Марина Эльденберт - Заклятые супруги. Золотая мгла
– Вы не выпустите меня из дома.
Он обернулся – уже у двери, взглянул раздраженно.
– Ты вообще слушала, что я говорил? Да, тебе придется остаться здесь, пока я не разберусь с младшим Эльгером. А потом…
– Потом вы еще раз объясните, почему я должна обо всем молчать. Разумеется, искренне заботясь о моих чувствах и чувствах моей семьи. А еще о нашей безопасности.
Он сжал зубы, на скулах заиграли желваки.
– Мне не нужно твое молчание. Мне нужна ты, Тереза.
Лучше бы он этого не говорил.
Нужна, разумеется. Чтобы продолжать расследование. Чтобы Симон получил то, что ему нужно, и подпустил к себе еще ближе.
Отчаянно захотелось сделать больно. Так же, как было мне. Было, есть, будет… сколько там еще дней, месяцев, лет?… Графином так не ударишь, даже некромагией и то вряд ли.
– Мне только одно непонятно: почему вы не в ладах с Эриком?
Анри сложил руки на груди, прищурился.
– Потому что Симон отдал тебя мне. Потому что Симон имел неосторожность сказать, что не отказался бы от такого сына, как я. Потому что это ему передали.
– Ваш отец гордился бы таким комплиментом.
Он побледнел еще сильнее. Взгляд вонзился в меня подобно кардонийскому стилету.
– Твое счастье, что ты женщина, Тереза.
Анри вышел, и за закрывшейся дверью наступила страшная гнетущая тишина. Меня потряхивало – мелкой отвратительной дрожью. Внутри все переворачивалось, точно я была крохотными песочными часами, и кто-то постоянно засекал по мне время. Поворот. Прости-я-не-хотела-это-говорить. Поворот. Проваливай-ко-всем-демонам-солнечный ублюдок! Поворот. Всевидящий-только-не-уходи. Поворот. Какая-же-вы-тряпка-леди-Тереза. Поворот. Пожалуйста-хватит-я-больше-не-выдержу. Поворот…
Я отвернулась к окну, но здесь повсюду витал демонов призрак Анри Феро. Даже если закрыть глаза, здесь звучал его голос, шаги, его смех. Запах трав и шоколада. Тепло его рук. Это не выжечь из души, не вытряхнуть, не исправить. Мысль накрыла меня с головой, как морская волна зазевавшуюся купальщицу. А дальше – только дно, острая галька и холод бесконечного погружения. Я уткнулась в подушку, плотно, до сбивающегося дыхания, и заорала. Она пожирала все мои крики, превращая их в глухой еле слышный вой, я же лупила по кровати, пока не засаднило ладони, и выла – до тех пор, пока горло не превратилось в раскаленный добела горн.
А потом накатило забытье, стремительно подступающей темнотой и спасительным равнодушием.
Я не стала ему противиться.
37
Спальня, знакомая с детства: серебристо-голубые узоры на обивке кресел, портьерах и обоях. Высокие потолки, балдахин над кроватью – пепельно-серый, напоминающий завесу грани. Огромные окна, залитые дождем, за потоками воды не видно даже парка, не говоря уже о холмах вдалеке. Жарко, словно я проглотила солнце, отчаянно болит голова, а еще хочется пить. Поворачиваю голову – на тумбочке стоит графин, до краев наполненный водой. Стакан, второй, третий… Пью, а напиться не могу. Такое чувство, что во мне сидит водяное чудище, поглощающее жидкость.
Негромкий стук, словно мышь скребется под полами.
– Миледи? – Камеристка прошла в комнату и остановилась рядом с кроватью, ее лицо, волосы и передник выделялись размытыми белыми пятнами. – Слава Всевидящему, проснулись! Я уже четвертый раз заглядываю. Можно?
– Да.
– Миледи, вам бы лекаря…
– Не стоит. Это ты принесла воду?
Мэри кивнула.
– Сколько времени?
– Раннее утро, миледи. Вы проспали больше суток.
Пить хочется все сильнее, а горло как болит!
– У вас жар. Похоже, вы простудились.
– Когда?
– Так позавчера же. Ездили верхом, когда ливень грянул – еще сильней нынешнего, домой вернулись до нитки мокрая.
Этого мне только не хватало. Жар возвращался, вместе с ним и желание пить. Ничего, доберусь до библиотеки и до узоров армалов – разберусь с простудой и со всем остальным. А с чем остальным, кстати? И зачем мне в библиотеку?
– Мэри, ты не помнишь, что я искала в библиотеке?
– Как же, миледи. Свою любимую сказку.
Сказку?
– Помоги мне одеться.
Туалет занял чуть больше времени, чем обычно: я то и дело опускала голову, потому что в висках словно крутили стальной стержень. Мэри ахала и уговаривала вернуться в постель, но если мне куда и стоило вернуться, то это в реальность. В комнате было дико душно. Я взглянула на камин: пламя лизало воздух, заполняя спальню невыносимым жаром. Сколько себя помню, в Мортенхэйме всегда было свежо, но сейчас спальня превратилась в адскую печь.
– Кто додумался растопить камин? Сейчас же лето!
Мэри охнула.
– Распорядись, чтобы здесь прибрались. Заодно проветри комнаты, дышать нечем.
– Хорошо, миледи.
– Завтрак пусть подадут в библиотеку.
Я поправила камею на глухом вороте любимого черного платья, поднялась и поспешно вышла. Коридоры мелькали перед глазами смазанными лабиринтами, только лестница выделялась более-менее отчетливо. Я спустилась, но по дороге мне так никто не попался. Все-таки главная прелесть Мортенхэйма в том, что можно бродить по замку часами и не встретить никого, кроме призраков.
В библиотеке было темно и очень тихо. Задернутые шторы, длинные ряды стеллажей. Мое пристанище, мое спасение, неизменно помогающее отрешиться от всего мира. Почему-то дернуло запястье, я потерла его через перчатку и направилась к столам. В темноте контуры ламп маячили неясными очертаниями. На задворках сознания билось что-то очень важное: улыбка и мягкий, внимательный взгляд – тот, под которым чувствуешь себя самой желанной женщиной в мире. Скользящие по ладони пальцы, негромкий, обволакивающий бархатом голос.
«И что же заставило тебя передумать?»
«Ты».
Короткий ответ – в упор и в сердце.
Образ – едва уловимый, который тут же стерся из памяти, словно и не было его никогда. Как ни старалась, вспомнить пригрезившегося мне мужчину не могла.
Тихий шепот за спиной, легкий порыв ветра.
Я резко обернулась: никого.
Глупо, Тереза, это просто глупо. Кто здесь может быть? Сюда, кроме тебя и Винсента, вообще никто не заглядывает, но Винсент в Лигенбурге, занят делами и готовится к свадьбе. Даже матушка и Лави пляшут на балах, а я… Почему я здесь? Собиралась же поехать с ними, чтобы очаровать Альберта.
Один из корешков на верхней полке слегка светился. Как он может светиться в такой темноте, ведь шторы плотно задернуты? Даже если бы были открыты, на улице ливень и тьма. Я вернулась к стеллажам, лестница слегка покачивалась под ногами, когда я встала на первую ступеньку. Вместе с ней зашатались и полки, книги плавали перед глазами туда-сюда, даже названий не рассмотреть. Все-таки зря поднялась с постели, наверное, надо вернуться и пригласить лекаря.
«Легенды и мифы армалов».
Корешок уже не просто светился, он сиял – ослепительно, так, что глазам становилось больно. Я зажмурилась, не хотела видеть стекающие по книгам и ползущие по мебели золотые лучи: ни думать, ни видеть, ни вспоминать. Вспоминать что?…
Спускаясь, я чуть благополучно не навернулась с лестницы. Зацепила носком туфельки одну из книг – справочник по магическим ядам, и она рухнула к ногам, раскрывшись на страницах, которые почему-то оказались пустыми.
Даже не потрудившись ее поднять, я добрела до задернутых портьер, тяжело рухнула на диванчик. Сосредоточиться на чтении было сложно, строки мельтешили перед глазами, но я спокойно видела их в темноте и запоминала прочитанное. Точно его выжигали в моей памяти, строчку за строчкой – как клеймо.
Дети, родители или возлюбленные – всякое чувство должно быть подвергнуто высмеиванию, порицанию и наказанию. Любовь – слабость, дружба – слабость, сильное общество можно построить только в условиях отсутствия привязанностей.
Я захлопнула книгу, чтобы убедиться, что держу в руках именно восьмой том, посвященный мааджари. Обложка знакомая, текст – нет. Я никогда такого не читала. Такое невозможно забыть. Облокотившись о стол, я сморгнула пляшущие перед глазами золотистые искорки и снова углубилась в чтение.
Институт брака у мааджари отсутствовал как таковой. Семьи в их обществе не создавали: ни традиционные, ни гаремные. Детей отнимали у матерей в раннем возрасте, мальчики и девочки обучались вместе, жизнь каждого из них с рождения и до самой смерти была сосредоточена на развитии и совершенствовании магии. Жестокие нравы обрубали своеволие и неповиновение на корню.
Все мы равны. Все мы бесправны. И так будет всегда.
Бросало то в жар, то в холод, глаза пекло, но я упорно листала страницы: одну за другой. Перебирала главу за главой, пока не наткнулась на изображение Храма. Художник постарался на славу: высокие своды, разукрашенные письменами и узорами. Резкие грани, скрещенные фигуры, острые углы и переплетение линий. Выложенная камнем дорожка вела к застывшему в центре Храма Божеству: женщине с раскинутыми руками, на одной клубилась тьма, с другой срывались лучи. Лицо и тело статуи разделялось нечеткой границей, правая половина была полностью черной, левая сияла.
