, отмытые под душем, завернутые в халаты и пижамы, собрались на дачной кухне. Деловито урчала стиральная машинка, перерабатывающая с помощью свиньи Доси испачканные предметы гардероба, за окном — темно и пусто, на душе — ботва и грусть.
— Вам не кажется, что в мире стало как-то не так? — спросила Саша, нарезающая у раковины зелень.
— Действительно, чего-то не хватает, — согласился Шурик, неумело терзающий за столом у окна сигару «Монте-Кристо». — Эпоха ушла, не оставив ничего взамен. Хотя, о чем это я? Осталась тоска.
— Намек понял, — сказал Кеша и вышел в ночь. Саша с Шуриком недоуменно переглянулись.
— Вот, сдаю по описи, — бодро произнес вернувшийся с полупустой бутылочной коробкой Кеша. — Деньги, за исключением пяти тысяч, потребовавшихся на подкуп президента, и, эх, водка и коньяк.
Про алкоголь он сказал с таким неподдельным сожалением, что все заулыбались. Ночная закуска из семужки, зелени, черного душистого хлеба и невесть каким образом дошедшего до магазинного прилавка без примеси маргарина настоящего вологодского масла требовала как минимум портвейна «Три косы» и шила на муравьином спирте.
