Анастасия Монастырская - Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)
− Да, он был здесь. В день своей смерти, − Марычев залпом осушил стакан. — Ваша дочь обычно очень долго обедает, так что у нас было время поговорить. Нам никто не мешал.
− Вы знали, что я приду?
− Олег сказал. Получается, я вас ждал. Только все равно оказался не готов. Не думал, что когда-нибудь буду снова сидеть с вами — вот так, в полной тишине — и смотреть глаза в глаза.
− Я задам всего несколько вопросов и сразу уйду. Понимаю, что вам неприятно и больно.
− Ничего вы не понимаете! — выкрикнул он. — И Олег не понимал. Он думал, я вас ненавижу, Кассандра. За все, что тогда случилось.
− А на самом деле?
− Я вам благодарен. Знали бы вы, как я вам благодарен! Если я кого и ненавижу, то только себя. Именно за это чувство. Я у вас в долгу. Спрашивайте.
ШЕСТОЙ
После женитьбе на Алле Олег звонил редко, справедливо полагая, что телефонные звонки будут неприятны всем — его новой семье, ему и мне.
Я пыталась жить без него и без дочери, привыкая к той норе, где зализывала раны от самой себя.
Заглянув ко мне в первый и последний раз, маман ужаснулась:
− Убожество! Купив эту живопырку, Олег хотел тебя унизить.
− А мне нравится!
Маман хлопнула хлипкой дверью.
Квартиру выбирала Алла. Она же и подготовила все бумаги, которые Олег подписал.
Получив документы, позвонила Олегу, хотела поблагодарить за столь щедрый подарок.
Трубку перехватила Алла:
− Он не будет с тобой говорить. Твоя мать нам все нервы вымотала. Ее послушать, так ты ангел — сирый и убогий. Вон как крылышки пообвисли.
− Алла, я просто хочу сказать «спасибо».
− Скажи мне. Ведь это я, в конце концов, настояла, чтобы Олег выделил деньги тебе на квартиру. Нам из-за тебя пришлось свои планы поменять. Медовый месяц в Париже отложили.
− Ну, извините. Но мне тоже где-то надо жить.
− Вот и живи, только нас оставь в покое!
Вот и жила. Эта убогая квартирка мне действительно нравилась. Впервые в жизни свой собственный дом. Тогда у меня многое было впервые в жизни.
Олег позвонил в теплый сентябрьский вечер:
− Я внизу. Надо поговорить. Поднимаюсь.
В прихожей, присвистнул:
− Гроб со всеми удобствами.
− То, чего я достойна, по мнению Аллы.
− Она тебя очень не любит, − Олег снял пиджак без разрешения.
− Главное, чтобы она тебя любила.
− Любит, − он пожал плечами. — Куда она теперь денется? Хотела — получила. Пусть теперь кушает. Кстати, о еде. Кухня в этом гробу есть? Чаю мне дадут?
На кухне сразу стало тесно.
Я поставила чайник.
− Не пьешь? — деловито спросил Олег.
− Не пью.
− Закодировали?
− Просто не хочется.
− А я ведь по делу, Каська. Помощь твоя нужна.
Я промолчала.
Он вдруг завелся:
− Думаешь, вот ведь сволочь! Пока баба в психушке лежала, дочь забрал, из квартиры выписал, поселил в халупе, а теперь пришел: дорогая, мне помощь нужна. Так?
− Избавь меня от лирических отступлений. Рассказывай.
− Другая бы морду исцарапала, а ты сидишь и слушаешь. Странная ты баба, Каська!
− Мне все равно делать нечего. Телевизора нет. Радиоточки и книг тоже. А так хоть время скоротаю.
− Телевизор будет. Завтра. И книги привезу.
− Расслабься, их все равно некуда ставить. Да и читать не хочу. Устала от чужих мыслей. Мне и с тобой их хватало. Давай к делу. Так кому помощь все-таки нужна — тебе или приятелю?
− Приятелю, − Олег отбросил рефлексии. − Помнишь, мы с тобой были на презентации. Ты еще с экспертом там познакомилась.
− С Марычевым.
− Точно. С ним. Он заболел.
− Я не доктор.
− Ясен перец. Но он мне нужен, Каська. Очень нужен. Без него весь мой бизнес — коту под хвост. Он гений. Ты не представляешь. Из ничего деньги делает. Каждый его прогноз на миллион.
− Камень в мой огород?
− Дура, − беззлобно отозвался Олег. — Ты — особенная, а Марычев — финансовый гений. Смотрит на котировки и с точностью до нюанса говорит, что на рынке происходит. Обалдеть! Я без него, как без рук. И тут он говорит, что помрет скоро.
− Я не доктор.
− Заладила! Я же знаю, ты можешь. Стольким людям помогала. Помоги теперь мне. Раз в жизни. Что тебе стоит?!
− А ты мне — телевизор в благодарность.
− Да все, что хочешь!
− Я тебя хочу.
Он побледнел и после мучительной паузы-раздумья затеребил пряжку ремня на джинсах.
Видать, крепко припекло.
− Пошутила я. Ты мне не нужен. Марычева твоего посмотрю. Завтра приводи. Только не сюда. В ресторан. Ужин за твой счет.
Олег улыбнулся облегченно:
− Согласен.
* * *Вечер мы провели в греческом ресторане. Мне всегда нравилась средиземноморская кухня, и я оценила внимание бывшего мужа.
Марычев пришел с женой, опоздав на тридцать минут.
Заказал, не глядя в меню, равнодушно передал кожаную папку супруге. Та долго гнобила официанта массой уточняющих вопросов о калорийности блюд. На диете, значит.
Пока она вяло ковыряла в тарелке, мужчины перешли к обсуждению деловых вопросов. Я же, откинувшись на плетеную спинку, изучала эту совершенно негармоничную пару.
Чем дольше длится брак, тем больше супруги похожи друг на друга. Маша и Сергей, напротив, выглядели антагонистами.
Марычев — поджарый, загорелый, излучал энергию и силу.
Маша — рыхловато-болезненная, квашня с ямочками. Ямочки на щеках не умиляли, а раздражали.
Иногда Марычев бросал на жену торопливо-равнодушный взгляд, словно хотел убедиться, что вот она, еще здесь, рядом с ним. И ему становилось скучно и тошно.
Мы с Олегом были, наверное, интереснее — затеяв невинный флирт. Он, по старой памяти, касался моего бедра, неожиданно перехватывал мою руку с бокалом и отпивал, а затем касался губами запястья.
Марычев, зная анамнез наших отношений, тонко улыбался.
Маша отворачивалась. Мы ей были неприятны.
Марычев, похоже, знал, как именно я проникаю в суть, и старался не смотреть мне в глаза. Но в какой-то момент забылся, рассмеявшись, и потерял контроль.
Я мгновенно воспользовалось, нырнула в чужой мир.
Здесь было, как на празднике. Разноцветные шарики, глиняные свистульки, поп-корн, затейливые карусели, веселая музыка. Немного простовато, но в сочетании с радушием − обезоруживающе. Только вдалеке − черная полоса. Она наступала медленно, алчно, без шанса на спасение. Но чем ближе наступала болезнь, тем бешеней вертелись карусели, тем громче гудели свистульки. Марычев ни секунды не верил в то, что умрет. Намеревался прожить еще долго и весело.
Интересно, Маша знает?
Маша вяло водила тигровой креветкой по тарелке, рисуя узоры из легкого средиземноморского соуса. Почувствовав, что я смотрю, подняла голову. Мелькнул неровно прокрашенный пробор.
Знает о болезни мужа, знает и очень боится. Ей страшно остаться одной, и она готова на все, чтобы этого не произошло.
Некая внутренняя готовность перетянуть на себя болезнь мужа, вытащить его на себе из надвигающейся паники и страха. Ей очень важно быть как все. Иначе… Иначе зачем жить? А у всех должна быть семья и долг перед семьей. Ее так воспитали.
− Десерт? — дыхание Олега было теплым и искушающим, с нотами дорогого табака.
− Обязательно.
…− Мне бы хотелось увидеться снова, − при прощании Марычев галантно поцеловал руку.
Маша равнодушно кивнула мне и направилась к машине.
− Она не светский человек, — извинился Марычев за жену. − Не любит, когда кто-то нарушает ее границы.
− А вы?
− А я люблю.
* * *Олег вызвался меня проводить. Оставил машину у ресторана, и мы пошли по набережной. Желтые листья шуршали под ногами.
− Как в былые времена, − сказал он. — Последний раз я так гулял с тобой… и не вспомнить, когда. Помню только, что поздней осенью. И мне хотелось тебя целовать. Все время. Но домой мы не могли идти: там нам мешали Лялька, телефон и телевизор.
− Блага цивилизации.
− Считаешь Ляльку благом цивилизации? — усмехнулся он.
− Благо цивилизации — телевизор. А Лялька просто благо. Твое и мое.
− Теперь у тебя нет телевизора.
− И ты не можешь меня целовать.
− Почему не могу? − Он остановился и повернулся ко мне. − Не представляешь, как я соскучился… Я не целовал тебя целую вечность и один день.
− Гораздо больше. Ты не целовал меня два года. Два года — намного больше, чем вечность и один день.
− Я не знал, что так будет. Я не знал, что не смогу жить вне тебя и без тебя.
− Я замерзла. Пойдем домой. Хотя бы сегодня — пойдем домой.
…Не угар.
Не лихорадка.
Легкая, пронзительная грусть.
Мы снова незнакомцы — встретились в ресторане, немного выпили, оказались в постели. Утром я сварю кофе, он небрежно чмокнет меня в уголок припухшего зацелованного рта и уйдет. С тем, чтобы никогда не звонить и не возвращаться.
