Либба Брэй - Прекрасное далеко
— Нет, просто болит, — отвечает брат.
Нижняя губа у него кровоточит.
— Хочешь поговорить? — спрашиваю я.
— Поговорить о чем?
Он смотрит на меня, как перепуганный зверек.
— О том, что только что произошло.
Он убирает платок.
— А что тут обсуждать? Меня схватили, увезли в какое-то тайное место, связали и угрожали смертью. Потом моя сестра-дебютантка, которая вообще-то должна быть в школе, учиться делать реверансы, вышивать и заказывать по-французски устриц, выпускает на свободу некую силу, которую невозможно объяснить рациональными законами науки. Мне бы к утру следовало покончить с собой.
Он пристально смотрит на темную реку, крадущуюся через самое сердце Лондона.
— Это ведь было реальным, все это?
— Да, — отвечаю я.
— Но ты ведь не собираешься… э-э…
Он как-то неопределенно взмахивает рукой, что, я полагаю, означает «выпускать на свободу эти магические силы, которые меня так пугают».
— Не сейчас, — говорю я.
Том морщится.
— А ты можешь избавить меня от этой ужасной головной боли?
— Извини, нет, — лгу я.
Он снова прижимает влажный платок к щеке и вздыхает.
— И как давно ты… ну, вот такая? — спрашивает он.
— Ты уверен, что хочешь это узнать — все это? — спрашиваю я. — Ты действительно готов к правде?
Том несколько мгновений размышляет, и когда наконец открывает рот, его голос звучит уверенно:
— Да.
— Это началось в день моего рождения в прошлом году, в тот день, когда умерла мама, но, полагаю, на самом деле это началось гораздо раньше…
Я рассказываю брату о своей силе, об Ордене, о сферах и о Зимних землях. Единственной тайной, которую я удерживаю при себе, остается правда о том, что матушка убила малышку Каролину. Я не знаю, почему я об этом умолчала. Возможно, почувствовала, что Том пока не готов об этом узнать. Может быть, и никогда не будет готов. Люди могут пережить лишь определенное количество откровенности. Но иногда люди могут весьма вас удивить. Я говорила с братом так, как никогда прежде, я доверилась ему, позволив и реке слушать мою исповедь на пути к морю.
— Это весьма необычайно, — говорит наконец Том. — Так им действительно была нужна ты, а не я.
— Мне очень жаль, — говорю я.
— Это неважно. Мне противны их манеры, — говорит Том, пытаясь скрыть, насколько задета его гордость.
— Есть и такое место, где будут рады тебе, если ты готов это принять, — напоминаю я. — Возможно, ты предпочел бы что-нибудь другое, но там — люди, которые разделяют твои интересы, и ты со временем можешь оценить и полюбить их.
Потом, меняя тему, я говорю:
— Том, мне необходимо кое-что знать. Как ты думаешь, я могла навлечь на отца болезнь, когда пыталась заставить его увидеть, понять… с помощью магии…
— Джемма, у него туберкулез, и это — результат его горя и пороков. Ты тут ни при чем.
— Клянешься?
— Клянусь. И… пойми меня правильно — ты иной раз ужасно раздражаешь!
Он трогает пострадавшую челюсть.
— А удар у тебя, как у мужчины. Но не ты — причина болезни отца. Это его собственная вина.
На реке какое-то судно заунывно гудит. Гудок звучит горестно и знакомо, это зов в ночи — зов того, кто потерялся и не может вернуться.
Том откашливается.
— Джемма, есть кое-что такое, что я должен тебе сказать…
— Да, слушаю, — отвечаю я.
— Я знаю, что ты обожаешь отца, но он — не тот рыцарь в белых доспехах, каким ты его вообразила. И никогда им не был. По правде говоря, он на свой лад обаятелен и мил. Но он эгоистичен. Он ограниченный человек, решившийся довести себя до смерти…
— Но…
Том хватает меня за обе руки и осторожно сжимает их.
— Джемма, ты не можешь его спасти. Почему бы тебе не смириться с этим?
Я вижу свое отражение в поверхности Темзы. Мое лицо расплывчато, оно никак не может приобрести четких очертаний…
— Потому что если я откажусь от этого…
Я тяжело сглатываю раз, другой.
— Мне придется признать, что я совершенно одинока.
Снова звучит унылый гудок, уносясь к морю. Рядом с моим отражением появляется отражение Тома, такое же неустойчивое.
— Каждый из нас совершенно одинок в этом мире, Джемма.
В голосе брата не слышится горечи.
— Но у тебя могут быть друзья, если ты того хочешь.
— Вы там всю ночь сидеть собираетесь? — окликает нас Фоулсон.
Они с Картиком стоят, прислонившись к карете, как пара железных подставок для дров у камина, ограждающих огонь.
Я предлагаю Тому руку и помогаю подняться.
— Значит, эта твоя магия… Полагаю, вряд ли ты можешь превратить меня в барона, или графа, или еще в кого-нибудь в этом роде? Лучше всего, конечно, обзавестись герцогским титулом. Ничего нарочито величественного… ну, если только тебе самой не захочется.
Я убираю с его лба вечно бунтующую прядь волос.
— Не испытывай свою удачу.
— Хорошо.
Он усмехается, и ранка на губе снова открывается.
— Ой!..
— Томас, я намерена жить по-своему, так, как мне это подходит, без твоего вмешательства, отныне и навсегда, — говорю ему я, когда мы идем к карете.
— Я не стану указывать, как тебе жить. Только не надо превращать меня в тритона или крикливого осла, или, сохрани нас небеса, в какого-нибудь члена партии консерваторов.
— Слишком поздно. Ты уже — крикливый осел.
— Боже, да ты теперь станешь вообще невыносимой! — жалуется Том. — Я просто боюсь тебе возразить!
— Ты и не представляешь, как меня это радует, Томас!
Фоулсон шагает навстречу, чтобы открыть дверцу кареты, но я его опережаю.
— Я сама, спасибо.
— И куда мы теперь? — спрашивает Том.
Он протискивается мимо меня в глубину кареты и совершенно не интересуется, куда денутся остальные. Порядок восстановлен.
— Туда, где ты нужен, — отвечаю я. — Мистер Фоулсон, если вам нетрудно, отвезите нас в общество Гиппократа.
Фоулсон складывает руки на груди. Но на меня не смотрит.
— Почему вы это сделали? Почему заступились за меня?
— Потому что им я доверяю немного меньше, чем вам. И, кажется, я готова поверить вам еще чуть больше.
— Они не оставят меня в покое, — тихо произносит Фоулсон.
Картик фыркает.
— Вы верите, что сейчас стоит сделать главную ставку? Я больше не позволю себе угрожать. У них нет власти надо мной. И это — ваш шанс совершить серьезный поступок, мистер Фоулсон. Не предавайте меня. Не предавайте ее, — многозначительно добавляю я.
— Никогда, — отвечает он, глядя себе под ноги.
И я понимаю, что даже у мистера Фоулсона есть своя ахиллесова пята.
Мы подъезжаем к обществу Гиппократа, мистер Фоулсон энергично колотит в дверь, пока она не распахивается.
— В чем дело? — резко спрашивает седовласый джентльмен.
За ним толпятся еще несколько человек.
— Прошу вас, сэр… это мистер Дойл. Нам нужна ваша помощь.
Джентльмены высыпают наружу в облаках сигарного дыма. Не отводя ладони от побитого лица, Том с трудом выбирается из кареты, с помощью Картика и Фоулсона, а я следую за ними.
— Ох, ничего себе, старина! — восклицает седовласый джентльмен. — Что случилось?
Том поглаживает пострадавшую челюсть.
— Ну, я… я…
— Когда мы возвращались домой с ужина, на нашу карету напали грабители, — объясняю я, вытаращив глаза. — Мой дорогой брат спас нас от тех, кто мог… ну, в общем…
— Я… я?
Том резко оборачивается в мою сторону. Я взглядом умоляю его: «Только не испорти все!»
— А, ну да… я так и сделал. Мне не понравилось, что они нас задержали.
Мужчины разражаются восклицаниями, на Тома сыплются вопросы.
— Да что вы говорите!.. Фантастическая история!.. Как же такое могло случиться?.. Давайте поскорее осмотрим вашу челюсть…
— Да это так… так, ерунда, — бормочет Том.
Я обнимаю брата за плечи.
— Не надо так уж скромничать, Томас. Знаете, он их раскидал просто одной левой. У них ни малейшего шанса не было выстоять против такого храброго и благородного человека.
Я вынуждена подавить смех, рвущийся наружу.
— Прекрасное проявление храбрости, старина, — говорит один из джентльменов.
Том стоит, моргая от яркого света, совсем как старый пес, которого впустили в дом во время дождя.
— Ты разве сам не помнишь, Томас? Ох, боже… боюсь, тот удар по голове был куда сильнее, чем нам показалось. Нам надо было отвезти тебя прямо домой, уложить в постель и вызвать доктора Гамильтона.
— Доктор Гамильтон как раз здесь, — говорит доктор Гамильтон.
Он выходит вперед, держа в руке бокал с бренди, в зубах зажата сигара.
— Одной левой? — переспрашивает седовласый джентльмен.
Другой джентльмен, в толстых очках, хлопает Тома по спине.
