Софья Ролдугина - Искусство и Кофе
У того, чья кожа впитала южное солнце без остатка, кто зовется Ноэлем и пахнет краской, скипидаром и мокрым деревом — у него дыхание беспокойное, в такт с океанским прибоем. Второй, белёсый, кажется, не дышит вовсе.
— Да. Обещаю. Можешь так и передать Вивьен.
— Ты уже видишь их?
Это «их» звучит одновременно с благоговением и ненавистью.
— Не совсем, — Ноэль беспечно запрокидывает голову к небу. Свет ложится причудливо, и на мгновение мне кажется, что мужчина истощен тяжкой болезнью — глаза запали, вокруг них залегла чернота усталости, губы обветренные и сухие, а скулы будто вот-вот прорвут кожу. — То есть надежду я уже вижу, все эти цветы, берег и ее. А любовь… Сложно не быть первым, а быть одним из многих.
— Ты никогда не будешь одним из многих, — белёсый приподнимается на локтях и глядит на Ноэля. — Поверь мне.
Тот заливается лающим смехом.
— Конечно. Ты всегда прав. Ты был прав даже тогда, когда говорил мне уезжать. Меня не картины съели, а этот остров, этот воздух… Я допишу и вернусь. Теперь уже точно.
— Хорошо, — кивает белёсый и жалуется вдруг, беспомощно потершись щекой о плечо: — Жарко. Даже сейчас. Просто невыносимо.
— Так уплывай на материк, Сэран, а то растаешь еще, — беззлобно подшучивает над ним Ноэль. — Из чего ты сделан? Из снега, изо льда?
— Из сахара, — фыркает тот, кого назвали Сэ раном. — Из белого-белого, сладкого-сладкого сахара… — и добавляет серьезно: — Уеду я завтра, а вернусь через два месяца. Ты успеешь?
— Конечно, — отвечает Ноэль, не усомнившись ни на секунду. — Обними за меня Вивьен.
Они говорят о чем-то еще и еще, но я уже не слышу — тяжелое дыхание океана заглушает все. А потом скалу вдруг захлестывает волна — такая высокая, что даже до моих ног долетают едкие брызги. Когда она откатывается, внизу остается только один человек.
Бледный. Тот, кого называли Сэраном. Он смотрит вверх, прямо на меня.
И вот тогда мне действительно становится страшно.
Глаза у него черные, как ночной океан.
И гораздо, гораздо глубже.
Дзэнг!
— Ох, леди, простите меня, корову старую, — всхлипывала Магда. — Ума не приложу, как я эту вазу опрокинула. Сколько мимо нее хожу…
— О, я сама хотела убрать ее из спальни…
После того, как оглушительный звон пробудил меня от кошмара, я готова была простить Магде что угодно, а не только разбитую чжанскую вазу. Ни один фарфоровый монстр, даже трехсотлетний, якобы принадлежавший когда-то императорской семье, не стоил ни минуты на жутком острове из сна.
Когда Магда наконец успокоилась, а осколки вазы убрали, я наконец удосужилась взглянуть на часы — и ахнула. Время близилось к полудню. Мистер Спенсер, оказывается, еще с утра приходил по поводу собеседования с соискателем на должность «помощника» Стефана, но не стал меня будить, и просто оставил документы, приложив к ним записку, в коей он нижайше просил «рассмотреть их непременно до вечера»…
Словом, не считая кошмара, день начался, как обычно — с горы деловых бумаг, крепкого кофе и суеты. До «Старого гнезда» я добралась только к четырем часам. И каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Эллис уже ждет!
— Добрый день, — приветственно кивнула я детективу. — Вы сегодня рано. Неужели что-то срочное?
— В общем-то, нет, Виржиния, но я подумал, что новости вас заинтересуют, — Эллис скромно опустил взгляд. — А еще вспомнил, что в этой кофейне мне обещали чашечку кофе в любое время. Погода нынче премерзкая, а я как раз шел мимо…
— Пройдете в зал? — предложила я, улыбаясь. Эллис сейчас, похоже, вел себя так исключительно по привычке, а не потому, что и впрямь был голоден — Георг сказал мне, что уже угостил его горячим шоколадом и рыбным пирогом.
— Не стоит, — мгновенно посерьезнел детектив. — Я действительно спешу. К тому же дразнить тигров — плохое занятие.
— Что вы имеете в виду?
— Не что, а «кого», — вздохнул детектив. — Это неважно, Виржиния. На самом деле я зашел сказать, что вам лучше пока устраниться от расследования и не предпринимать никаких самостоятельных шагов. Я, разумеется, буду держать вас в курсе положения дел, но собою вам рисковать не надо. Есть вероятность, что в ту роковую ночь в галерее Уэста побывали сразу несколько человек. И кто из них украл картину — неизвестно. Однако убийца среди них только один; остальные же боятся оказаться виноватыми сразу «за всех», потому и будут огрызаться, если почувствуют слежку. И среди подозреваемых есть по крайней мере один человек из тех, с кем вы общались, — он оглянулся на Георга, с невозмутимым видом колдующего над туркой, затем на миссис Хат… — Лучше нам пройти куда-нибудь в более уединенное место. За разглашение тайны следствия меня не похвалят, а я сейчас не могу позволить себе ни единой ошибки. Кое-кто рад был бы сместить меня с должности и отправить расследовать кражи овец где-нибудь в Западной Гринейре.
— Тогда поднимемся наверх, — быстро предложила я. — У Мэдди есть некое подобие гостиной. Окна выходят на главную улицу, но снаружи ничего не видно — плети девичьего винограда загораживают стекло.
Хоть Эллис и говорил о «тайне следствия» и безопасности, но все же не выдержал и заговорил еще на лестнице.
— Их было четверо, Виржиния. Четверо! Я знаю это точно, — зашептал он, осторожно притянув меня к себе за локоть. Жар от пальцев чувствовался даже через рукав. — Скупщик Зельды оказался, к сожалению, практически бесполезен. Картина нигде не всплывала. Возможно, вор затаится на несколько месяцев, прежде чем решится ее продать. А времени у нас нет. Это плохая новость. А хорошая состоит в том, что она… Она — это скупщик, который оказался весьма эффектной дамой, — быстро пояснил Эллис в ответ на мой недоумевающий взгляд. — Не то чтобы она произвела на меня впечатление… Словом, слушайте!
…К скупщику детектив отправился в тот же вечер, благо люди, глухие к велениям закона, обычно и начинали свои дела только с закатом. Впрочем, Эллису, даже «принаряженному» и загримированному для Смоки Халлоу, дверь открыли не сразу. Не помогла ни кодовая фраза, ни выстукивание секретного ритма. А вот монета Зельды, подсунутая под дверь, сразу же возымела действие — Эллису поверили.
Впустили, выслушали — и даже обещали помочь.
— Кажется, эта Неверленд, скупщица краденого, что-то должна нашей очаровательной Зельде, — предположил детектив. — Потом, когда все закончится, обязательно разузнаю подробности, наверняка история была интересная, но сейчас важнее, что Неверленд ответила на мои вопросы.
…Нет, она не слышала о пропавшей картине. Нет, она не думает, что такую вещь понесут продавать, пусть даже и к ней, скорее, вывезут за границу… Но у нее, Неверленд, есть кое-какая идея.
— Вы представляете, Виржиния? Она нашла мне свидетеля! — восторженно сообщил Эллис свистящим шепотом. — Настоящего. Какого-то бездомного побирушку, который имеет обыкновение ночевать недалеко от галереи. Он спившийся любитель искусства — и один из осведомителей Неверленд. Она мне подсказала, где его найти, и я аж затрепетал — вот он, след! И чутье меня не обмануло.
Нищий действительно отыскался быстро — и рассказал занятную штуку. Оказывается, в ту роковую ночь в галерею заглянули в разное время четверо человек.
Бледный изящный господин, пахнущий чем-то странным, похожим на смолу и спирт.
Двое мужчин в неприметной одежде, говоривших с альбийским акцентом.
И — человек в плаще, шляпе и с длинными волосами.
— Тот, последний, единственный вернулся так же, как и вошел, — глаза у Эллиса горели азартом. — Через главную дверь. Зашел — и почти сразу выскочил, как ошпаренный. Ну, как вам новости, Виржиния?
— Интересно, — только и смогла сказать я. За окном лепил то ли мокрый снег, то ли замерзающий на лету дождь. Жуткая погодка, ничего не разберешь…
— Вот и мне кажется, что интересно, — торжествующе произнес детектив. — И, готов правую… нет, лучше левую руку дать на отсечение, что один из этих визитеров — Лоренс Уэст. Вопрос в том, первым он вошел или последним. Вы ведь понимаете, Виржиния? Первый — это убийца. А последний — это тот, кто его покрывает.
Вот тут таинственность улетучилась. Я почувствовала себя порядком озадаченной и осторожно поинтересовалась:
— А как вы пришли к такому выводу, Эллис?
Он нелепо моргнул:
— То есть — как? Все же очевидно.
— Боюсь, не для меня, — напоказ виновато улыбнулась я, ощущая нарастающее раздражение. Ну, разве не может Эллис выражаться яснее? Зачем все эти туманно-высокомерные «очевидно» и «даю руку на отсечение»? — Может, объясните для нелогичной леди ход ваших мыслей?
