Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
«Она заговаривается!..» — с тревогой подумал Сильвен, все больше беспокоясь за душевное состояние матери.
Однако взгляд Жервезы был, как всегда, твердым и проницательным, ничуть не безумным. Слегка растерявшись, Сильвен вынул из кармана мобильный телефон:
— Ну хватит. Я звоню в полицию.
— Ни в коем случае! — твердо сказала Жервеза.
И прежде чем Сильвен успел отреагировать, выхватила у него мобильник и отшвырнула прочь. Телефон разбился о каменный фундамент какой-то клетки.
Между прутьев клетки просунулась голова жирафа, и животное удивленно взглянуло на осколки. Потом голова снова скрылась.
Сильвен окаменел. Нет, мать и в самом деле обезумела! Что могло заставить ее так поступить?!
— В полицию мы звонить не будем, — объявила Жервеза, с какой-то неуместной, маниакальной тщательностью оправляя на себе халат. — А сделаем мы вот что — сейчас же закроем музей. И ничего не скажем. Никому!
Сильвен смотрел на нее в абсолютной растерянности:
— Но, мама, это же глупо, в конце концов! Через семь часов придут первые посетители. Так или иначе, все узнают…
— Знаю, знаю, знаю, — лихорадочно забормотала Жервеза. — Но я скажу, что обезьян временно переместили… по медицинским соображениям. За остаток ночи я оформлю поддельные медицинские сертификаты… — В ее взгляде мелькнул проблеск надежды. — Так мы выиграем время. Время, чтобы их найти. Ты понимаешь?
«Что на нее нашло? — спрашивал себя Сильвен, всерьез напуганный выражением лица матери. — Она, кажется, действительно верит в свою историю о террористах…»
После секундного колебания он спросил:
— Но Любена все-таки надо предупредить, нет?
Жервеза нахмурилась. Потом с глухой яростью прошипела:
— Запомни хорошенько одну вещь: в этой истории Любен — последний человек, которому стоит доверять!
Четверг, 16 мая, 23.00— Фамилия, имя, возраст, род занятий?
— Пюсси, Тринитэ, тринадцать лет одиннадцать месяцев и три недели, учусь в лицее.
Во взгляде комиссара я читаю недоверие.
— Да, я знаю. Когда меня видят, мне дают меньше, когда слышат — больше.
— Где твои родители?
Я пожимаю плечами и делаю слегка презрительную гримасу:
— Родители!.. Я их вижу в лучшем случае пару выходных в месяц.
— Не понимаю! — раздраженно говорит комиссар. — Так ты что, живешь тут одна и целыми днями развлекаешься, подглядывая за соседями?
— Нет, — отвечаю я елейным голоском, — я учусь в лицее Генриха Четвертого, на математическом отделении. В выпускном классе.
— В тринадцать лет?!
— Я поступила раньше остальных. У меня сто девяносто пять.
— Что сто девяносто пять?
— Ай-кью.
Во взгляде комиссара Паразиа я читаю некоторое облегчение — кажется, коп наконец понял, с кем имеет дело.
Тогда я широким жестом указываю на мониторы:
— Как бы я все это починила, если бы у меня не было таких необыкновенных технических способностей?
— Ну а зачем ты подсматриваешь за людьми?
Я снова делаю гримасу:
— От скуки, наверно…
— От скуки?!
Даже не отдавая себе в этом отчета, я постепенно оставляю свой цинизм, отвечая:
— Мне, знаете ли, одиноко здесь. Мой отец сделал себе состояние в металлургической промышленности и проводит все время в деловых поездках. Вместе с матерью, у которой вечная депрессия, отчего ей требуется перемена обстановки. Незадолго до моего рождения они купили «Замок королевы Бланш» и поселились в лучших апартаментах, а остальные сдали внаем. Плата у нас очень выгодная, так что оправдывает (или извиняет!) наличие видеокамер в квартирах. И потом, хотите верьте, хотите нет — у меня нет ни малейших склонностей к вуайеризму. Я просто люблю людей — совершенно искренне. Мне даже не обязательно с ними разговаривать — достаточно просто видеть их на экране.
Полицейские, кажется, не верят своим ушам — но между тем я вовсе не шучу. Я чувствую, как по моим рукам ползут мурашки. Когда я в последний раз так откровенничала с незнакомыми людьми? Ну и вечерок сегодня!..
Комиссара Паразиа, кажется, обуревают противоречивые чувства.
— А сегодня вечером ты видела, что происходило в детской?
Осознав, что они, в сущности, пришли ради того, чтобы задать мне этот — один-единственный — важный вопрос, и уже потратили на меня кучу времени, я понимаю, насколько бесполезно было все разыгранное мною для них представление. Что я могу им ответить? Да ничего. Я ничего не видела.
— Нет, — говорю я и невольно опускаю глаза.
Такого ответа комиссар, судя по всему, совсем не ожидал.
— Как?!
— В тот момент на экран транслировалось изображение из гостиной, а не из детской.
Он смотрит на меня непонимающе.
— Если бы на каждую комнату каждой квартиры требовался отдельный монитор, мне понадобился бы зал раз в десять больше этого!
Копы переглядываются — видимо, начиная осознавать, сколько времени потрачено зря.
— А… пленки? — с последней надеждой спрашивает Паразиа.
— Я же сказала вам, что запись не производится — это оговорено с жильцами, — отвечаю я. — Только прямая трансляция. Никаких архивных данных… — И добавляю одну из поговорок собственного сочинения — пожалуй, слишком уж небрежным тоном: — Погляд — не компромат.
Паразиа озадаченно смотрит на меня, но тут у него звонит мобильник.
— Алло! — говорит он с раздражением. И в следующую секунду буквально зеленеет. — Не может быть!
Полицейские с беспокойством смотрят на него, очевидно предвидя разнос.
— Хорошо, еду, — произносит комиссар озабоченным тоном и прерывает соединение.
— Что? — спрашивает один из полицейских и смотрит на часы.
— Еще один!
— Это уже который?
— Пятый…
Чувствуя холодок в груди, я не удерживаюсь и спрашиваю:
— Пять похищенных детей?
Полицейские, видимо, так устали, что даже не принимают во внимание то, кто задал вопрос.
— Ну да, и все — младенцы, — отвечает один. — И все — в одном квартале.
Мой первоначальный испуг сменяется чем-то вроде охотничьего азарта.
— Где именно?
Паразиа смотрит на меня как на пустое место, потом в последний раз с досадой оглядывает комнату — мониторы, колонки, провода — и говорит подчиненным:
— Пошли, ребята.
Глава 8
— Как это я — последний человек, которому стоит доверять? — возмутился Любен. — Твоя мать сошла с ума!
— По крайней мере, я раньше не видел ее в таком состоянии, — озабоченно сказал Сильвен, усаживаясь на старый продавленный диван в небольшом домике старшего смотрителя зоопарка. — Она потеряла голову из-за этих обезьян…
— Ну дела… — растерянно произнес смотритель.
За полвека работы Любен Тампорель никогда не слышал ничего подобного. А ведь он был ходячей летописью зоопарка…
«Он совсем не изменился…» — подумал Сильвен, глядя на старика, к которому вломился посреди ночи, вопреки абсурдному запрету матери.
Несмотря на свои семьдесят шесть лет, Любен и в самом деле оставался прежним: узкое лицо в сеточке морщин, тощий сгорбленный силуэт горгульи… И все та же фуражка, неизменно сидящая на безволосой голове, — правда, когда Сильвен вошел, старик уже снял ее, поскольку собирался ложиться спать.
Задумчиво поскребя лоб, он обнаружил отсутствие фуражки и тут же снова нахлобучил ее на голову. Потом спросил:
— Так ты вызвал полицию?
— Нет, говорю же: мать запретила об этом рассказывать. Даже тебе.
— Она и впрямь спятила… Так, вчера был четверг — значит, вы обедали с ней в «Баскском трактире»?
— Да, — ответил Сильвен с легким подозрением, зная, какой язвительный нрав у старика.
— Ну и сколько бокалов она выпила?
Сильвен чуть раздраженно пожал плечами. Хотя его и забавляли бурные стычки между Жервезой и Любеном, ему не нравилось, если один из них призывал его в свидетели, обвиняя в чем-то второго. «Любен разгильдяй!» — бушевала Жервеза. «Твоя мать пьет как лошадь», — ворчал смотритель зоопарка. Сильвен машинально подсчитывал очки в этих словесных поединках, пытаясь сохранять нейтралитет.
Но сегодня вечером было не до того: белые обезьяны исчезли, и надо было действовать как можно быстрей!
Однако, несмотря на необходимость спешить, Сильвен вместе с тем чувствовал некое умиротворение, сидя на этом диване с выцветшей обивкой и выпирающими кое-где пружинами (одна из них впилась ему в левую ягодицу). Ничего удивительного — жилище Любена всегда оказывало на него исцеляющее воздействие. В детстве, подхватив простуду, Сильвен часто приходил сюда спать и, несмотря на неудобство дивана и царивший вокруг беспорядок, наутро чувствовал себя полностью здоровым. Вот и сегодня, едва он переступил порог этого дома, после того как открылась покосившаяся дверь, — и недавние безумные события словно отдалились, заволоклись мягкой дымкой, как приснившийся на рассвете кошмар.
