Лэйни Тейлор - Дни крови и света
Вот только сахар достался мотылькам колибри, а сама она — ангелу.
Жизнь — странная и жестокая штука. Если бы тем памятным утром ей сказали, что ночь она, по собственной воле, проведет в объятиях врага, Мадригал бы не поверила. Однако все случилось именно так, с необычайной легкостью, будто она танцевала давно знакомый танец.
«Любовь — стихия».
Если бы Акива не пришел за ней в Лораменди, не очаровал бы пламенными речами, не поразил бы огнем своих глаз, прикосновений, слов, не был бы с ней так бережен и нежен…
Если бы у Тьяго не оказалось соперника…
Неужели Мадригал покорно отдалась бы Волку? Очень хотелось верить, что в один прекрасный день пелена с глаз спала бы сама собой, наваждение рассеялось бы, и сын Воителя остался бы ни с чем… Нет, робкая Мадригал смиренно, без сопротивления приняла бы свою участь — и страна ее была бы по-прежнему свободна, а соплеменники живы. Личное счастье — невеликая жертва во благо целого народа.
Спустившись к воде, Кэроу села в укрытии валунов, сбросила обувь и опустила ноги на холодные мокрые камни, наблюдая за дорожками звезд на танцующей поверхности реки. На фоне бесконечного мерцающего неба Кэроу всегда чувствовала себя крошечной, незначительной, что прекрасно оправдывало ее нерешительность.
«И правда, что я могу?»
Химеры преданы Волку, и он никогда не идет на уступки.
«Как бы поступил Бримстоун?»
Ее охватила острая тоска по учителю. Кэроу на мгновение представила, что Бримстоун жив, что он рядом.
«Она бы знала, что ее любят».
— Кэроу… — раздался еле слышный шепот.
Она вскочила на ноги. Кто здесь?! В ночи не слышно ни шороха шагов, ни взмахов крыльев.
Кэроу окатило волной жара.
Взметнулся шлейф искр…
«Нет! Не может быть!»
И тут, словно упал занавес, чары рассеялись, и перед ней предстал он.
Акива.
По жилам заструился свет, трепетное сияние рассеивало тьму, распаляло и наполняло до краев: лед и пламень, кровь и звездный свет, ропот, зов… Тревога, исступление, восторг. Негодование.
Ярость.
Острые шипы ненависти пронзили плоть, в ушах бешено стучала кровь, стиснутые кулаки обожгло гневом. Ярость требовала выхода. Кэроу раскрыла ладони с горящими хамсами, но Акива даже не попытался защитить себя.
Он склонил голову, вздрогнул — и не двинулся с места, отдав себя на растерзание магии татуировок. Кэроу поняла, что готова убить его. Сколько раз она жалела, что не сделала этого раньше, теперь он дал ей еще один шанс. Он здесь, он заслужил смерть после всего, что он сделал, — после всего, что он сделал, — после всего, что он сделал, — но… разве может она убить Акиву?
Почему?!
Он снова ставит ее перед немыслимым выбором.
Зачем он здесь?
Акива рухнул на колени под напором разрушительного волшебства, словно обрели форму давние мучительные воспоминания о дне казни Мадригал: коленопреклоненный ангел, раздавленный мощью магии, исходящей от воинов Тьяго. В тот проклятый день Акива, объятый ужасом и отчаянием, не сводил взгляда с любимой — и ей хотелось броситься к нему, обнять, спасти, но она не могла… и не может — не из-за оков и не из-за топора, а потому что он — враг. Он доказал это ужасным предательством… Ему невозможно верить… Его невозможно простить.
Вскинутые руки бессильно опустились сами собой.
Хамсы обожгли бедра.
Прерывисто втягивая воздух, Кэроу тщетно пыталась выставить татуированные ладони, направить на Акиву поток магии — и не могла. Они снова оказались в сердце урагана бед, посреди мира, раздираемого вихрями несчастья, укрылись в обманчивом затишье, в укромном убежище, на краткий миг забыв, что вокруг бушует всепоглощающая ненависть, выжигая все на своем пути.
Но теперь-то они об этом помнят…
К горлу подступили рыдания, колени дрожали. Превозмогая слабость, Кэроу гордо выпрямилась.
— Я думал, ты погибла, — выдохнул Акива. — Я тоже искал смерти.
— Так что ж не умер? — Едкие слезы стыда и бессилия обожгли щеки. Да что с ней не так? Он — виновник гибели ее народа.
Акива обратил к ней измученное бледное лицо. Налитые кровью глаза горели угольками.
— Это было бы слишком просто, — сказал он. — Я не заслуживаю покоя.
— И я тоже? По-твоему, я тоже заслуживаю мучений?!
Горькие слова хлестко прозвучали в ночной тишине, словно мерзкая издевка могла скрыть боль. Кэроу передернуло от отвращения к себе.
— Нет, — с мукой в голосе ответил он. — Я не терзать тебя прилетел, а…
— Зачем?! — крикнула она.
Кэроу отчаянно сопротивлялась неясному чувству. Акива, пошатываясь, поднялся на ноги. Невольно отступив на шаг, она оглядела его широкие плечи, «вдовий» мысок на лбу, глаза… Его глаза! Знакомые, родные черты… Он здесь, он настоящий, и не замечать его, не чувствовать его присутствия невозможно. Он знаком ей каждой черточкой, он родной. Но как же так…
Всегда, с самой первой встречи под Булфинчем, она узнавала Акиву. Вот почему она спасла жизнь врагу. Она узнала его во время танца в Лораменди, несмотря на то что на нем была маска, и снова, в узкой улочке в Марракеше, хоть он и был в тот момент совершенно чужим. Она всегда узнавала его.
Акива никогда не был для нее чужим. Между ними всегда существовало взаимное притяжение, знакомый зов, ответный отклик… Даже сейчас, в пустоте ее сердца, где оставалось место только для ненависти и злобы, какая-то неимоверная тоска тянула к нему. Потом все затопила ярость. Подлое сердце! Ей хотелось вырвать его из груди.
Ее сердце не могло ненавидеть Акиву.
Встретившись взглядом с Кэроу, Акива увидел в ее глазах не тоску, а гнев и отвращение — и отвернулся. Глупец, напрасно он надеялся отыскать в ней хоть малейший след других чувств…
Крушение надежд опустошило и сломило Акиву.
— Я искал нового воскресителя, — с трудом пояснил он. — Я не знал, что это ты.
— Что, не ожидал?
Ее взгляд и голос источали ненависть. Мог ли он винить ее за это?
«Не ожидал?»
— Да. Можно и так сказать.
Кэроу посмотрела на ангела, склонив голову набок, как птичка, и боль узнавания пронзила ему сердце. Она заметила и все поняла.
— Не догадываешься, почему я никогда не рассказывала тебе об этом?
Акива скорбно покачал головой. В реквиемной роще они говорили обо всем — о любви, о надежде, о новой жизни, о планах изменить мир, — но Мадригал ни разу не упомянула о воскрешении. Величайшую тайну химер выдал Белый Волк, злорадствуя над побежденным врагом в темнице.
Акива признался ей во всем, ничего не скрывая: ни значения меток смерти, ни безысходности детства. Он хотел, чтобы Мадригал любила его таким, какой он есть. Все эти годы Акива верил в ее любовь. Отчего же она скрыла от него тайну воскрешения? Отчего ни словом о ней не обмолвилась?
— Я объясню почему, — жестко произнесла Кэроу. — Я никогда тебе не доверяла.
Слова ранили, словно удар клинка.
Он склонил голову, не в силах посмотреть ей в глаза. Пустота внутри сменилась тошнотворным ужасом, как будто на него направили десятки хамс.
— Ты явился меня убить? — спросила Кэроу. — Уничтожить еще одного воскресителя?
— Нет! — воскликнул Акива, отшатнувшись. — Я больше не убиваю химер.
— Это ты мне уже говорил.
— Я говорил правду.
После Булфинча Акива перестал убивать химер, а после смерти Мадригал начал снова.
Он невольно спрятал руки, стараясь скрыть метки смерти — свидетельство своих «подвигов». Он истреблял химер, потому что они убили Мадригал, и ее смерть надломила его… Однако Акива не стал оправдываться. Его вина очевидна. Попытки объяснить содеянное оскорбили бы Кэроу. Ему нет прощения. Что же ей ответить?
«Моя душа умерла».
— Наша мечта умерла, жажда мести затмила все. Я забыл обо всем, помнил только… твою казнь. Мою вину не искупить. Я бы всех их вернул, принял бы тысячи смертей за каждого погибшего, сделал бы все… И сделаю — все возможное и невозможное. Хотя этого мало…
— Погибли все…
— Я не жду прощения. Но кого-то еще можно спасти. Кэроу, у нас есть выбор! Жизнь и будущее химер зависит от нас. Мы…
— От нас?! Мы?! — негодующе воскликнула Кэроу. — Ты о чем?
Акива смешался, понимая, что «мы» никогда больше не обозначит их двоих.
— Понимаешь, серафимы тоже устали от войны, они хотят жизни, а не смерти.
— В отличие от моего народа, жизнь у них есть.
Акива сообразил, что Кэроу не знала последних слов Бримстоуна: «Только жизнь растет, ширится и наполняет миры». Упоминание об этом сейчас прозвучало бы издевательски…
— Такая жизнь не многого стоит. Это дурное наследство. Дети…
— Дети?! — глухо оборвала Кэроу.
Она была такой отстраненной… и такой красивой. Акива не мог ничего с собой поделать, он смотрел и не мог наглядеться — задыхаясь от боли, что никогда снова не прикоснется к Кэроу, никогда не увидит улыбку на ее измученном лице.
