Наль Подольский - Возмущение праха
С того памятного дня, когда мне был предъявлен воскресший Философ или, что более вероятно, я был предъявлен ему, меня не покидало беспокойство. Открывшаяся вдруг условность, казалось бы, самой незыблемой из границ — границы между жизнью и смертью, между живым и мертвым — сделала и все другие границы несущественными, мир стал текучим и зыбким, не дающим сколько-нибудь надежных точек опоры ни разуму, ни душе. Относительно «Общего дела» я не мог даже приблизительно решить, хорошо или плохо то, что они делают, страшно или всего лишь естественно, и поговорить об этом я мог только с Философом либо с Полиной.
Вернувшись домой после ночного налета на «Извращенное действие», Полину я не застал — она отправилась ночевать к своей сестре Анне на Садовую. Она тяготилась биологической зависимостью от меня и, зная, что наша взаимосвязь постепенно должна убывать, периодически экспериментировала, пытаясь хоть на время обособляться. Все же ее хватило на то, чтобы оставить на столе записку.
Она появилась на следующий день к обеду, и мы тотчас оказались в постели. А затем, едва отдышавшись после занятий любовью, она поспешно оделась и объявила о намерении удалиться, но вместо этого принялась накрывать на стол, не переставая отпускать в мой адрес желчные замечания и даже пытаясь грубить.
Я понимал, она злится, что не может и суток провести в одиночестве, и потому на нее не сердился, но так и не сумел затеять разговор на интересующую меня тему.
Что же касалось Философа, то, насколько мне было известно, его поселили в отдельной квартирке и снабдили сочинениями Основателя, в расчете на их безотказное облагораживающее действие. Когда я стал справляться о его здоровье, а заодно поинтересовался адресом или телефоном, глаза Крота на долю секунды наполнились паникой, пока он с немалым усердием придавал своему лицу благостное выражение:
— Видите ли, молодой человек… то есть, простите, глубокоуважаемый Крокодил, полностью понимая и принимая ваше беспокойство, равно как и вашу заботу о всеми нами любимом Философе, я должен вам сообщить, что состояние его превосходно, он проходит психологическую реабилитацию и параллельно штудирует достаточно обширную литературу, и не относящиеся к его нынешним занятиям впечатления могут пойти ему во вред. Надеюсь, вы не сочтете для себя трудновыполнимой просьбу в течение… э-э… некоторого времени не обременять досточтимого Философа посторонней информацией.
Речи Крота всегда звучали фальшиво, но сейчас казалось, он откровенно врет. Только в чем именно?.. Возможно, их синклит постановил, что Философу общаться со мной вообще вредно… но ведь он примерно то же самое и сказал… Нет, тут что-то другое, что-то не так.
Я оставил Крота в покое и отыскал Мафусаила. Его первая реакция на вопрос о Философе была приблизительно такая же, как у Крота: паника. Он говорил сбивчиво и малопонятно:
— Если вы хотите его адрес и телефон, то я вам этого не скажу. А если хотите знать, где он теперь, то тем более не скажу.
В расчете на его природную болтливость я продолжал расспросы, и он наконец сдался:
— Хорошо, я вам скажу. Но если что — имейте в виду: я вам ничего не говорил.
Чтобы поощрить его общительность, я постарался попасть ему в тон:
— А я, если что, ни о чем не спрашивал и от вас ничего не слышал. Впрочем, я уже сам догадался: он сбежал?
— Как это вы так сразу угадали? Удивительно! — В его взгляде мелькнула подозрительность. — Мне бы такое и в голову не пришло…
— Да ведь это же совсем очевидно, тут и гадать много не надо. Он чувствует себя новорожденным, ему все любопытно, ему, в конце концов, надо опознать мир и в нем — самого себя. А вы засадили его за книги, да еще в одиночестве. Вы же все такие ученые люди, а простых вещей не хотите видеть.
— Какой я ученый, он махнул рукой, — я бухгалтер… Но это хорошо, что вы разбираетесь в людях, вы сыщик, и вам это надо… Так представьте, Амвросия чуть удар не хватил, Крот ему укол сделал… И оба тут же: Порфирия; Порфирия… Чуть что — Порфирия… Пусть, мол, ищет. А Порфирий пришел, говорит: не надо искать. Сам придет.
— Думаю, он прав.
— Авось прав… Но я думаю, вы могли бы… сам по себе, тихонько, сунуться туда-сюда… подстраховать… Вы учтите: если что, потом вам зачтется… А Порфирий что — он много о себе думает.
— Ладно, посмотрим. Если я с ним столкнусь, то имейте в виду: случайно. Я в чужие дела не лезу, я здесь ни при чем.
— Ясное дело, вы ни при чем, — захлопотал он облегченно, — а как же иначе? Вы ни при чем.
Насчет того, где искать Философа, долго думать не надо было: я просто наведался на его старую квартиру.
Входная дверь оказалась открытой, около нее на площадке задумчиво курил пожилой мужчина; не пытаясь вступить с ним в контакт, я прошел внутрь, и он на это никак не отреагировал. В коридоре мне сразу же встретилась пышногрудая девица, пребывающая в явно хорошем настроении и, похоже, в легком подпитии. Она доверительно шепнула мне:
— Туда! — и махнула ладошкой в сторону бывшего жилища Философа.
В дверях его комнаты виднелось несколько человек — внутри всем желающим было не поместиться. Философ сидел на сундуке в позе лотоса, с благостной и несколько покровительственной улыбкой, ничуть не смущаясь всеобщим вниманием. Физиономии публики выражали озадаченность и умиление, на столе стояла пара бутылок, и кое у кого в руках были рюмки, — одним словом, я попал в атмосферу народного праздника. Мне тоже вручили стопку водки и бутерброд с колбасой.
Я не стал протискиваться внутрь комнаты, чтобы не попасть в поле зрения Философа раньше времени, — мне хотелось понять, что здесь происходит.
Происходило же нечто среднее между пресс-конференцией и предвыборным собранием. Основные реплики были: «Как же ты это?», «Ну и дела!», и один раз даже прозвучало «Ну как там?». Суетливый человечек в очках, представившийся как заводской мастер, настаивал на выдвижении Философа кандидатом в Городскую думу, гарантируя поддержку всего завода, и предлагал немедленно за это проголосовать.
Тем временем вернулась встреченная мной в коридоре девица с тарелкой овощного салата, поскольку, как выяснилось, Философ от колбасы отказался. Усевшись рядом с ним на сундуке и вручив ему вилку, она держала перед ним тарелку, одновременно давая возможность разглядывать свои объемистые груди в вырезе легкого платья, чем Философ, равно как и салатом, не пренебрегал.
— Ишь, Юлька-то уже к депутату пристраивается! А вдруг не выберут, что будешь делать? — хихикнул подвыпивший старичок, который перед этим спрашивал «Ну как там?».
— Не волнуйся, найдем что делать, — презрительно обрезала его Юлька.
Я представил, какую панику в стане Амвросия вызовет возникший в новой жизни интерес Философа к женскому телу, когда они обнаружат это явление. А спрятать его никак невозможно, поелику, когда дело доходит до посвящения, неизбежно ставится вопрос «или — или».
Решив пока не ломать голову над грядущими сложностями, я тем не менее считал полезным сейчас увести Философа отсюда, прежде всего во избежание ненужной огласки.
Его нисколько не удивило мое появление.
— Привет, Сыщик, — кивнул он с таким видом, будто мой приход был оговорен заранее.
Мое больничное прозвище публике не понравилось, они погрустнели и начали расходиться. Мне это было на руку, Философ же смутился и стал им всем объяснять, что у меня просто такой псевдоним. Слово «псевдоним» окончательно их повергло в уныние, и через несколько минут жилье Философа, успевшее уже сделаться мемориальным, опустело. Дольше других задержалась Юлька, уверенная, что будущий депутат неизбежно предпочтет ее бюст моему обществу, но она, конечно, не понимала, в каком душевном смятении он пребывает.
— Мне кажется, здесь не очень весело, — заметил я рассеянным тоном.
— Да, ты прав, Сыщик. — Он медленно слез со своего пьедестала и оглядел его с некоторым сожалением во взоре. — Я всего-то хотел забрать свои книги и записи, а получилось вон что… целое представление.
Собрав его немудрящий скарб, мы отнесли его в машину.
— Может быть, следует перевезти сундук? — предложил я. — Символ все-таки и твой атрибут. Для них это значимо.
— А ну его, сундук… Поехали, — он небрежно махнул рукой, — я ведь уже другой человек и толком не знаю, кто я. Они этого никак не поймут.
Он назвал свой новый адрес, на Каменноостровском проспекте, — его поселили там, надо полагать, из соображений географической близости к Институту Крота. По пути он раза два хотел было о чем-то заговорить, но умолкал, не успев произнести и слова.
— Ты хочешь что-то спросить? — Я решил его немного приободрить. — Давай, не стесняйся.
— Да нет, ты не так понял, — он мягко и смущенно улыбнулся, — я просто хотел попросить… если ты не очень спешишь, давай чего-нибудь выпьем… я имею в виду — спиртного.
