Артур Мейчен - Мейчен
«Тем не менее, сколько же мужчин и женщин чувствовали все это — описанное Колриджем и Вордсвортом,* Китсом и Теннисоном — и не имели слов или мужества, чтобы сказать о своих чувствах. Интересно, сколько сокровищ мы уже потеряли, сколько сокровищ теряем каждый день из-за недостатка мужества, из-за страха, мешающего рассказать о великих и невероятных грезах, которые противоречат здравому смыслу, опыту, науке, общепринятому мнению и разуму, и все же в них заключена совершенная мудрость и совершенная красота. “Credo quia impossibile”] Тертул-лиана не просто правильное богословие; это основа всей истинной мудрости и в жизни, и в искусстве. Путешествие рыцаря Эрранта[См. картину английского живописца и графика Джона Эверетта Мил-леса (1829–1896) «Рыцарь Эррант».] на волшебном корабле без весел и парусов представляет истинную мысль или единственное путешествие в жизни, которое стоит испытать. В арабских сказках на Джудара* нападают всевозможные ужасные фантомы, дикие звери и вооруженные люди, которые угрожают ему; и его поиск был бы бесполезным, забудь он хотя бы на миг, что это фантомы. Последний явился ему в обличье его собственной матери, но и ее он отверг. Это символы для тех, кто способен понять».
Итак, автор эссе приходит к поразительному выводу о высокой степени вероятности всеобщих или почти всеобщих «невежества» и «слепоты», как он считает, подтвержденных приведенными им аргументами; Мейрик настаивает на том, что всевозможные таинства, красоты, наслаждения могут быть — да нет, явлены нам, представлены нашему взору, внятны нашему слуху, чувственно и физически восстают перед нами, — и все же Объект или Объекты, видимые и доступные восприятию, неким странным образом ускользают от нас: мы смотрим и не видим, слушаем «Свадебную песнь» Преподобного Элизара, как дикари могли бы слушать симфонии Бетховена, обращаемся с несказанными сокровищами с алчностью воров, готовых швырнуть древнюю драгоценность в плавильный горн; наконец, мы читаем Великую Книгу, сотворившую миры, как рецепт в «Книге о вкусной и здоровой пище».
«Как бы то ни было, мы можем не сомневаться, что Великое Делание (в алхимической терминологии) — это вовсе не редкость, сокрытая адептами где-то в укромном уголке на краю света или на дне разума. Пусть и тайное, оно есть повсюду, пусть оккультное, оно принадлежит не только «оккультистам». Если вновь процитировать алхимиков, нет на земле ничего более обыденного, чем Великое Делание: сокрытое от всех, но всем известное, оно доступно всем, а если так, то владеющий им человек может легко оценить его, стоит лишь правильно направить луч света. Все о нем говорят и в то же время игнорируют его; все ему поклоняются и при этом оскверняют его; ищут, а не найдя, отворачиваются; выкапывают из глубин земли и тут же топчут ногами; его помещают в святилища и швыряют в грязь; им украшают парадные одежды, хотя носят вонючие лохмотья, а то и вовсе ходят чуть ли не голыми. В одном месте ему поют дифирамбы, в другом не помнят его названия. Однако тот, у кого есть это сокровище, владеет всем миром. И дано оно малым мира сего».
Эта работа появилась, о чем уже было сказало, в весьма почтенном журнале, ее сразу же заметили и оценили как «страстный и красноречивый призыв признать красоту обычных вещей». Лишь год или два спустя, когда Мейрик опубликовал свой первый рассказ «Rosa Mundi», читатели сообразили, что к чему, и сразу признали «неправильность» его идей. Не надо думать, будто все разобрались в теории, заложенной в этом эссе, однако некоторые пассажн в романах и повестях, появившихся позднее, расставили точки над «i>> в эссе, что и дало возможность сделать соответствующие выводы.
Перевод JI. Володарской
СЧАСТЬЕ И УЖАС
Полагаю, есть еще много людей, живущих с иллюзией, будто наш век самый замечательный, самый восхитительный, самый счастливый и самый цивилизованный в сравнении со всеми другими от начала начал.
Конечно же, семьдесят или восемьдесят лет назад любой, кто посмел бы оспорить сие, был бы сочтен сумасшедшим. В основе труда Маколея* предположение, будто вся история человечества всего лишь долгое и утомительное приготовление к реформе избирательной системы в Англии[1831–1832 гг.] и победе либералов во всех сферах жизни. Начнем с церкви: мученики умерли, как мы считаем, чтобы церковь Англии, свободная от ошибок и религиозного исступления папистов и методистов, смогла стать здравомыслящей и полезной ветвью государственной гражданской службы. Все зодчие земли усердно трудились над такими фантастическими игрушками, как Парфенон,* пирамиды, кафедральный собор в Кёльне, Вестминстерское аббатство, которые мы в качестве наследников всех прошедших веков имеем привилегию рассматривать как величайшие красоты мира. Феодализм был чудовищным скопищем ошибок и жестокостей: мы заменили его промышленной системой, и при этом счастливом regime вся Англия стремительно превратилась в гигантское поддувало и подвал для хранения угля.
Не стоит продолжать с перечнем: с точки зрения Маколея и первых викторианцев, до реформы ничего стоящего в мире создано не было, и вся античность — ибо для Маколея греческая философия так же глупа, как схоластика Средневековья — суть тьма, а XIX век принес свет. Насколько я помню, есть один пункт, согласно которому девятнадцатое столетие торжествует над всеми другими, — это поразительная плодовитость изобретателей в области механики: на одну чашу весов Маколей кладет все искусство, всю архитектуру, всю поэзию, всю философию, а потом, торжествуя, сообщает, что лишь в девятнадцатом веке появилась паровая машина* — ergo,[Следовательно (лат.).] лишь девятнадцатый век может считаться по-настоящему цивилизованным! Удивительно, как можно было произнести подобную чепуху; немыслимо, как человек в здравом уме может всерьез поверить, что промышленность, государственная церковь, изобретательство, делающее жизнь людей более комфортабельной и удобной, при полном отсутствии поэзии и всякого рода фантазий могут создать идеальные условия для существования.
Такую аргументацию легко понять, только если она исходит не от человека, а от Просвещенного Хряка.
«Мне был бы желателен мир, — наверняка сказал бы Просвещенный Хряк, — в котором у меня теплый и уютный свинарник, надежно защищенный от дождя и ветра. Все горы необходимо сравнять с землей, леса (кроме буковых) срубить, соборы и все прочее снести, потому что в моей жизни главное ЕДА; и земля существует, чтобы давать мне пищу — капусту и картошку. Зачем мне Искусство, Поэзия, Религия, Утонченные Беседы: оставьте всю эту чепуху и посвятите себя изобретению новой механической кормушки, чтобы я мог спать и хлебать одновременно. Сотворите такое, и наступит Золотой Век».
Это прозвучало бы вполне здраво из уст Хряка, потому что его жизнь, как известно, состоит в том, чтобы избегать опасностей и хлебать похлебку — чем больше, тем лучше, — пока он не станет Идеальным Хряком. Однако люди не свиньи. У них другая жизнь и, очевидно, совсем другая цель в жизни, и у нас не должно быть искушения соединять двух прекрасных, но совершенно разных существ, потому что у них есть что-то общее, например, желудок. Мне кажется, в современной цивилизации, если взять ее в целом, со всеми приятными и неприятными чертами, заложен один неверный принцип: Человек якобы равен Хряку, и если позаботиться о его физическом комфорте, он-де будет совершенно счастлив. Консерваторы, либералы, социалисты допускают ошибку: в их аргументах самого широкого диапазона прячется ложная предпосылка, которая заключается в том, будто материальный комфорт подарит всем счастье, будто материальный комфорт и есть счастье.
Несмотря на опыт, приобретенный со времени Маколея, мы еще не выкинули эту' чушь из головы. Совсем недавно мне довелось прочитать в газете, что не пройдет и двух лет, как наступит всеобщее счастье — оно якобы явится к нам на крыльях летающих машин, в турбинах и поршневых двигателях. Когда видишь такое на страницах популярных изданий, возникает мысль, что люди все еще верят в откровения Маколея, в теорию, которая ватит в одну кучу философию, искусство, религию, потому что философия, искусство и религия не дают реальной «выгоды» — другими словами, не усовершенствуют машины.
Газеты поддерживают эту точку зрения. Полагаю, что на идею современного превосходства можно натолкнуться во многих изданиях, далеких от популярной журналистики. Моя работа время от времени заставляет меня просматривать книги по современному богословию, и почти во всех я нахожу более или менее скрытое утверждение, что «современная мысль», или «современный разум», превосходит античный либо средневековый.
Такого рода утверждения, как правило, завуалированы и рассчитаны на то, чтобы их принимали на веру; а я вновь и вновь не в состоянии осознать, почему их надо принимать на веру, хочу и не могу понять, в чем наше превосходство. Однако, не исключено, что нынешние богословы движимы теми же побуждениями, что были у Маколея и есть у журналистов. Им известно, до Манчестера мы можем добраться в пять раз быстрее, чем сто лет назад; ergo, мы в пять раз счастливее, лучшее и умнее, чем наши прадедушки, не говоря уж о более далеких предках, коим требовались недели на подобное путешествие.
