Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
Примерно через полкилометра пути он стал замечать следы на песчаном полу.
Опустив телефон со светящимся дисплеем ближе к земле, Сильвен застыл от изумления.
Отпечатки босых ног!
И на каждой из этих ног было по четыре пальца.
— Обезьяны… — пробормотал он. В ответ не прозвучало никакого, даже самого слабого эха.
Значит, здесь прошли те три обезьяны, которых не оказалось наверху, в клетке?
Когда Сильвен наклонился еще ниже, ему показалось, что он слышит чьи-то тихие голоса.
— Кто здесь? — сказал он, резко выпрямляясь.
От этого неосторожного движения он ударился головой о стену коридора, но почти не почувствовал боли.
Ответа не было.
Но через некоторое время снова послышался шорох голосов. Слов нельзя было различить, но можно было понять, что звук доносится справа.
Чувствуя, как лихорадочно колотится сердце, Сильвен начал прислушиваться.
«Это человеческие голоса», — понял он.
Несмотря на растущую тревогу, он различил впереди очередное ответвление — вправо.
— Отступать поздно! — вполголоса произнес он, сворачивая в боковой коридор.
Здесь явственно ощущался запах реки.
Внезапно раздался голос, резкий и агрессивный — словно взрыв бомбы, упавшей на осажденную крепость. Сильвен сразу его узнал. Это был голос его матери.
Глава 32
— Мама… — изумленно прошептал Сильвен, идя вперед и прислушиваясь к отзвукам эха, разнесшегося от материнского голоса.
Вскоре он почувствовал, что вокруг становится заметно теплее… и почти одновременно с этим обнаружил, что ступает чуть ли не по щиколотку в воде!
Течение этого подземного ручейка вело его на голос Жервезы, словно какого-то мифического влюбленного.
Пройдя еще два-три десятка метров, он наконец смог разобрать слова.
— Сегодня это займет немного времени. — Голос матери звучал почти умоляюще. — Всего несколько тестов… Не беспокойтесь, прошу вас!
В ответ послышался неразборчивый шум голосов, к тому же искаженный эхом.
«Она говорит с обезьянами!.. Но что она собирается с ними делать?»
Сильвен снова прислушался, но единственный голос, который он различал, принадлежал матери. Остальные сливались в смутный гул.
Коридор все сильнее сужался. Иногда Сильвену приходилось низко сгибаться, иногда он с трудом протискивался между почти вплотную смыкавшихся стен. Голова его то и дело касалась неровного потолка. Дно ручейка также таило в себе сюрпризы: несколько раз, наступая в подводные ямы, Сильвен проваливался в воду по колено или даже глубже.
— Так и ноги переломать недолго! — пробормотал он, цепляясь за выступы стен.
Удерживать равновесие ему становилось все труднее, так как в одной руке он сжимал телефон, который был необходим, чтобы освещать путь.
«Ну что ж, тем хуже», — подумал Сильвен, убирая мобильник в карман, чтобы освободить вторую руку.
Его глаза уже успели привыкнуть к темноте, к тому же вода под ногами слабо фосфоресцировала — создавалось впечатление, что в ней плавают сотни каких-то необычных изумрудных светлячков. Этого света было достаточно, чтобы более-менее различать дорогу.
Теперь голос Жервезы звучал совершенно отчетливо:
— Не шевелитесь! Чем быстрее все пройдет, тем меньше вам придется страдать!
«Что же она делает?» — с тревогой думал Сильвен, смутно различая лязг металла, приглушенное ворчание и повизгивания — очевидно, от боли.
Что за варварский обряд проводит Жервеза?!
— Потерпите, ангелочки мои, — произнесла она успокаивающим тоном, — это не займет много времени.
Почти в тот же миг Сильвен увидел слева полоску света.
— Дверь… — прошептал он.
Дверь была заперта, но от старости, а также, вероятно, и от сырости сильно растрескалась. Сквозь одну из щелей, похожую на узкую бойницу, можно было разглядеть происходящее внутри.
— Это в последний раз, я вам обещаю, — сказала хранительница музея.
Снова металлический щелчок; снова сдавленный крик.
Сильвен наклонился и заглянул в щель.
Вода под ногами внезапно показалась ему ледяной, как на полюсе.
И таким же ледяным был пот, мгновенно выступивший у него на лбу, на висках, на спине…
Он до крови закусил губы, чтобы не закричать.
Суббота, 18 мая, полденьВесь день я шпионю за Жервезой Массон.
В зоопарке творится черт знает что! Он весь окутан атмосферой подозрительности, как липкой паутиной. Из-за недавнего несчастного случая с рыбаками на набережной Сены копы, кажется, подозревают всех — даже животных!
— Но это же смешно, господа! — раздраженно повторяет хранительница музея, водя копов от клетки к клетке и демонстрируя им прочность замков.
И вот они доходят до белых обезьян.
Я знаю, что кого-то эти странные животные с почти человеческим лицом могут напугать, но не могу себе представить, чтобы они имели какое-либо отношение к кровавой мясорубке на острове Сен-Луи.
Однако у полицейских по-прежнему каменное выражение на лице, и мадам Массон, усталая и раздраженная, выполняет свой служебный долг.
«Белые обезьяны — очень редкие животные, обнаруженные мною в африканских лесах…» — и прочее бла-бла-бла.
Но обезьяны и вправду хороши! Я всегда была от них в восторге. Вообще-то я предпочитаю зверюшек помельче и некоторых насекомых и ящериц. Хищники мне неинтересны, птицы — тем более, медведи раздражают…
Но вот белые обезьяны — это совсем другое дело!
В них ощущается какая-то скрытая печаль, какая-то глубоко запрятанная трагедия. Их как будто освещенные луной лица, их густая белоснежная шерсть, их походка, одновременно тяжелая и воздушная, как будто они вынуждены постоянно нести какое-то невидимое бремя, от которого не могут избавиться, — все это притягивает меня к ним.
Хотя, наверно, стоило бы сказать не «меня», а «нас».
Потому что они никого не оставляют равнодушными. Возле их клетки всегда стоит толпа любопытных. Люди приезжают со всего света, чтобы их увидеть. Можно подумать, что это зрелище благотворно воздействует на наше подсознание — вселяет чувство покоя, умиротворенности, легкой грусти… Но особенно — ностальгии. Да, именно так: ностальгии.
Белые обезьяны — как детские мечты, воплотившиеся и посаженные в клетку. Можно ли вообразить более верную и более жестокую символику? Но она трогает до глубины души и взрослых, и детей, которые раз за разом возвращаются посмотреть на этих необычных животных — так же, как люди по много раз в жизни перечитывают классику, рассматривают шедевры мировой живописи и смотрят фильмы, ставшие образцами киноискусства.
Белые обезьяны вселяют надежду — как свет в конце туннеля, как маяк на горизонте, как горная вершина в лучах заходящего солнца. Нечто недосягаемое, что, однако, умиротворяет и успокаивает нас уже одним своим видом.
Может быть, поэтому — чтобы сохранить всю непосредственность впечатления — их запрещено фотографировать? Даже у копов нет на это права.
— Ни в коем случае! — возмущается мадам Массон, когда один из полицейских достает маленькую цифровую камеру. — Только по личному указу министра!
Я останавливаюсь неподалеку.
Я помню, что даже в раннем детстве вид этих животных меня завораживал.
Но сегодня я поражена еще больше, хотя не могу понять почему. Как будто появилась какая-то новая деталь, которую мне не удается обнаружить. Так не сразу замечаешь перемены в близких друзьях, с которыми встречаешься каждый день, — даже если человек сбрил бороду или начал носить очки.
Чтобы не уходить далеко, я покупаю в местной кафешке хот-дог и апельсиновую газировку.
Недалеко от меня целое семейство хрустит чипсами. Видно, что семейство дружное. Родители нормальные… в отличие от моих.
Мои родители…
Я не слышала, как они уехали сегодня утром. Как всегда, они не зашли ко мне, чтобы поцеловать на прощание…
Вчера я рассказала отцу о похищениях детей (одно из которых произошло в нашем доме!), и он, судя по виду, ничуть не был впечатлен. Я ожидала, по крайней мере, услышать что-то вроде: «Бедный ребенок! Не говоря уж о матери — какой удар для нее!» Но ничего подобного. Отец всего лишь рассеянно пробормотал:
— Ну, я надеюсь, консьержка обо всем позаботится…
Ничего себе сочувствие!.. Неужели страдания обоих родителей, лишившихся ребенка, и в самом деле оставили его настолько равнодушным? Или это напускная бравада, что-то вроде «жизнь продолжается», и мысленно он уже весь в заботах о предстоящей деловой поездке? А если бы я исчезла — его реакция была бы точно такой же? Интересно, он и мама вообще это заметили бы через какое время? Через неделю, через месяц? Может быть, они даже в какой-то степени почувствовали бы… облегчение? Присутствие одного ребенка вечно напоминало им об отсутствии другого. Но когда не осталось ни одного — можно завершать этот жизненный этап и переходить к следующему…
