Яцек Дукай - Иные песни
Битва идет на пространстве сотен стадиев, здесь не видна смерть отдельных солдат и гибель каждого корабля, не видны сами схватки — лишь их опосредованные результаты. Когда сквозь эфир бьет пиросник, на миг выворачиваются наизнанку цвета по всему звездосклону, и горячая белизна поражает зеницы. После налетает громыхание и дыхание сухого пироса, сбивающее гиппирои с их эпициклов и ломающее скелеты икаросов. Астромеканики ведут обстрел вдоль границ аур кратистосов, извне — внутрь закрывшегося Цветка. Но порой математики неба ошибаются в своих расчетах, или же адинатосы искривляют в своей морфе траекторию Огня, и звездная молния прошивает битву навылет, разя людей, напирающих с другой стороны. Перед самым его уходом с «Мамеруты» до господина Бербелека дошла весть, что именно так была поражена ладья, несущая Святовида, вся армада кратистоса пала жертвой адинатосов — господин Бербелек на миг переводит взгляд на созвездие Быка — туда, на место Святовида, должны были сойти соседние Силы, Король Бурь и К’Азура. Кто бы ни полагал, что удачное закрытие Цветка уже означает викторию, ошибался: если арретесовый кратистос не погибнет, такое глубокое погружение человеческих кратистосов в его морфу может превратить Лунный Флот во Второй Арретесовый Флот.
Тем временем Цветок закрыт уже столь плотно, что короны кратистосов сцепляются, переплетаются. Некоторые отступают, чтобы не сражаться друг с другом. Курс «Мамеруты» был рассчитан так, чтобы господин Бербелек влетел в самый центр Арретесового Флота под антосом Госпожи.
Цветок закрыт столь плотно, что господин Бербелек невооруженным глазом может различить флот адинатосов — тот уже не кажется лишь волокнистым клубком теней на фоне звезд. С момента, когда вспыхнул Юпитер, пространство битвы омывается шершавым, ржаво-кровавым сиянием, у каждого объекта две формы: подъюпитерная, в которой они переливаются всеми оттенками красного, и отъюпитерная, в которой они растекаются темными силуэтами без четких границ.
Господин Бербелек мчится в пасть карминового левиафана, левое крыло пламенеет, правое крыло в тени.
Искривленный Флот объявляется в Форме Иллеи Коллотропийской в виде стаи геометрических китов, звездных рыб в стадии и стадии величиной, с округлыми пастями разогнанного ураниоса. Киты брызжут из-под мозаичных жабр спиралями пироса, сжигая пикирующих на них гиппирои; гиппирои же вспарывают им магматические брюха, рубя вдоль параллельных эпициклов. Этот же обломок Искривленного Флота, когда проходил сквозь антос Мавзалемы, явился глазам экипажа «Мамеруты» хрустальным лесогородом со структурами, соотвествующими папилярным линиям самого Мавзалемы. Еще раньше это был рой космических ифритов. Еще раньше — не поддавался ни одному внятному описанию.
Двадцать, восемнадцать, семнадцать стадиев, воронка звезднорыбьей пасти растет перед господином Бербелеком. Конечно, это всего лишь поверхность Искривления, так выглядит то, что вообще может выглядеть. Господин же Бербелек должен добраться до самого сердца. Тут Госпожа проникла глубже всего, тут Наездники Огня ударили самым широким клином. Убитые адинатосы (это адинатосы или только их ладьи? и были ли они убиты, или их просто вытолкнули из агрессивной морфы?) сходят с юпитерианских эпициклов в низшие сферы. Господин Бербелек минует в полете ошметки истерзанной Материи: не живой, не неживой, не человеческой, не нечеловеческой. А вот после гиппирои не остается даже трупов, мертвые риттеры пироса мгновенно сгорают в облачка пепла. Господин Бербелек задумывается, какие из тех неисчислимых вспышек, прорезающих тьму высокого неба, означают смерть Наездника. После риттеров остаются лишь черные крылья, подхватываемые быстрым эфиром, да расстроенные, распадающиеся доспехи.
Единожды ему кажется, что сквозь шум битвы и визг прорезаемого ураниоса он слышит крик гиппиреса, поворачивает в ту сторону голову — бескрылый пламень в форме человека падает в Сколиозу — тррррраск! — близкий пиросник прожигает черно-красное небо — когда возвращается тьма, господин Бербелек уже не уверен, что видел.
Семь, шесть, пять стадиев, здесь гиппирои Герохариса совладали со стаей трехосных акул, теперь на этих орбитах висят облака спиральных зубов из цефер всеэлементных. Господин Бербелек пробивается сквозь облака свободных клыков с хрустом, от которого волосы встают дыбом, а на глазах, под маской аэромата, выступают слезы. Каждую пробоину икаросов он ощущает как слабое подергивание кожи спины, боль быстро становится невыносимой. Он протягивает руку над замедлившимся кругоплечником и выхватывает из кольчуги Сколиоксифос. После первого удара облако зубов сгущается в бледно-зеленый туман, сквозь который господин Бербелек пролетает без проблем; туман пахнет прогорклым маслом.
Два, один, он впадает в пасть левиафана. Справа видит воткнувшееся в стену пищевода черное крыло с герохарисным узором, еще порыкивает в адинатосовой туше серебряный кругогрудник испепеленного риттера.
Несмотря на то что он внутри звезднорыбного туннеля, господин Бербелек мчится все быстрее. Здесь Форма Иллеи уже слабеет. Пищевод левиафана, вместо того чтобы сужаться, расширяется. Господин Бербелек расправляет крылья. Минует газового осьминога в скрепах искривленного ураниоса. Только через некоторое время понимает, что это был один из Наездников Огня, слишком глубоко забравшийся.
Под ногами господина Бербелека ударяет очередной пиросник, астрономическая молния чистого Огня, прожегши тушу одного из левиафанов. Отсюда — и глазами человека — Огонь тает густым молоком, оно широкой рекой закручивается через звездосклон и всасывается в сосок каменной свиньи, уши которой выступают —
Господин Бербелек отрубает астросвинье голову. Голубые перья облепляют икаросы. Молоко поет женским голосом, после всякой строфы взрываясь истерическим смехом. Пламень Юпитера уже не красный, но черный. Перед господином Бербелеком раскрывается эфирная мозаика пятиугольных квадратов, ураниосовый лабиринт, вращающийся под прямыми углами.
Господин Бербелек начинает считать. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, щестнадцать, семнадчать, восемьнадчать, дивинадцать, дванадзацать, дванадзацать один, дванадзацать два, дванадзацать дрожи, дванадзацать здери, дванадзацать взять, дванадзацать невзять, надзацать два тесно дрожи, дрожинадзцанабеть, бджать, бджать, бджать; ньехорошо.
Господин Бербелек плыдет сквозь потоки щерноты, каждый шмаг несет его во все более гуштую щерноту, пространство, выстранство и расстранство быстро вызвездывается, господин Барбелек пробует зазветить источник этой ослепляющей тьмы, в которую он погрузился уже по пояс, по грудь, ноги погрязились полностью, не может двинуть ни передней, ни задней, не плойдет ни шмага дальше, крррупл! — лопнули коси икаросов, оторвало их поруза, айфир корчмится, когда господин Блебелек въезжит от боли.
Удеряет млечом в щерноту, и это на нинутку помогает, замедленной господин Бербелек снова идет к воронку той белокровной струнности, откуда непрестранно выгрызваются цверсты. Лебо полно цверстами разнообразнейших форн, звукнов, запахов, цвелов и верса. Заркрытрое и раскрытрое одновременно, обманывает господина Бербелека несушествуюжими направлениями, потел бы плыть цуда и цюда и цуюда, ононо плыдет уже только в единственно возможном направлении: се есть новый низ, новая зередина, новый шенр мира. Непонутно когда, переплышел гранницу Форм — и туперь падает.
Падает, падает, падает, махомывая реками, нагами и айфороми, Сголовиоза удеряет в солучийных штуках в болосы безматерии, гвоздин Блебелек спудлыкается про киждим жаге, бол дыровается из-за-под наг, не стержит падения, падает, падает, падает могулбы запробосить Сголовиозу в себя, при кройной муре его бы не одопросило б, не упылбы в колабель кракракратистоса, онононо и на это нет жремени, и тулько рогда так падададает, бротолжают в маразуме балабалелелелека рожти чуслы:
— Бжять! Бжятва! Бжятсе! Бжятси! Бжяттватси! Джвутшасти! Чатсирас! Чатсиплаз! Чатсиметь! Чатсищеть, Чатсисемь! Тичатзеветь! Сурубзи! Суробглаз! Суроб двлаз! Сорубтити! Сорук щетыри! Сорук мять! Сорук щесть! Сорук сем! Сорук осемь! Сорук деверять! Пястьдесят!
Упал, пясть господина Бербелека упала в пястьдесятый раз. Бил вслепую, поскольку это был его первый рефлекс, якоже не думал и не был в сознании и почти не жил: сопротивление. Сопротивление, сражение, уничтожение, унижение врага. Тотчас вернулись к нему мотивы, намерения и смысл — все то, что требует времени для промышления, чего-то до и чего-то после.
Потому он сперва вознес Сколиоксифос, а после ударил, уже не голым, ободранным от эфира и кожи кулаком, но Мечом Деформы:
