Елена Коровина - Черный Дракон
Теперь надо пошире раскрыть глаза и впитать в них лунный свет. Рина взглянула в лицо ночному светилу и…
Она снова увидела того, кто бежит по звёздам. Того, кто гладит её изуродованной рукой. Того, кто уходит. И только длинное пальто колышется чёрным вихрем. И она заплакала. От той давней потери. И лихорадочно взмолилась:
Луна, Луна! Отдай, что взяла!
Пусть моё придёт ко мне.
А чужое уйдёт к чужим.
Моё — ко мне! Чужое — к чужим!
Она и сама не могла бы понять, о чём сейчас просит. Но умоляла со всей страстью и силой. И ночная красавица поняла её. Потому что вспыхнула розоватым серебряным светом. Свет залил окно. И Рина разжала пальцы. Луна улыбнулась и, выскользнув на свободу, унеслась за облачко — к себе в укрытие. Рина же грохнулась на диван. Как будто эта несложная магия забрала у неё силы.
Она всё ещё шептала: «Луна, Луна, отдай, что взяла!», растирала пальцами слёзы, катившиеся по щекам. Она не слышала тихого ночного звонка. Одного. Второго. Третьего. И только когда в дверь вдруг начали барабанить, очнулась.
Стук привёл её в ужас. Рина заметалась. Не открывать! Позвонить! Куда? Кому? Маме? Она в Праге. В полицию? Её поднимут на смех. Соседям? Те уже спят и к телефону не подойдут.
Стук продолжался. Не сильный, но ритмичный. Как будто тот, кто стоял по ту сторону двери, точно знал — она дома и должна открыть. Рина подошла, стараясь не просто не шуметь, вообще не дышать. Прислушалась. Поглядела в глазок. И увидела прямо перед собой искривлённый палец. Потом руку в шрамах, которая стучала по двери. Потом раздался вздох и негромкий голос:
— Ри-и-на!
И тут Ринка всхлипнула и распахнула дверь. Она не видела, кто на пороге. Она чувствовала это кожей. Он — ОН! Тот, которого она всегда звала, когда больно. Тот, которого просила у Луны. Тот, который должен, просто обязан был прийти, раз бабушка умерла, а мама уехала. Тот, при котором никакой Дракон, охотящийся на неё, не будет страшен!
Она вцепилась в чёрное пальто, пытаясь расстегнуть пуговицы, чтобы добраться до его тепла. Чтобы укрыться в нём, как раньше укрывалась в Доме. Пуговицы посыпались на пол. Он вошёл, втаскивая и её, одновременно и обнимая, и гладя по голове, и говоря что-то. Она не понимала, не улавливала, не расшифровывала, о чём он. Он был рядом. И этого было достаточно. Для неё. Для её мира. Для всей её жизни.
А он, скинув пальто, протащил её к дивану, совершенно бесцеремонно закатал штанину её брюк и проговорил, внимательно осматривая ногу:
— Ты опять разбила коленку?
Она непонимающе смотрела на его руки — искривлённые, обожжённые, рубцеватые — и блаженно улыбалась. Ей было всё равно, что после слёз она выглядит ужасно, что нос у неё распух, а глаза покраснели. Какая разница, если он пришёл…
Он оторвался от её колена, внутренне всё же похвалив себя: хорошая работа. Ведь утром было сплошное кровавое месиво, а теперь гладкая розовая кожа. Взглянув на свою лапищу, кошмарную от шрамов, он увидел её по контрасту с её прекрасной коленкой и попытался, сняв руку, засунуть её в карман. Но девчонка схватила его жуткую лапу и… поднесла к щеке. Чёрт подери, да она потёрлась о его ладонь, как котёнок!
Сколько раз он видел ужас и отвращение на лицах тех, кто замечал его без перчаток! Он не обижался — он понимал, сколь уродлив. Шрамы на теле ещё можно было скрыть под одеждой. Ковыляющую походку перебитых ног — под полами длинного пальто. Но как спрятать руки — не станешь ведь сидеть в перчатках в ресторане или на пляже? Но эта девочка не отшатнулась.
— Я — Рина! — прошептала она, подкладывая его лапищу под свою щёку, как подушку. — Ты помнишь меня?
— Конечно, — так же тихо и осторожно, как она, прошептал он. — Ты вечно разбивала коленку. А я лечил.
— Ты и сегодня лечил? — догадалась она.
Он понимал, что нужно забрать свою руку, быстро объяснить цель визита и уйти. Иначе позже он этого просто не сможет сделать. Нельзя общаться так тесно. Это вредит работе. Ведь, в конце концов, никто не знает, что его ждёт. А она, обретя его, сможет ли перенести, например, что его зарежут в тёмном переулке или отравят завтра в обычном ресторане? И что тогда будет с ней?! С такой безоглядной и пылкой, такой верящей в него. Так доверчиво прижавшей его жуткую лапу к своей нежной щеке?
Он понимал, что надо встать и уйти. Но вместо этого притянул её к себе и проговорил внезапно охрипшим голосом:
— Я рядом. Всегда и везде. Ты же чувствуешь.
— Да-а! — протянула она улыбаясь. — Я же эмпат. Всем эмпатам эмпат. А ты — кто ты? Как тебя зовут?
— Доминик! — глухо произнёс он. Словно признался в чём-то несуразном.
Ну какой он, искалеченное чудовище, внушающее ужас, — и вдруг Доминик?! Ведь это имя означает «принадлежащий Богу». А мир уверен, что он принадлежит дьяволу. Да что там принадлежит — он и есть сам дьявол!
Но эта странная девочка всё видела по-своему. Она произнесла его имя по складам, словно запоминая. Потом ещё раз, словно пробуя на вкус. И вдруг воскликнула, пламенея от радости:
— Доминик! Конечно, Доминик. А как иначе? Доминик — Дом. ДОМ!
Ну как действительно могли бы его звать?! Миша? Коля? Эдуард? Нет и нет! Только Доминик. Дом — убежище. Дом — норка. Дома хорошо! Он — весь её дом. Весь мир. Тепло. Радость. Зашита. И никакие драконы не достанут. Да и есть ли этот дурацкий Дракон? Скорее всего, этот несуразный Глеб всё выдумал!
Просто Доминик был в командировке. А теперь Доминик вернулся домой. Туда, где хорошо. И где… она…
— Знаешь, — проговорила Ринка, тоже почему-то слегка охрипнув. — Мы сейчас пойдём пить чай. Ты с дороги. А мне хочется чаю.
— Нет! — выдохнул Дом. — Тебе не этого хочется. Когда ты врёшь, у тебя глаза зеленеют.
— Откуда ты знаешь? — смутилась она.
— Я знаю про тебя всё. Как ты потягиваешься по утрам, не желая вставать. Как тянешь до последнего ночью, не желая ложиться. Знаю, как у тебя загораются глаза, когда ты чего-то хочешь.
— Я хочу?..
— И я хочу, — прошептал Доминик, подхватывая Рину на руки. — Я же с дороги! Ты верно заметила. И с очень дальней дороги, где я жутко проголодался. Только вот никакой чай меня не спасёт…
— А что спасёт? — Ринка робко улыбнулась.
Доминик ногой открыл дверь в её спальню:
— Сейчас увидишь! Только надо выключить свет.
— Но как же я увижу?
— Уж как-нибудь…
Впрочем, чай всё же был. Доминик пил его в одиночестве через час на кухне. Сидел в одной майке и старых тренировочных штанах, невесть откуда оказавшихся на вешалке. Рина спала, свернувшись клубочком. Котёнок! Когда-то у Доминика был котёнок. Самая большая любовь его детства. Перед сном котёнок крал шерстяной носок и залезал в него ночью. Наверное, ощущая запах хозяина, он чувствовал себя в безопасности. Теперь Ринка подложила себе под щеку рубашку Доминика. И спит. Тоже, наверное, чувствует себя в безопасности. Если бы он мог продлить это чувство как можно дольше! Но он не может. Завтра ей предстоит узнать…
Но ведь это будет завтра. Ещё долго. Целый долгий-долгий сон…
Рина улыбалась во сне и, не просыпаясь, тёрла коленку. Та уже зажила, но всё ещё иногда почёсывалась. Как в детстве. Тогда, в парке. Любовь — возвращение детства…
Доминик сунул кружку в мойку, где уже стояли две чашки. Одна Ринина, расписанная цветами шиповника. Вторая… Доминик протянул руку и отпрянул. Из этой чашки пил ловец Дракона. Ошибиться невозможно — на чашке, к которой он прикасался, остался пусть уже и тончайший, но кроваво-алый След. Доминик взял чашку — точно, его пронзил слабенький, но ощутимый удар молнии. Захотелось бросить проклятую чашку, разбить её о стену вдребезги. Но он сдержался и осторожно поставил её обратно в мойку.
Сел. Потом торопливо прошёл в прихожую и вынул из кармана пальто пачку сигарет. Ринка безмятежно спала где-то в недрах квартиры — Дома, который на самом деле оказался ловушкой.
Доминик вернулся на кухню, открыл форточку и закурил. На самом деле он никогда не понимал эту дурацкую тягу людей к табаку. То есть, получается, раньше не понимал. А теперь вот понял. Дым успокаивал бешено вращающиеся нейроны мозга. Огонёк сигареты, то появляясь, то исчезая, утешал — всё прошло, пройдёт и это. Кажется, так было написано на кольце вечности Мудрейшего Соломона. Или там было всего одно слово: «Пройдёт»…
Итак, пока он медлил, некий ловец Дракона обжился в доме Рины. И о чём это говорит? О том, что Рина полюбила его? Нет. Это отметается сразу. Она не могла бы так встретить Доминика сегодня, если бы имелся кто-то другой. Нет, ТАК предать его она не могла.
Или могла? Может, всё это — игра? На публику — вернее, на него. Слёзы. Поцелуи. Рубашка под щёку. Игра, чтобы усыпить его бдительность. Обычное женское коварство, на которое способна любая.
