Сергей Владич - Слуги дьявола
— Жак де Моле, признаете ли вы себя виновным в отрицании Божественной сути Спасителя нашего Иисуса Христа, надругательстве над крестом, идолопоклонничестве, содомском грехе, нарушении таинств Церкви и других грехах, совершаемых так называемым орденом рыцарей Храма? — Монотонный голос монаха-доминиканца, привыкшего заунывно читать Святое Писание, глухо отдавался под сводами подземелья Тампля.
«Не зря вас зовут „Domini canes“ — „Псы Господни“, — подумал Великий магистр. — Вот ведь нашли, когда вцепиться в горло!»
— Нет, не признаю, — сказал он. — Кто же может отрицать волю Творца, который из любви к своим творениям послал Иисуса Христа ради искупления греха непослушания Всевышнему?
— Вот как. — Канцлер Гийом де Ногарэ лично пришел насладиться допросом Великого магистра. Много лет он ждал этого момента и теперь, сидя в огромном деревянном кресле рядом с монахом-доминиканцем, с показным удивлением взирал на Жака де Моле, стоящего перед ним в разорванной, окровавленной рубахе, с закованными в железо руками и ногами. — А вот член вашего так называемого ордена Ренье де л’Аршан на днях еще до пытки показал, что при посвящении в орден он отрекся от Христа и плюнул на распятие. И я могу называть вам новые и новые имена. Сотни рыцарей уже сознались, что в ордене поощрялся содомский грех и поклонение голове Бафомета. Святая инквизиция имеет достаточно свидетельств. Так кто же говорит неправду? Рядовые члены ордена или их Великий магистр? — В голосе хранителя королевской печати звучала нескрываемая издевка. Он встал, подошел вплотную к Жаку де Моле и злобно прошептал ему на ухо: — А как насчет существования Внутреннего Храма, о чем знают лишь избранные тамплиеры, и о поклонении культу Марии Магдалины, которую вы величаете «Божественной спутницей и супругой Иисуса Христа»?
— Узнику не пристало говорить с палачом о высоком, но я все же хочу рассказать тебе одну поучительную притчу, которую узнал на Востоке, — ровным голосом произнес Великий магистр и после небольшой паузы продолжил: — Некий правитель, пожелав выяснить, сколько в его государстве истинных поэтов, повелел, дабы все, именующие себя таковыми, собрались на площади перед дворцом. Собралось человек сто. Правитель распорядился немедленно бросить их в темницу и держать там до тех пор, покуда те не дадут обет, что отказываются от этого своего занятия раз и навсегда. Через неделю пятьдесят человек отреклись. Остальных правитель велел перевести во дворец, в роскошную обстановку с благовонными фонтанами, нежной музыкой, юными плясуньями, заморскими напитками и кушаньями, приказав при том намекнуть им, что ежели они все-таки оставят свое занятие, то смогут пребывать в этом земном раю хоть всю жизнь. В тот же день сорок девять из пятидесяти согласились никогда больше не притронуться к перу. Так вот, Гийом де Ногарэ, я предпочитаю оставаться тем единственным из ста, которого не удалось ни устрашить, ни подкупить.
— Превосходно, превосходно, — сказал на это де Ногарэ. — Я вижу, вы не зря провели время на Востоке, почерпнули там многие премудрости… Кстати, об этом у нас тоже есть свидетельства. Мы знаем, что ваши богомерзкие ритуалы, поклонение идолам, отрицание креста и басни о союзе Господа нашего Иисуса Христа и Марии Магдалины есть прямое следствие тех самых бесовских учений, которым рыцари-тамплиеры научились в Иудее, Египте и Сирии.
— Но ведь ты сам из рыцарей, и в твоем роду есть катары. И, судя по всему, до недавнего времени, пока королю нужны были деньги ордена, «вредные» и «бесовские», по вашему мнению, учения тамплиеров никого не тревожили, — спокойно ответил Великий магистр.
При этих словах лицо де Ногарэ исказилось в злобной гримасе. Он ненавидел, когда кто-либо напоминал ему о его сомнительном, с точки зрения католической церкви, происхождении. Только ценой рабской преданности королю, через фанатическое выполнение его самых грязных поручений Гийом де Ногарэ заслужил доверие Филиппа Красивого, и ныне, пройдя через множество унижений, он никому не прощал подобных напоминаний.
— Я лично побеспокоюсь о том, чтобы ты горько пожалел о своих словах, — прошипел де Ногарэ. — Когда с тебя живьем снимут кожу, тебе будет не до катаров и восточной философии. Я сам прослежу, чтобы ты не был обижен невниманием палача. Но сейчас, — голос его несколько смягчился, как у человека, чувствующего свою власть и безнаказанность и имеющего возможность распоряжаться судьбой другого человека, — я задам тебе еще один вопрос, ответ на который может несколько облегчить твою участь: где казна ордена?
— Наконец-то, а то я уже начал думать, что ты так и не спросишь о самом главном, что интересует твоего хозяина. — Великий магистр полностью сохранял самообладание, хотя он хорошо понимал, с кем имеет дело, и на милость не рассчитывал. — Ну, так я тебе скажу, что король напрасно надеется найти золото и серебро тамплиеров, — сокровища ордена призваны служить осуществлению воли Творца, а не оплачивать роскошь и бесконечные сумасбродства Филиппа.
— Если скажешь — умрешь быстро и без страданий, если нет — позавидуешь мертвым, — с угрозой в голосе произнес де Ногарэ.
— Мертвые иногда воскресают, а вот проклятые не возвращаются из ада никогда, — таким был ответ Великого магистра.
Тогда он еще не знал, что впереди его ждут семь долгих лет пыток и страданий, неправедный суд и жестокая казнь на костре. Но он не предал то, во что верил, и перед казнью проклял своих палачей. И проклятие это свершилось!
* * *К счастью, библиотека Жака де Моле интересовала его мучителей в значительно меньшей степени, чем загадка сокровищ тамплиеров. В Тампле, как и предсказывал Великий магистр, ищейки короля не нашли ни золота, ни серебра, лишь несколько десятков книг и немного другого несущественного для Филиппа IV имущества ордена… Вскоре после того, как замок Тампль был передан госпитальерам, библиотеку ордена рыцарей Храма перевезли на Мальту. Книга же Иоанна Иерусалимского оказалась среди тех произведений, которые были объявлены Церковью «сатанинскими» и предназначены к уничтожению. Но в те времена книги стоили слишком дорого, и «Тайный реестр пророчеств» был спасен от сожжения молодым монахом-доминиканцем. Далее книга неоднократно переходила из рук в руки, пока волею случая не попала к послушникам Загорского монастыря под Москвой. Тогда же, учитывая почтенный возраст книги, было решено заменить изношенный до невозможности переплет. Так был обнаружен спрятанный в обложке медальон, о котором, ввиду его удивительной необычности, было доложено самому духовнику императрицы Ф. И. Дубянскому по случаю его приезда в Москву в 1742 году с тайной миссией венчания Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского. В результате медальон попал в руки его внука Федора Дубянского, и лишь со временем обнаружилась его тайная связь с орденом тамплиеров.
Глава 17
Пропажа жезла
Дело, по которому его пригласили в Петербург, было закончено, и Сергей Михайлович не без сожаления стал собираться домой. Сожаление это, как легко было догадаться, распространялось отнюдь не на переменчивый бриз, дующий с Финского залива, а на перспективу расставания с Аней Шуваловой. Поэтому, когда Анна Николаевна предложила Трубецкому дождаться возвращения Артура из командировки, чтобы в лицах рассказать ему об их открытиях, он с радостью согласился.
Бестужев вернулся из командировки на следующий день — так же неожиданно и без предупреждения, как и уехал. Он с нескрываемым удовольствием и одобрением выслушал их версию о случившихся в 1796 году в Санкт-Петербурге событиях. Однако после этого он сообщил, что за время их отсутствия появилось одно непростое обстоятельство. По словам Артура, масонская ложа, в резиденции которой они побывали и наделали столько шума, в лице нынешнего хозяина дачи официально обратилась в правоохранительные органы с заявлением об украденном жезле. В качестве доказательства якобы были представлены записи с камер наблюдения, расположенных как снаружи, так и внутри дома. Бестужев заметил, что представители ложи вышли на связь и с ним лично, предложив мирно решить вопрос: масоны забирают заявление, как только им возвратят жезл.
— Ну, что же, — сказала на это Анна, — такого развития событий следовало ожидать. Хотя ведь это они напали на нас с пистолетом! Что будем делать?
— Жезл нужно отдать, — уверенно произнес Бестужев. — Я не хочу с ними связываться, а тем более — с родной милицией. Мы не докажем, что нам угрожали оружием, — запись сделана ими, а не нами. В конце концов, вещь принадлежит этой ложе и мы не имеем никакого права держать ее у себя.
На следующий день Анна Николаевна принесла из дому жезл и отдала, как он и был, в обувной коробке, Артуру Александровичу. Дело было сделано, и после короткой дружественной церемонии прощания с Бестужевым Трубецкой собрался в аэропорт. Анна, к радости Сергея Михайловича, вызвалась его проводить. Прощание было недолгим — оба были смущены нахлынувшими чувствами, однако Трубецкого не покидало странное ощущение, что они скоро снова увидятся. И он как в воду глядел. Уже через день ему в Киев позвонила взволнованная Анна и сообщила, что на Бестужева было совершено нападение. Он избит, находится в больнице, а жезл пропал. Сергей Михайлович вылетел в Петербург первым же рейсом.
