Коллектив авторов - Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I
Тогда спросил Судия громко:
— Вы все, невинно загубленные сим разбойником, приявшие от него смерть без святого покаяния, прощаете ему?
Как будто вздох пронесся, точно ветер зашелестел.
«Прощаем, прощаем. За большое страдание прощаем».
— Нет, Владыка, не прощай! — возопил разбойник. — Вовеки я на них глаз не посмею поднять. Не щади, не щади меня, Милостивый.
— Хорошо же, будь по–твоему, — сказал Судия. — Сойди ты в ад на мучения. Очистись и я позову тебя. Иди же.
И пропал разбойник в черном ущелье, куда указывал ему дорогу вниз своим пылающим мечом архистратиг Михаил. Пламенные языки взвились над ним и сникли.
Таки один за другим представали перед Судией люди всех веков и всех народов. Привели также одного грешника в очках и с длинными волосами.
— Кто ты? — спросил Судия.
— Я? Я — социал–демократ! — ответил спрашиваемый скромно и гордо.
— Что ты совершил в своей земной жизни?
— Я перестраивал мир сообразно законам желудка.
— Что ты для этого сделал?
— Я разрушал все созданное до меня бессознательным человечеством.
— Религию?
— Это опиум для народа.
— Бога?
— Его нет.
— Красоту?
— Выдумка праздной буржуазии.
— Семью?
— Вредный пережиток.
— Жалкое существо! — сказал с печалью во взоре Судия. — По крайней мере, посадил ли ты хоть одно дерево при дороге, чтобы усталый путник освежился и отдохнул в его тени?
— Нет. Я не признаю частной благотворительности.
— Приласкал ли ты когда–нибудь ребенка?
— Зачем? Я учил его классовой борьбе.
— Отер ли ты слезы страдающего?
— Нет, я говорил ему о мести…
— Ты никогда не ошибался?
— Никогда.
Судия задумался. После долгого молчания он сказал:
— Значит, я ошибся. Я допустил зло, ибо без него не было бы действенным добро. Мудрость не существует без глупости. Трава для ягненка, ягненок для тигра, шкура тигра для человека. Все в мире нужно и уравновешено. Один этот человек враждебен мне и не нужен в моих будущих творческих замыслах. Наказать его? Но он не знает своей вины. Простить? Но он не поймет и прощения. Иуда и Дия- вол поймут, а он не поймет. Что же мне с ним делать?
И после минутного размышления Судия сказал:
— Вот что! Не существуй более. Отныне и вовеки.
Раздался легкий треск. Социал–демократ растворился в небытии навсегда.
И ничто в мироздании не дрогнуло, не шевельнулось.
В. Никифоров — Волгин
ЛУЧИ СМЕРТИ
Нарва, 16‑го июня 1925 г.
Заграничная печать много говорит о «лучах смерти» — разрушительных, дьявольских, ослепляющих, сжигающих, умерщвляющих и иных чудодейственных лучах — изобретении английского блэффиста Риндель — Мэтьюза.
Описываются ужасы, которые могут быть произведены применением таких лучей на войне…
Неутомим человеческий гений. С каждым годом дарит он миру все новые и новые достижения, направленные к умерщвлению человека, к разрушению семейного уюта, к погашению смеха и радостей наших, таких маленьких и скоропреходящих.
Устали все в наше звериное время, не только люди, но, кажется, даже и земля устала, а человек продолжает напрягать свой гений к уничтожению покоя.
Вместо маленькой, солнечной жизни «лучи смерти», ослепляющие, сжигающие, умерщвляющие.
Человек жаждет мира. Все помыслы его — как бы доползти до заветного источника мира и отдохнуть от войн, революций, душевной усталости, но кто–то жестокий, «без Христа, без имени святого», забегает вперед и отравляет воду в источнике.
Когда читаешь о новых, изобретенных человеческим гением орудиях смерти, то жутко становится людей, за жизнь. Невольно зарождается «наивная тоска» о светлом, евангельском гении, который спустился бы на нашу горевую, усталую землю, принес бы мир всем нам, так страстно и с такой болью ожидаемый, и вместо «лучей смерти» осветил бы нас лучами жизни.
В. Никифоров — Волгин
КОЛДУНЬЯ
(Нарвская легенда)
За готическими, узорными от мороза окнами старинного дома — лунная рождественская ночь, шелест снежной вьюги и белый покой загрезившей Нарвы.
Я, маленький любознательный мальчуган, несмотря на поздний час убежал из дома и сижу в полутемной сводчатой комнате с нелюдимым старожилом Нарвы Власом Ни- кандровым — маленьким тщедушным стариком, большим любителем древности.
Румяным жаром дышит камин, озаряя во мраке комнаты то диван, на котором отдыхал Карл XII, то молчаливые часы средневековой конструкции, стальные латы ливонского рыцаря, и самое жуткое, от чего бледнеет моя душа, ржавое зубчатое колесо, к которому во времена инквизиции привязывали вероотступников.
Сводчатая комната Власа Никандрова полна воспоминаний отшумевших мрачных веков, о которых говорят пожелтевшие страницы истории.
Идет ночь. Воет вьюга. Детской душе моей страшно.
На старинной ратуше городские часы бьют двенадцать ударов.
Влас вздохнул и тихо сказал:
— Сейчас исполнилось пять столетий, как на площади перед ратушей сожгли чародейку Ладу… Ее сожгли в ночь на Рождество Христово, при пении псалмов и молитв отцов святой инквизиции… Так же, наверное, светила луна и плакала снежная вьюга… Никто тогда не протестовал, кро- ни ратушных часов… да, часов… теперь уже несуществующих…
— Расскажите мне про Ладу!
— Спать не будешь, мой маленький. Страшная история. Расскажу тебе лучше днем.
— Я сейчас хочу… Не отказывайте мне, ради Бога!
— Нетерпеливый ты, мальчик, — проворчал старик, закуривая трубку, — ну, так и быть, слушай…
— Там, где каменным суровым рыцарем стоит замок Германа, пятьсот лет тому назад, в тени могучих дубов, стояла хижина чародейки Лады. Красивая была эта Лада, и добрая. Чародейкой ее прозвали за то, что хорошо лечила людей целебными травами от всех болезней. Слава о ее врачевании дошумела до берегов Дании. Имя Лады было благословенным среди людей.
Но все доброе, что делает человек своему ближнему, ведет к большим страданиям и даже к мученичеству…
Так было и с чародейкой Ладой…
В те времена не было более жестоких и черствых людей, как духовенство. Узкие, невежественные, мстительные фанатики не могли простить, что в руках необразованной, простой женщины, — такой великий дар и такая громкая слава, а у них, таких ученых, знающих премудрое Слово Священного Писания, уважаемых сильными мира, нет этого великого дара и нет этой громкой человеческой славы, и решили служители церкви, в душных своих кельях, отомстить чародейке Ладе.
По Нарве они распространяют слух, что Лада — колдунья и силой бесовской исцеляет недужных, и что нет места ей под небом и Бог требует сожжения ее на костре.
Тот, кого во все времена считали отбросами человечества и у кого не спрашивали совета сильные люди, — простой народ — всей силой своей любви восстал против монашеской злобы и решил не допустить на костер чистую Ладу, так много любви и заботы отдавшей страждущим людям.
Но злоба сильных — сильнее любви народа.
Она сделала свое дело.
В темную зимнюю ночь, в тихую хижину Лады ворвались люди, закованные в железо, грубо схватили ее и повели по тихим снежным улицам Нарвы в мрачный подвал высокой церкви, где заседало Высшее судилище инквизиторов. Никто не защитил Ладу.
Чтобы не было возмущения в народе, сильные люди решили сжечь ее тайно, перед ратушей, в ночь на Рождество Христово, ровно в двенадцать часов.
Когда заснула Нарва, от дверей церкви потянулась мрачная процессия. Жуткое пламя факелов освещало фигуры монахов–инквизиторов, черных как исчадия ада, и среди
них белую, как лилия, фигуру Лады. Гнусавыми голосами тихо распевались псалмы.
Остановились на площади. Стали ждать, когда ударит полночь, чтобы приступить к сожжению.
Неуловимо тянется стрелка. Проходит минута. Две. Три. Сейчас должны пробить смертные для Лады часы, и вдруг… чудо. Часы остановились.
Какой–то испуганный монах, разжигавший костер, в страхе прошептал:
— Перст Божий!
И бросил факел.
Но кто–то твердо отчеканил властным голосом:
— Сжечь ее немедленно! Она силой волшебства своего остановила часы!
И сожгли Ладу.
Да… сожгли. И никто тогда не протестовал, кроме ратушных часов.
За готическими, узорными от мороза окнами плакала снежная вьюга, и мне, маленькому, казалось, что это плакала белая душа сожженной Лады.
В. Бельский
ДУМЫ ПОКОЙНИКА
«На днях на Ивангородское кладбище привезли гроб с совершенно голым покойником из Н… Эмигрантской больницы, некоего Кирилла Петрова».
