Грэм Джойс - Темная сестра
Семейный врач устроил визит психолога. Тот пробыл у них сорок минут, подбросил Алексу для размышления несколько ярких выражений вроде «травматической неврастении» и прописал Мэгги курс антидепрессантов; теперь она регулярно принимала бело-розовые капсулы.
Однажды вечером, когда Алекс разговаривал с женой, она повернулась к нему и сказала:
— Почему ты называешь меня Мэгги? Мое имя Белла.
Алекс так обомлел, что просто смотрел на нее, не говоря ни слова. Ее голос изменился, стал более мягким, вкрадчивым. Белла. Белла. Тут он вспомнил, что так звали автора дневника.
— Где твой дневник? — спросил он.
— Спрятан.
Алекс нежно поцеловал Мэгги и закрыл за собой дверь. Он знал, что дневник вовсе не спрятан. Он был среди вещей, привезенных из ее съемной комнаты. Алекс сразу же его нашел, сел перед камином и стал читать.
Страницы были наполнены записями, которых он прежде не видел. Он уже подумал, что их сделала Мэгги, но почерк был тот же самый, каллиграфический, что и в прежних записях. Он листал дневник, приближаясь к его последним страницам.
Теперь они шепчутся обо мне. А. сказала, что к этому
все идет. Все они, даже те, кому я помогала. И П. Б., и Р. С., и все, с кем я имела дело. Вот так они мне платят. О, зачем я не слушала мою темную сестру?
Для Алекса эти слова ничего не значили. Он перевернул страницу.
П. Б. потеряла своего младенца и считает, что ее сглазили и что виновата я. И это благодарность? Все, что я делала, — помогала то одной, то другой. А. смеется мне в лицо и говорит, что они придут за мной. А вчера окно в кладовке разбили парни, бросавшие камни, и это не случайность. А. говорит, я должна изменить обличье, если я хочу их одолеть, хотя это пугает меня больше всего остального, пробирает меня до самого нутра, и я теряю разум. Что же мне теперь делать?
Я знаю, что должна спрятать дневник. Спрятать, ведь в нем все, что я знаю. Ведь если они захотят прийти и забрать его, то получат все, что им нужно, и тогда конец всему. Я знаю место, куда никто не заглянет, и я сделаю доску, за которой спрячу его. Пускай приходят и забирают меня, но его они не получат, ведь если он уцелеет, выживу и я.
И вот опять:
Джерард приходит и делает мне доску для очага, ведь он добрая душа, а я делала для него и то и это и для всех его детей, и он говорит, что боится за меня. Он предупреждает меня — у них что-то на уме, он слышал все их разговоры, и они нападают на всякого, кто теперь пытается за меня заступиться. И он говорит, было бы лучше, если бы я ушла, но куда я пойду? В моем возрасте, с той малостью, что я нажила, мне некуда идти.
У меня только и есть что мой дом и еще совсем немного.
Джерард старается меня утешить, но нет для меня утешения. Лучше бы я послушала А., которая все это предсказывала, и никому бы не помогала, если такова благодарность. И откуда вся эта ненависть между людьми?
А ночью я услышала шорох, спустилась и увидела пламя в прихожей. Они намочили коврик и просунули его сквозь почтовый ящик, и огонь перекинулся на занавески у входа, и кто знает, что было бы, если бы я его не потушила. И что дальше?
Почему они сжигают все, что им непонятно? Неужто это потому, что я одна среди них знаю то и это? Знаю все их делишки, и проступки, и злодеяния, когда они приходят сюда и мне рассказывают? Помоги мне зачать от этого мужчины, помоги мне избавиться от ребенка от того. Неужто это потому, что я знаю их всех? А ведь все, что я когда-либо делала, — была среди них нежной птицей со смелым сердцем, черным дроздом, что помогал им то здесь, то там. А. плюет и называет меня дурой и говорит, что есть только один выход. Сегодня я пойду с А. и поменяю обличье, какими бы ни были последствия.
В дневнике была одна последняя запись. Тонкий каллиграфический почерк стал рыхлым. Не хватало обычной для дневника последовательности. Чувствовалось, что автор дневника в истерике.
Я отведала огня
Я отведала огня и он жжет мое дыхание
Он испепелил мои слова и у меня их не осталось
Нет слов
Я отведала огня.
Это была последняя запись Беллы в дневнике. Затем следовали пустые страницы. Не сохранилось никаких сведений о ее судьбе. Алекс закрыл дневник и отложил его в сторону. Он посмотрел на тусклый красный огонь, мечущийся за решеткой, — под дымоходом, в котором они когда-то нашли дневник. Алексу показалось, что это было очень давно.
Однажды Мэгги встала с постели и спустилась вниз. Не говоря ни слова, она окунулась в домашние заботы: стала мыть полы, стирать белье, протирать стены.
— Ты не должна этим заниматься, — сказал Алекс.
— Знаю, Алекс. Но мне нужно что-то делать, чтобы выйти из этого состояния. Если буду и дальше лежать в постели, то сойду с ума.
Алекс кивнул. По крайней мере, он начал узнавать прежнюю Мэгги, но выглядела она такой хрупкой и больной, что ему хотелось только одного: чтобы она отдыхала.
— У тебя масса дел на раскопках в замке. Возвращайся на работу, она ведь у тебя еще есть. Не забывай, тебе нужно кормить семью.
Мэгги в очередной раз сделала вид, что ест, хотя это была чистая показуха. Но Алекс позволил себя убедить, чтобы вернуться к работе. Мэгги все еще сторонилась детей, в особенности Эми. Иногда Алекс замечал, как пристально она наблюдает за ними, когда они играют или заняты еще чем-то. Тогда он отвлекал ее, и она вроде бы приходила в себя. Но дети чувствовали в Мэгги затаенную враждебность и предпочитали держаться от нее на расстоянии.
— Скор будь, Джек, ловок будь, Джек, — пробормотала Мэгги как-то раз.
— А? — спросил Алекс.
— Что?
— Ты что-то сказала?
— Кажется, нет.
Мэгги смотрела на пламя. Дети были в постели, а Алекс рядом с ней на диване.
Алексу хотелось задать ей один давний вопрос. По всему дому все еще лежали вещи, внушавшие ему беспокойство.
— Все эти травы и всякая всячина, Мэгги. Может, стоит их выбросить?
Мэгги судорожно мотнула головой в его сторону. Ее губы изогнулись, а лицо искривилось в усмешке. Она залаяла на него, как собака.
— Мэгги вовсе не склонна к подозрениям!
Эти слова Алекс однажды сказал Аните, но откуда Мэгги могла их знать? А потом таким же лающим голосом:
— Здорово, правда же, Алекс? Правда же? Правда же?
В глазах Мэгги струился огонь, а лицо ее исказилось.
Голос тоже стал совсем другим.
Алекс посмотрел на нее в изумлении. Потом она поднесла руку ко рту — и это снова была Мэгги.
— Мэгги?
Ее колотила дрожь.
— Алекс, извини, я не знаю, откуда это все берется. Клянусь.
Но это было не так, как в первый раз, когда Мэгги решила, что она Белла, и разговаривала нежным, вкрадчивым голосом. Теперь голос был грубым и свирепым.
— Мэгги, такое случалось и раньше.
— Я помню. Это овладевает мной. И тогда я вспоминаю. Обними меня, Алекс.
— А ты больше не будешь на меня лаять?
— Просто обними меня.
Но иногда это все-таки случалось. Как-то раз Мэгги весело болтала с Сэмом, что бывало теперь нечасто, и вдруг рявкнула на него:
— СЭМ! МАМА СУКА, ПАПА КОБЕЛЬ. КТО С КЕМ ТРАХАЕТСЯ?
Мальчик был в ужасе. Эми взяла брата за руку, и Мэгги тут же будто очнулась. Она плакала, заметив, как Сэм ее боится. Она взяла его на руки.
— Прости меня, Сэм! Прости свою мамочку! Мамочке плохо! Ты понимаешь? Ей плохо!
Но Сэм не понимал, а ее слезы и страдания только пугали его еще больше. Эми, наблюдая за всем этим, тоже была напугана и растеряна.
Той ночью в постели Мэгги рассказала Алексу об этом случае. Он обнимал ее и пытался утешить, но она очень боялась, что однажды потеряет над собой контроль и причинит детям вред. Она ощущала какое-то тревожное присутствие. По ее словам, внутри у нее было что-то вроде поднимающегося лифта, и на последнем этаже его двери грозили открыться и показать нечто чудовищное. То, что было там всегда и лишь дожидалось своего часа. Алекс не мог понять, и ему ничего не оставалось делать, кроме как обнимать и ободрять ее. Он поцелуями осушал ее слезы.
Но по правде сказать, Алекс и сам держался из последних сил. Он был в ужасе и слишком боялся сложить вместе детали головоломки. Ему действительно казалось, что его выживание, выживание всей их семьи зависит от того, насколько он сумеет держать все эти вещи в своем сознании порознь. «Раскоп Мэгги», эксперименты, о которых ему было известно, дневник, ее ужасные вспышки: все они маячили, подобно некоей фигуре под капюшоном, поджидающей на горизонте и сулящей жуткие выводы. Но Алексу казалось, что фигура под капюшоном окончательно материализуется только в том случае, если ей удастся заглянуть ему в глаза, если она узнает, что он знает. Пока что эта фигура бродила на периферии его зрения, делая знаки, пытаясь привлечь внимание, желая, чтобы он посмотрел ей в глаза.
