Александр Бруссуев - Радуга 2
С тем и ушли получать первую медицинскую помощь, унося в пакетике отрубленную руку.
От Макса решили двигать с рассветом. Саша так и не пыталась никак прокомментировать произошедшее событие, будто его и не было. Она, наконец, поняла, что имел в виду майор, когда предложил увеличить маневренность. В большой и просторной квартире места хватало для двух дорожных велосипедов, один из которых был явно женским.
— С женой катались. В прошлой жизни, — сказал майор. — Она в отпуске, в Карелии у родителей. Мне туда же надо. Вроде бы по пути.
Собрались, насколько хватило фантазии и опыта путешественников. Макс придумал ментовскую свою одежду взять с собой вместе с удостоверением на всякий пожарный случай. Еще лучше бы было в ней поехать, да больно дикое получалось зрелище: мент и велосипед. Это все равно, что Ельцин, выделывающий коленца рядом с Женей Осиным перед своими выборами. Сравнение с дрессированным медведем.
Главная проблема была в том, чтобы проснуться на рассвете. И ее удалось успешно решить благодаря Максу: тот поставил будильник на десять часов раньше былых шести утра и просыпался каждые полчаса, как горный барс. Он с облегчением вздохнул, когда можно было прекратить ждать в кровати рассвета, разбудил Сашу и чуть было снова не заснул.
В городе было тихо, где-то догорали некие строения, но без излишней рекламы: горят — ну и пес с ними. Так, конечно, будет не всегда. Разбойники всех мастей, как и проросшие из незабвенных революционных чекистов ублюдки, всегда приходили по ночам. Будет, обязательно будет перераспределение ценностей, никуда от этого не деться. Сопротивляться очень тяжело, практически невозможно. Все они прикроются законом — попробуй тут ослушаться!
Это было под силу лишь таким замечательным личностям, как Нестор Михненко, он же батька Махно, да как Семен Буденный. Оба красных командира верили в себя и не верили в политику. В итоге Махно умер в своей постели, окруженный заботой жены и дочки в Париже, пережив многих своих недоброжелателей, завистников и убийц. А Буденный, без всяких сомнений и колебаний оборудовал свой загородный дом, словно неприступную огневую точку. Он нисколько не сомневался в правоте революции, но никак не сопоставлял ее дело с главарем НКВД Ежовым.
Ежов был высшим представителем Закона государства, а Буденный клал на него помимо знаменитых усов еще и некоторые части своего закаленного в Гражданской войне тела. Жену прославленного кавалериста взяли в магазине, его же пытались заарестовать несколько дней. Он сидел на укрепленном чердаке и вел огонь с двух американских пулеметов «Максим». Вообще-то готовы были четыре, но и двоих вполне хватало, чтобы косить наседающих энкавэдэшников со всех сторон. Подступы были пристреляны, вся челядь сидела в подвале, бомбардировки авиацией и артиллерией можно было не опасаться. Ежов бесновался, а Буденный живым сдаваться совсем не собирался. Неразделимость Закона и Ежова подверг сомнению в свое время расстрел последнего до смерти. Буденный перестал истреблять представителей законной власти только тогда, когда Верховный главнокомандующий дал свое слово о беспристрастном разбирательстве. Судя по тому, что похоронили Семена Михайловича глубоким старцем, слово свое Сталин сдержал. Вот жену вызволять из лагерей было сложно.
Такую легенду поведал Макс за завтраком. Для поддержания тонуса и создания приподнятого настроения. На что Саша глубокомысленно изрекла:
— Политику — политическая смерть. Иногда раньше- физической, иногда — позже.
Макс, поперхнувшись яичницей с сосисками, пару раз хлопнул в ладоши.
Ехать по сумеречным улицам, даже пустынным, было непросто. Электричество пока каким-то чудом не отключалась, но к хаотично расположенным мертвым автомобилям добавилось изрядное количество мусора, в том числе и битых пивных бутылок. Велосипед — не танк, ему воздух нужен, то есть, дырки и проколы — не нужны. Велоаптечка, конечно, хорошо, но она не является панацеей. Разве что — отсрочкой.
А тут еще проклятые «мешки», вылетающие из всяких подворотен и темных углов. Саша ехала, как кавалерист перед сабельной атакой. Макс, вооруженный лыжной палкой — как сумасшедший лыжник. Зрители, случись такие, порадовались бы непременно.
Несмотря на неполную потерю детских навыков в езде на двух колесах, амортизаторы, переключение скоростей, карбоновую раму, падения случались. Один раз асфальт настолько жестко ударил по человеческому достоинству и прочим частям тела, что из сумки Макса даже вывалился автомат.
Чем ближе они добирались к окраинам, тем медленнее приходилось двигаться. Любой самый завалящийся дэпээсник оштрафовал бы их на миллион прожиточных минимумов с полной конфискацией имущества. Макс, как и Саша, прекрасно понимали, что тяжело ехать только первые сто километров. Потом открывается второе дыхание, и последует клиническая смерть. До Питера ни много, ни мало, семьсот километров. К концу жизни можно вполне домчать.
Усталость появлялась не от вращения педалей, даже задница с непривычки не разваливалась сиденьем на две половины, дело было в другом. Когда-то Саша смотрела фильму про финских солдат, проехавших с боями пол-Карелии на велосипедах, стреляющих со своих карабинов и бросающих гранаты, не выпуская руля. Наверно, это была военизированная банда финских эквилибристов. Они с Максом ехали друг за другом, что было не совсем тактически верно: приходилось распределять внимание по трем сторонам, а не по двум. Но так было, как выяснилось, безопаснее.
Когда они ехали рядом, то Макс, проткнув алчущий еды «мешок», слегка вильнул и, восстанавливая равновесие, снова взялся рукой за руль, чуть его подвернув, чтоб выровняться. Все бы ничего, если бы он вцепился в свой руль, а не в соседнего велосипеда. В итоге полетели вверх тормашками оба. Потом пришлось лежа дырявить «мешки», по закону подлости, скопившиеся именно на этом участке пути.
— Все, — сказал Макс, останавливаясь. — Женщинам нужен- отдых.
— Ну тогда я рядом покатаюсь, пока они отдохнут, — ответила Саша, тем не менее слезая со своего транспорта.
— Есть много интересных вещей на свете, — проговорил- майор, облокотившись на руль. — Некоторые я даже видал. Но вот такое зрелище — впервые.
Он указал куда-то вбок. Саша посмотрела в том направлении и даже слегка присвистнула.
Между домами очень так естественно расположился большой самолет, совершенно целый. Стоя на хвосте, упершись крыльями в строения по краям, он выглядел всего лишь прихотью архитектурного гения, воплощенной таджикскими строителями. Такое впечатление создавалось потому, что никакие следы разрушений не только у аэроплана, но и поддерживающих его домов не присутствовали.
— Польский? — попыталась предположить Саша. — Польские в Смоленск чего-то перестали летать, — ответил- Макс. — Будто поставил кто-то.
— Метелиляйнены, — пробормотала Саша. — Кто? — Да были на Севере великаны в стародавние времена. — Назывались «метелиляйнены». И в Библии про них писали, и в сказках о них говорилось.
— Ты действительно так думаешь? — удивился Макс, — принявшийся даже озираться кругом, словно в поисках притаившихся за фонарными столбами гигантов.
— Нет, не думаю, — ответила Саша. — Вряд ли такое- возможно. То, что было — то прошло. Эволюция никогда не повторяет своих творений, если они оказываются нежизнеспособны. Великаны вымерли, значит, была к этому причина, которую устранить не удалось.
Они пошли по дороге, ведя велосипеды рядом. Макс о чем-то думал, то ли вспоминая что-то, то ли придумывая. Внезапно он остановился, несколько раз оглянулся назад и, наконец, проговорил:
— Нам не по трассе на Питер. — Это как? — удивилась Саша. — Ну, во-первых, там обязательно какой-нибудь смотровой- пункт ГИБДД. При нынешних свободных нравах, да их вооружении, можно попробовать самоубиться как-нибудь менее жестоко. А во-вторых, поедем иным маршрутом. И если все удастся, то можно будет значительно сократить время нашего путешествия, — он еще немного подумал. — Или увеличить. Как ветер подует.
Саша ничего не сказала, только плечами пожала. Идея добраться до Питера на велосипедах все больше смахивала на неудачную авантюру. И в прежние времена романтики железных коней и открытых дорог имели большой шанс проклясть свою идею, упершись в банду уродов, какие бы те ни были по своей профессиональной принадлежности. Ну а сейчас ситуация, конечно, изменилась. И изменилась в худшую сторону.
День опять начался, загубив все показания часовых стрелок. Асфальт, более-менее ровный, сменился дырами, но не очень большими — машину не спрячешь. Стало быть, хоть дорога и дрянная, но вполне езженая. Дома по краям изменили свою высотность. Они доехали до пригородов, и даже больше — промчались сквозь них, не вспугнув ни одного человека: аборигена, либо пришлого, злобного, или равнодушного. «Мешки» иссякли, наверно близость леса их не воодушевляла.
