Дебора Харкнесс - Манускрипт всевластия
Носки моих туфель болтались в нескольких дюймах над полом. Я осталась в воздухе, даже когда Мэтью меня отпустил.
Вместе с осознанием этого ко мне вернулся и вес. Мэтью ухватил меня за локти, не дав удариться об пол ногами.
Марта, сидевшая у огня, замурлыкала какой-то напев. Изабо резко обернулась к ней, сузив глаза. Мэтью улыбался мне, я осваивалась с новыми ощущениями. Пол словно ожил — как будто тысяча крохотных ручонок шевелилась под моими подошвами, чтобы поймать меня или снова подкинуть вверх.
— Ну что, понравилось? — спросил Мэтью, когда Марта допела.
— Да, — засмеялась я, подумав немного.
— На это я и надеялся. Авось теперь не будешь зажмуриваться, когда ездишь верхом. — Жест, которым он обнял меня, говорил о счастье и новых возможностях.
Теперь уже Изабо запела Мартину песню:
Видя, как она в танце плывет,
Скажет всякий, что равных ей нет.
О, плыви, королева моя!
Прочь, завистники, прочь с моих глаз,
Мы хотим танцевать вдвоем,
Танцевать всю ночь напролет.
— «Прочь, завистники, прочь с моих глаз, — эхом повторил Мэтью, — мы хотим танцевать вдвоем».
— С тобой хоть сейчас, — опять засмеялась я, — но другим кавалерам придется подождать, пока я не пойму, отчего вдруг стала порхать.
— Ты парила, а не порхала, — уточнил Мэтью.
— Называй как хочешь, но с незнакомыми лучше этого не проделывать.
— Согласен.
Марта пересела на стул рядом с Изабо. Мы с Мэтью, все еще держась за руки, заняли освобожденный ею диван.
— У нее это впервые? — спросила Изабо с искренним недоумением.
— Диана пользуется магией лишь в мелочах…
— Она очень сильна. Ведьмина кровь поет в ее жилах. Ей далеко не одни мелочи по плечу.
— Это ее дело, — нахмурился Мэтью.
— Что за ребячество! Пора повзрослеть, Диана, пора взять на себя ответственность за свою истинную природу. А ты, Матье де Клермон, не рычи на меня! Ей необходимо это услышать.
— Ты не вправе указывать ей, что делать.
— Как и ты, — заметила Изабо.
— Прошу прощения! — Оба де Клермона, привлеченные моим резким тоном, уставились на меня. — Я, конечно, сама решу, пользоваться мне магией или нет, — продолжала я, обращаясь к Изабо, — но игнорировать ее больше нельзя — она так и выплескивается наружу. Мне, самое малое, нужно научиться как-то ее контролировать.
Изабо и Мэтью, продолжая таращиться на меня, кивнули — сначала она, потом он.
Мы сидели долго, пока в камине не прогорели дрова. Мэтью и Марту пригласил танцевать; оба они, вспоминая другие ночи у другого огня, напевали какие-то памятные слова. Я больше не танцевала, и Мэтью на меня не давил.
— Пойду уложу ту единственную, которая не может обходиться без сна, — заявил он под конец вечера.
Я поднялась вслед за ним, одергивая помятые брюки.
— Спокойной ночи, Изабо, спокойной ночи, Марта. Спасибо за чудесный ужин и удивительный вечер.
Марта улыбнулась в ответ, Изабо выдала соответствующую гримасу.
Мэтью пропустил меня вперед и поддерживал за талию, пока мы поднимались по лестнице.
— Я еще почитаю немного, — сказала я в кабинете.
Стоя так близко, что я слышала его слабое прерывистое дыхание, он взял в ладони мое лицо.
— Чем ты околдовала меня? Дело не только в глазах — хотя от них у меня в голове мутится, — и не в том, что ты пахнешь медом. — Он зарылся лицом в мою шею, погрузил пальцы в волосы, прижал к себе мои бедра.
Наши тела слились так, будто никогда и не разделялись.
— Всему виной твое бесстрашие, — шептал он, — и бессознательная плавность твоих движений, и то, как ты светишься, когда размышляешь о чем-то — или когда летаешь.
Я запрокинула шею, подставляя себя его ласкам. Палец Мэтью обвел мои губы.
— Ты морщишь их, когда спишь, знаешь? То ли твои сны тебя не устраивают, то ли ты хочешь, чтобы тебя кто-то поцеловал. Второе мне больше нравится. — С каждым словом он офранцуживался все больше.
Внизу через все лестничные ступени чувствовалось присутствие неодобрительно настроенной Изабо с ее острым вампирским слухом. Я попыталась отстраниться. Получилось неубедительно, и объятия Мэтью стали еще крепче.
— Мэтью, твоя мать…
Он не дал мне договорить, прижав мои губы к своим. Ощущая сладкий зуд не только в руках, но и во всем теле, я ответила на его поцелуй. Мне казалось, что я попеременно взлетаю и падаю, и непонятно было, где кончаюсь я и начинается он. Его губы, пройдясь по щекам и векам, задели ухо. Я затаила дыхание, и улыбающийся рот снова приник к моему.
— Губы у тебя как маки, а волосы точно дышат…
— Нашел чем восхищаться с такой-то гривой. — Я запустила пальцы в его шевелюру. — У Изабо и у Марты волосы как шелк, а у меня как солома, пестрые и непослушные.
— За это я их и люблю. — Мэтью ласково высвободился. — Они несовершенны, как сама жизнь, не то что вампирские. Хорошо, что ты не вампир, Диана.
— Хорошо, Мэтью, что ты вампир.
По его глазам прошла мимолетная тень.
— Мне нравится твоя сила, — сказала я, целуя его с ответным энтузиазмом. — Твой ум. Даже твои начальственные замашки время от времени. А больше всего, — я потерлась носом о его нос, — то, как ты пахнешь.
— Правда?
— Правда. — Я ткнулась носом в ямку между его ключицами — самое аппетитное местечко, согласно опыту.
— Поздно уже. — Он неохотно разжал объятия. — Тебе нужен отдых.
— Пойдем со мной.
Он удивленно раскрыл глаза, а я покраснела.
Мэтью приложил мою руку к своему сердцу, отбившему один сильный удар.
— Я поднимусь, но не останусь. У нас много времени впереди. И месяца не прошло, как мы познакомились — не будем спешить.
Вампир — он и есть вампир.
Видя, что я приуныла, он снова поцеловал меня и сказал:
— Это тебе на будущее.
Я предпочла бы настоящее, но губы, попеременно леденеющие и вспыхивающие огнем, заставили меня усомниться в собственной готовности.
В спальне горели свечи и было тепло. Оставалось загадкой, когда Марта успела сменить столько свечей и как добилась, чтобы они горели до этого позднего часа — но я ей была благодарна вдвойне, поскольку ни одной розетки в комнате не имелось.
Пока я переодевалась в ванной за неплотно прикрытой дверью, Мэтью строил планы на завтра: работа и долгая прогулка пешком и верхом.
Я соглашалась на все, благо работе уделялось первое место. Мне не терпелось получше рассмотреть мою рукопись.
Потом я забралась в кровать, а Мэтью укрыл меня и стал гасить свечи.
— Спой мне, — попросила я, глядя, как бесстрашно снуют в огне его длинные пальцы. — Что-нибудь старинное, Мартино. — Ее пристрастие к любовным песням от меня не укрылось.
Он помолчал немного, продолжая свое занятие, и запел своим густым баритоном:
Ni muer ni viu ni no guaris,
Ni mal no-m sent e si l'ai gran,
Quar de s'amor no suy devis,
Ni no sai si ja n'aurai ni guan,
Qu'en lieys es tota le merces
Que-m pot sorzer о decazer.
В песне чувствовались страсть и печаль. Когда Мэтью допел ее, у кровати осталась гореть одна-единственная свеча.
— Что означают эти слова? — Я взяла его за руку.
— «Нет мне ни жизни, ни смерти, ни исцеления, но я не страдаю, пока ее любовь брезжит вдали». — Он наклонился и поцеловал меня в лоб. — «Не знаю, достигну ли цели, ведь и здоровье мое, и болезнь зависят от ее милости».
— Кто ее автор? — Эта песня верна для любого вампира, подумалось мне.
— Отец посвятил ее Изабо, но лавры пожал другой. — Улыбающийся, веселый Мэтью продолжал напевать, спускаясь по лестнице. Я лежала в его постели одна и смотрела на последнюю догорающую свечу.
ГЛАВА 21
Первое, что я увидела утром после душа, был вампир с подносом — Мэтью принес мне завтрак.
— Я сказал Марте, что ты собираешься поработать, — пояснил он, снимая покрышку-грелку.
— Вы с Мартой меня избалуете. — Я развернула приготовленную на стуле салфетку.
— Вряд ли это реально с твоим характером. — Мэтью поцеловал меня. — Доброе утро. Хорошо спалось?
— Очень. — Я взяла у него тарелку, со стыдом вспоминая, как вчера зазывала его в постель. Мне до сих пор было немного обидно, что он отверг мое приглашение, но утренний поцелуй подтверждал, что наши отношения переросли дружбу и движутся в новом направлении.
После завтрака мы спустились в кабинет, включили компьютеры и взялись за работу. Рядом с моим манускриптом лежал самый обычный английский перевод Вульгаты,[45] изданный в девятнадцатом веке.
— Спасибо, — сказала я через плечо, показав Мэтью книгу.
— В библиотеке нашел — моя, как видно, тебе не подходит.
— Я решительно отказываюсь использовать Библию Гутенберга в качестве справочника, — строго, точно училка в школе, ответила я.
