Наль Подольский - Возмущение праха
— Да нет, ты не так понял, — он мягко и смущенно улыбнулся, — я просто хотел попросить… если ты не очень спешишь, давай чего-нибудь выпьем… я имею в виду — спиртного.
От удивления я хотел присвистнуть, но вовремя удержался и деловито кивнул:
— Годится.
Из прошлых разговоров я знал: Философ никогда ничего алкогольного не пил и не понимал, зачем пьют другие. Его немногочисленные попытки приобщиться к этому вселенскому пороку мгновенно пресекались самой природой, решительно отторгавшей даже ничтожные дозы вина или водки. И вот теперь, чувствуя себя новой личностью, он хотел проверить свою новую реакцию на спиртное, возможно инстинктивно надеясь немного расслабиться и взглянуть на все проблемы чуть проще.
Я притормозил у гастронома поприличнее с виду и направился в винный отдел, осознавая ответственность предстоящего выбора: ведь нынешнее сверхздоровье Философа могло отнестись к алкоголю не менее агрессивно, чем его прежняя астеничность. Девчонка-продавщица хихикнула, выставив на прилавок коньяк, тоник и белое сухое вино — моя покупка ей показалась странной.
Новое жилище Философа, как и прежнее, сразу же наводило на мысль, что человек — временный гость в этом мире. Его вполне можно было назвать кельей, что, вероятно, импонировало адептам «Общего дела», хотя сами они, если судить по Кроту, обитали в достаточно комфортабельных интерьерах.
Я предложил ему для начала смесь тоника с гомеопатической порцией коньяка.
— Вкусно, — он сделал паузу, словно прислушиваясь к происходящему внутри него, — моя биологическая машина как будто не протестует.
— Хорошо, — сказал я, — давай увеличим дозу. Только осторожно.
Через некоторое время он попробовал коньяк в чистом виде и нашел его приятным.
— Должен признаться тебе, Сыщик, я пребываю в некоторой растерянности. Но сначала скажи: у тебя нет ощущения странности от общения со мной?
— Никакой. Не комплексуй, пожалуйста, по пустякам.
— Но ты меня воспринимаешь как старого знакомого, вернувшегося с того света, или как нового человека… своеобразного новорожденного?
— Ни то ни другое. Скорее всего как долго пролежавшего на больничной койке… и вставшего после тяжелой болезни.
— Ничего себе, коечка… — фыркнул он раздраженно. — Но это всего лишь лазейка. Значит, твоя психика просто отказывается решать этот вопрос.
— Как знать. Я не психоаналитик… Да ведь, пожалуй, непроходимой пропасти между новорожденным и воскрешенным нет — нам просто не приходилось задумываться над этим.
— Здесь ты прав, я успел об этом поразмыслить. Ладно, значит, я у тебя особой настороженности не вызываю, уже и это неплохо…
— Ты говорил о растерянности. Она связана с сеансом посвящения? Как ты к этим сеансам относишься?
— В принципе или применительно ко мне лично? Это разные вещи.
— Сначала в принципе.
— Безусловно положительно. А разве возможно иное? Это реальный путь достижения идеального. Путь к победе над смертью. Разве это не величественно?
— Мне иногда кажется, это соблазн разума. Змей разума снова нашептывает: «Будете как боги, знающие добро и зло».
— При чем здесь змей? Господь не накладывал запрета на воскрешение мертвых. Он сказал: «Не убий», но не сказал: «Не посягай воскрешать».
— Его бы тогда вовсе не поняли. «Не воскрешай» и сейчас звучит дико… Да не в том дело. Ведь Христос не закладывал основы уголовного права. Оно и в Риме было, да что в Риме — уже при фараонах и Хаммурапи. «Не убий» — не статья уголовного кодекса. Это значит гораздо больше: что человек не властен над жизнью и смертью. Потому и аборты, и противозачаточные средства идут против этой заповеди. И сюда же относится «Не прелюбодействуй». Мы привыкли: мол, забота о нравственности — пусть так, но в основе-то, главное, что нельзя новую жизнь зачинать как попало… Я к чему клоню: создав жизнь, Бог создал и смерть. Что значит «живое», не объяснишь без употребления слова «мертвое». Жизнь и смерть — основа нашего мира как творения Божьего. Я не говорю, что жизнь без смерти невозможна, — наверное, возможна, но это будет уже совсем другая жизнь. Вы хотите изменить саму суть Божьего замысла. Оперируя именем Бога, вы на самом деле против него бунтуете. Такие вещи в старину назывались ересью.
Вероятно, местоимение «вы» с моей стороны было бестактностью — Философ слегка поморщился:
— Ты меня не равняй с ними. Им все ясно, а в моей голове много путаницы… Но тебя, однако, заносит: получается, жизнь без смерти вроде как и не жизнь. Это же древний вопрос: имеет ли смысл Добро, если нет Зла, существует ли Свет без Тьмы и нуждается ли Бог в дьяволе. Так на это давно отвечено: не нуждается… А что касается ереси, то тебе следует знать, что отношения человека с Богом меняются в зависимости от развития самого человека. Оттого и есть Ветхий Завет да Новый Завет, грядет и Новейший. Ведь обетованное второе пришествие — оно и означает Новейший Завет. Ветхий Завет предписывал исключительно повиновение — не нарушай Закона, и ты угоден Богу, а Христос, предоставляя свободу выбора, требует уже, чтобы сам человек шел ему навстречу, хоть бы маленький шаг, а сделал к нему. Нетрудно сообразить, чего ждет от нас Бог далее: активного сотворчества, и прежде всего в преодолении смерти, — это будет естественный итог Нового Завета, свидетельство ненапрасности жертвы Христа, способности человечества наконец принять эту жертву. Это и будет чаемая «жизнь будущего века», не зря же о ней написано в Символе веры. Я уверен, так должно быть.
— Звучит хорошо. Но если все так, почему Бог о возможности рукотворного воскрешения нигде не говорит? Ни через пророков, ни в Писании, ни сам Христос, даже иносказательно?
— Отчего же не говорит? Разве победа Христа над смертью не завещание, пусть, как ты изволил выразиться, в иносказательной форме? И пророки — Основатель чем не пророк? Это не сытый разумом философ, не Кант или Хайдеггер с их мозговой перистальтикой; уверяю тебя, он — подлинный пророк, одержимый Духом Животворящим.
— Я привык думать, что пророкам была отведена определенная эпоха, и только в древности.
— У каждого пророка имелись современники, которые иногда побивали его камнями, — устало отмахнулся Философ, но тут же снизошел к моему непониманию: — Конечно, была определенная эпоха. Так ведь это что за эпоха? Предшествующая Новому Завету. А будущий, Новейший, Завет должен предваряться своими пророками. По-моему — очевидно.
— Трудно мне с тобой спорить, — вздохнул я, — все у тебя складно. Но признаюсь, ты меня не убедил.
— Да и себя тоже, — улыбнулся он грустно, — давай еще выпьем, может, в голове прояснится.
— Ладно. Для прояснения ума лучше всего напитки без примесей. — Я налил ему чистого коньяка и собрался перевести разговор на что-нибудь неутомительное, но неугомонный бес познания не дал мне оставить его в покое. — Я, наверное, своими вопросами тебе уже надоел. Но хочу вернуться к сеансам посвящения — применительно к тебе самому. Что ты этим хотел сказать?
— Я хотел сказать, что год назад был готов пройти посвящение, и с радостью, а сейчас сомневаюсь.
— Ты усомнился в учении Основателя?
— Разве что в мелочах. В основном его учение — Истина. Я усомнился в себе… Видишь ли, я думаю, каждый человек от рождения получает начальный запас биологической энергии, за счет которого приобретает рациональные знания о мире, создает материальную основу своего бытия и дает потомство. А затем он либо находит путь к духовным источникам энергии, либо доживает свой век на остатках стартового заряда, по сути медленно умирает. Пока не израсходован избыток энергии, ты подвластен животному эгоизму и примитивным инстинктам — размножения, наслаждения и тому подобному, духовного восхождения нет. Я сейчас пересыщен энергией, я не готов, как говорится, «за всех человеков печалиться». А без этого — какой смысл? Более того, мне кажется… Ты не задавался вопросом, почему наши рыцари, служа высокой идее, выглядят порой странными и даже откровенно неприятными?
— Еще бы не задавался! Из-за этого мне в них видится фальшь и мерещится подвох, а то и злодейство.
— Ну, насчет злодейства ты зря, это уж лишнее… наверное, твоя профессия сказывается… Так вот, я подозреваю, что именно излишек энергии во время сеансов посвящения сублимируется дурным, уродливым образом… Потому я в недоумении и не знаю, как быть. Ведь они на меня рассчитывают.
— Как быть? Если так, нужно сбросить избыток энергии.
— Это первое, что мне пришло в ум. Я же не зря попросил тебя выпить со мной, мне нужно немного… опроститься, что ли. И еще у меня проблема с женщинами: я ведь никогда не имел с ними дела. В свое время были девицы, которые пробовали меня соблазнить, но тогда мне это казалось отвратительным. А сейчас я чувствую — надо попробовать. Только не знаю как. Думаю поговорить с Агриппиной…
