Александр Бруссуев - Радуга 2
Это был предварительный этап: запугивание, подавление воли и прочее, прочее. Судя по тому, что никто не стесняется в нанесении очевидных побоев, решение суда не вызывает сомнения ни у кого. За что? Да хоть за что.
Когда-то до революции подобные мероприятия именовались: «судилища». Это потому, что судили революционеров, в том числе и Вову Ленина. «Вы боитесь моих вопросов, господин судья!» Попробовал бы сейчас произнести что-то подобное самый известный подсудимый. Словил бы высшую меру прямо в зале.
Шурик понимал, что молчать нельзя, иначе этим он провоцирует собравшихся здесь людей на рукоприкладство. Их много, могут и до смерти забить. Но и говорить ничего не мог. В чем бы его ни обвиняли, роль у него прописана: каюсь, дважды каюсь, виноват, приму заслуженное наказание по все строгости Закона.
«По Божьему провидению каждое существо сохраняет полноту своего естества и может беспрепятственно совершать свои поступки», — всплыла в голове фраза из давно забытой книги. Так писали два инквизитора в своем «Молоте ведьм». А ведь и там уже, как в учебнике, были изложены все действия духовного и светского суда. Поэтому-то на два века она и стала настольной книгой для госструктур.
Все существа сохранили полноту естества, некоторые даже и не заметили за собой изменений. А прочие выставили «полноту», как естественную норму. Унижай, унижай и еще раз унижай. Дави чужую волю, топчи осознанную необходимость, данную нам в ощущениях. Мифическая «свобода», дарованная предателем во второй половине восьмидесятых, воплотилась в «подлинную демократию» последних десяти с лишних лет.
Шурик понимал, что его подводят под злостное оказание сопротивления работникам правопорядка, если, конечно, бывает «незлостное» сопротивление. Лежал себе, никого не трогал, плевал на всякие неповиновения — долежался, получите. Нет повода не доверять сотрудникам — есть повод не доверять гражданам?
Сократ как-то сказал: «В мудром обществе философы не кажутся глупцами, только среди дураков мудрых считают лишенными мудрости». Поэтому Шурик решил про себя, что единственным приемлемым для него образом поведения будет молчание. Убьют его — печально, конечно, но дело житейское. Зато унизить не смогут.
Инквизиторы, добиваясь признания у несчастных «ведьм» применяли пытки. Без признания — никак нельзя. Ни костер, ни пожизненное заключение «на хлебе и воде» — такие вот правила игры. Они не изменились до сих пор. Совесть, что ли, у палачей такая извращенная, что ей требуется Слово для оправдания поступков. Пусть даже и абсолютно лживое слово. Ведьм и изредка колдунов-стрелков (особо метких лучников обвиняли в сговоре с дьяволом, ибо косоглазие стрелков — желательная норма для тех времен) объявляли «вне закона» на основании «свидетельских показаний». Несогласных — пожалте, на дыбу. Побреют все волосы на теле, не считаясь с полом, для пущей важности. Ну и еще целый день пыток. Потом накормят от пуза — аппетит-то во время страданий нагуливается зверский — и в камеру. Спите, только не вешайтесь, господа подследственные. На второй день, если нет признания, снова к пыточному столу. И даже на третий. Потом, видимо, наблюдается некая психологическая усталость у палачей. И объявляют ведьму, или колдуна — невиновным. Пшли вон, шченки, если есть на чем!
В советское и постсоветское время несколько усовершенствовали эту практику. Теперь по домам никого не отпускают. Начали пытать — доискиваются до победного. Родственников привлекают, близких. Слово, нужно Слово! Виновен — ну, так бы сразу и сказал. А ответственен за такой беспредел — дорогой товарищ Сталин. Поэтому-то при Хрущеве, да и после него, чего-то не было ни одного процесса над слугами государства, что пытали, что выносили обвинительные заключения. Ничего личного, просто политика. Получите, пожалуйста, медальку за заслуги. Государство вами гордится.
Шурик не мог различать лица людей, подходящие к нему с разнообразными вопросами, предложениями и угрозами. Они все слились в одно: круглоголовое, налитое кровью в маленьких глазах и огромными кулачищами. Еще подумалось, слава богу, что очки давным-давно разбились за ненадобностью, не то повредили бы глаза. Он старался отвлечься, как мог.
Как мог, это у него получилось.
Однажды в прошлой жизни ехал он домой из Питера. Километров за сто до Петрозаводска лопнул приводной ремень в двигателе машины. Поломка неприятная, но не самая смертельная. Гидроусилитель руля отключился, насос охлаждения, генератор, ну и что-то еще.
Главное в механических проблемах — их правильная диагностика. Сворачивая на обширную обочину, Шурик уже знал причину, почему внезапно так тяжело стало крутить руль, да еще лишняя красная лампочка с изображением аккумулятора зажглась. Запасной ремень был, замена — дело нехитрое, только сориентироваться надо.
Вот Шурик и полез ориентироваться. Стоял месяц ноябрь, через неделю — календарная зима. Мороз с датами не сверялся и позволил себе опуститься до минус двадцати восьми. Солнце давно зашло, до полуночи оставалось каких-то пять часов. Поблизости — лес. Населенный пункт с фонарями тоже не так далеко, километрах в десяти позади. Мимо изредка в разные направления машины ездят, останавливаться никто не собирается: не мешающая движению машина на обочине не вызывает никаких чувств.
Расстелил он коврик, залез под капот, а чтобы было не так темно и страшно — фонарик маленький приспособил. Для свободы рук, взял его в рот. Светит, если двигать губами, куда надо. Можно работать.
Двигатель на морозе остывал быстро, даже очень быстро. В перчатках много не наработаешь. Пальцы тоже подвижность теряют, хотя холода не чувствуют. Впрочем, они и тепла не чувствуют. А вот и вообще к железякам примерзать начали. Ничего страшного, подмышками очень даже быстро отогреются. Вот с ремнем — засада. Задубел он, подлец, не сгибается в нужных местах, хоть тресни. С каждой минутой — все больше и больше. Запихнуть его — проблематично. Ну, а если совсем честно — то невозможно.
Шурик это дело осознал, вылез из-под своего автотранспорта и решился на самый правильный шаг: а именно — позвонить жене. Телефон включал самые разнообразные функции, высвечивал, вдруг, непонятные и ненужные цифры, но требуемый номер не набирал. Так всегда бывает, когда пальцы попадают куда попало, но не куда надо. Пришлось включить логическое мышление и применить для надавливания всего двух нужных клавиш зажатую всей пятерней ручку Паркер.
Лена, конечно, расстроилась, тем более что Шурик разговаривал не очень внятно. Во-первых, стало дико холодно, и зубы начали выбивать дробь, вместо того, чтобы не мешать языку складывать слова. Во-вторых, губы в образовании звуков не участвовали. Им очень мешал намертво примерзший фонарик, имеющий фирменный железный корпус. Выдрать его, конечно, можно, но тогда в следующий раз целоваться придется только после пересадки чьих-то чужих губ. Ну а лишать себя удовольствия поцелуя — на это может пойти далеко не каждый человек. Во всяком случае, Шурик себя к ним не причислял.
Лена взяла себя в руки, а ситуацию под контроль. Единственный выход — это эвакуатор. Они теперь не столь уж недоступны. Лишь бы деньги были. А деньги были.
Слава богу, что знакомый парень в Петрозаводске был не в состоянии везти свою технику за сто километров: к его приезду Шурик бы окоченел окончательно, даже несмотря на то, что залез в салон машины. Зато этот парень предложил телефон своего знакомого, который проживал, к тому же, не очень далеко от стоянки Шурика — в близлежащем занюханном городишке.
Теперь оставалось только ждать, когда неведомый Леха, презирая мороз и тьму, домчится до остывшего автомобиля и спасет его от ночевки в стуже и дикости.
Тепло следовало беречь, поэтому Шурик принял позу, более известную в народе, как внутриутробную. Одежда была, конечно, по сезону, но тепла не добавляла. Сезон-то был осенний! А здесь нужно было иметь дубленку до пят, унты на оленьем меху и шапку из лисицы.
Зато дрожалось очень даже хорошо, причем, всем телом. Стекла машины заиндевели, поэтому на пейзаж любоваться сделалось трудно. Проезжающий транспорт не останавливался, ехал по своим делам, имея теплые салоны и целые приводные ремни. Однако мир не без участливых людей: подъехала какой-то автомобиль и включил у себя светомузыку. Стало совершенно ясно, какой это автомобиль.
Шурик посчитал лучшим способом сохранить остатки тепла в салоне — выйти на мороз, а не разговаривать через открытую дверь.
— Какие-то проблемы? — поинтересовался инспектор, тоже- вышедший на воздух.
— Ремень порвался приводной, — честно признался Шурик, не- вынимая фонарика изо рта и продолжая дрожать, как в конвульсиях.
— Чего — ломка, что ли? — спросил другой гаец через чуть- приоткрытое окно.
Шурик не стал отвечать, отфильтровав вопрос в разряд риторических с элементами юмора.
