Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
Но он все равно страдал. Мучительно страдал! Лишь восхищение Габриэллой немного смягчало его боль. Какой мудрой она оказалась для своих двадцати лет! Было ли это сознательным саморазрушением? Но даже если так — он слишком сильно ее любил, чтобы не выполнить ее прощальную просьбу — сохранить ее образ лишь в окружении детских воспоминаний…
Для Любена это оказался гораздо более сильный удар. Смотритель зоопарка уже стоял на пороге старости, и отъезд Габриэллы сделал его еще более желчным, раздражительным и нелюдимым. Они с Сильвеном стали единственным утешением друг для друга.
«А что, если это он меня разыгрывает?» — думал Сильвен во время своей нескончаемой прогулки по Венсенскому лесу. Но потом отверг эту мысль: «Да нет, Любен никогда не стал бы шутить на эту тему! Для него Габриэлла — это святое!»
Но все-таки он ничего не сказал Любену.
Наконец долгожданный момент настал…
Поднявшись по бесконечному эскалатору и выйдя из метро на станции «Площадь Фестивалей», расположенной на вершине Бельвилльского холма, в самой высокой точке восточного Парижа, Сильвен начал оглядываться по сторонам в поисках Габриэллы, но ее не было видно. Уже стемнело, и в скудном освещении, горевшем над площадью, — ее название звучало почти насмешкой с тех пор, как ее окружили безликие многоквартирные дома, — нельзя было различить лиц. Последние прохожие с портфелями, папками или хозяйственными сумками спешили домой, чтобы как можно быстрее приняться за ужин… Габриэллы не было.
Сделав три круга по площади, молодой мужчина наконец сел на скамейку напротив выхода из метро. Ожидание длилось уже добрых полчаса. Завидев издалека очередной силуэт, движущийся по направлению к нему, Сильвен надеялся, что это наконец-то Габриэлла.
Когда миновало девять часов, он последний раз взглянул на дисплей мобильника. Ничего. «Значит, и правда кто-то подшутил…»
По правде говоря, он испытывал почти облегчение. Габриэлла исчезла из его жизни много лет назад, и теперь слишком долгий обратный путь пришлось бы им вместе проделать, слишком многое друг другу рассказать… К тому же он чувствовал себя уютно в своей нынешней комфортной рутине. За девять лет образ Габриэллы стал лишь драгоценной реликвией прошлого…
— Я так сильно изменилась?
Этот голос!.. Услышав его, Сильвен вздрогнул. Потом повернул голову.
Неужели она была тут с самого начала — эта женщина на другом конце скамейки?
— Я… я тебя не узнал… — пробормотал он, когда Габриэлла сняла с головы шарф. Ее волосы сияющим каскадом рассыпались по плечам — их блеск был заметен даже в темноте.
Сильвен смотрел на нее, не говоря ни слова.
Однако не время было молчать — им нужно было поговорить, объясниться, так много рассказать друг другу… Оказалось, что Габриэлла замужем, и, хотя детей у нее пока не было, ее жизнь сильно изменилась со времен Ботанического сада: она работала в магазине одежды, недалеко от площади Гамбетты. Новые заботы, новые друзья, новая жизнь…
— Но тогда… — нерешительно произнес Сильвен, боясь услышать ответ на свой вопрос, — почему же ты решила со мной встретиться?
— Мне тебя не хватало…
Даже если такое объяснение было искренним, от этого оно не стало менее жестоким. Однако Сильвен принял его, хотя оно и разбередило его раны. Это стало его внутренней заповедью — никогда не упрекать ее за исчезновение, никогда не просить ее позвонить Любену («Я только с тобой хотела встретиться, — сказала она ему почти сразу. — Так что ничего не говори об этом деду… и вообще никому!»)
Он обещал ей это и сдержал обещание, поскольку боялся, что, если он его нарушит, Габриэлла снова исчезнет и больше уже никогда не появится. Конечно, такое решение было самым здравым для него — три последних года он только и жил ожиданием этих встреч, всегда по инициативе Габриэллы. Эти недолгие встречи были для него сладостными и одновременно болезненными. Одной лишь Габриэлле он мог рассказать о своих сомнениях, своих радостях, своих планах: она знала о нем все. Однако, будучи его главной конфиденткой, сама она ничего не рассказывала ему о собственной жизни. Это было его второе «обязательство»: ни о чем не расспрашивать. Стоило ему лишь слегка коснуться ее личной жизни или тайных причин ее исчезновения, она либо меняла тему разговора, либо отвечала уклончиво: «Моя жизнь ничем не примечательна, Сильвен… давай лучше помечтаем!» Это было все равно что предлагать коньяк алкоголику! После этих слов Сильвен с удвоенным жаром рассказывал ей парижские легенды, многими из которых они были очарованы еще в детстве. Эта общая тоска по прошлому служила скрепляющим цементом для их редких встреч.
После них Сильвен возвращался к себе одновременно опьяненный и раздраженный.
Какой же была та жизнь, к которой Габриэлла возвращалась, когда он уезжал на последнем поезде метро? Какие прозвища были у нее для мужа? О чем она думала? Какие книги читала? Уж во всяком случае не его книгу, вышедшую в прошлом году, с посвящением «Г., моему прекрасному миражу».
Он принес ей эту книгу, но Габриэлла мягко сказала: «Никаких подарков, Сильвен. Никаких следов. Только ты и я».
Он убрал книгу, больше расстроенный, чем обиженный.
«Она даже не купила ее», — машинально отметил он, разглядывая книжные стеллажи из светлого дерева. За три последних года, с момента их первой встречи, здесь почти не прибавилось книг. Разве что издание «Парижский Ботанический сад: от Бюффона до Жервезы Массон» втиснулось между двумя томами «Универсальной энциклопедии»…
Кроме этого — ничего.
Как будто она хотела стереть воспоминания… или заморозить их.
— Филипп меня попросил все убрать… — прошептала Габриэлла, догадавшись по его взгляду, о чем он думает.
— Он что, так меня ненавидит?
Вопрос был глупым, и Сильвен тут же разозлился на себя за то, что его задал.
Лицо Габриэллы омрачилось.
— Нет, ничего подобного. Он просто хочет меня защитить. Ботанический сад… причинил мне слишком много зла.
— Не больше, чем мне, — заметил Сильвен, перебирая в памяти события прошедшего дня: притворство Любена и Жервезы, неожиданный ночной концерт в зоопарке… Может быть, Габриэлла была права? Не стоит ли и ему тоже навсегда оставить Ботанический сад, освободиться от его воздействия?.. Но будет ли это ему по силам?
Габриэлла поднялась и подошла к огромному, во всю стену, окну из цельного стекла.
Отсюда, с семнадцатого этажа, вид был фантастический. Различимые вдалеке Пантеон, Сорбонна, Валь-де-Грас и Сальпетриер неудержимо приковывали к себе внимание Сильвена. Университет и обе старинные больницы казались каким-то некрополем, золотые купола которого отчетливо выделялись в весеннем ночном небе. Но Габриэлла не на них смотрела.
Он был там, раскинувшийся на месте древнего русла Сены. Со своими лианами, папоротниками, дикими животными…
— Я часто думаю о Ботаническом саде, — прошептала Габриэлла.
Сильвен ничего не ответил — лишь снова наполнил свой бокал и присоединился к ней.
— Почти каждый вечер, — прибавила она.
— Это не болезнь, — прошептал Сильвен, в свою очередь прижимаясь лбом к стеклу.
Габриэлла редко предавалась ностальгии. Когда она вспоминала Ботанический сад, то всегда говорила о нем в прошедшем времени.
Воздух за окном был теплый. На западе еще виднелась бледно-розовая кромка заката, остальная часть города уже окуталась темнотой, в которой, словно светлячки, горели тысячи окон. Теперь по вечерам парижане предпочитали сидеть дома, опасаясь террористов. Лучше всего была видна Эйфелева башня, похожая на гигантскую игрушку, сплетенную из золотой проволоки, — идеальная цель для теракта… Колокольни Нотр-Дам, Сен-Сюльпис, Сен-Эсташ и Сен-Жермен-де-Пре, эти древние каменные громады, также не представляли никаких трудностей в качестве объектов разрушения — взрыв бомбы любую из них мог легко уничтожить. Но эти апокалипсические размышления делали панораму Парижа еще более восхитительной.
— А как там дед? — вдруг спросила Габриэлла принужденно-небрежным тоном, словно вспомнив о какой-то забытой мелочи.
Сильвен колебался, стоит ли рассказывать ей о недавних событиях — об исчезновении белых обезьян, о странностях в поведении Жервезы и Любена… По идее, это означало бы нарушить их с Габриэллой соглашение.
(«Мне нужны только воспоминания, ангел мой…»)
Не оттого ли встречи с Габриэллой почти не доставляли ему страданий? Он и она жили в своем общем прошлом и не строили никаких планов на будущее — словно пребывали в некой резервации памяти… Конечно, они говорили о недавних взрывах, Габриэлла даже сообщила ему некоторые сведения, касающиеся ее личной жизни: бывшая жена Филиппа, работавшая в «Конкор-Лафайетт», погибла, и он был страшно этим потрясен. Но и эти события уже стали частью прошлого… Так что Сильвен предпочел ответить уклончиво:
