Владимир Корн - Счастливчик Леонард
Разумеется, я разозлился.
– С чего это я буду из своей доли раздаривать? Конечно же из твоей! Бери, пока не поздно! Ты только посмотри, как Тед на него смотрит. Точно ведь оно ему понравилось, он заберет ожерелье себе и будет носить его не снимая. А так оно точно тебе достанется.
Головешка озадаченно на меня покосился, но промолчал.
– Вот ты всегда только о деньгах и думаешь!
Это я всегда о них думаю?!
– Это я всегда о них думаю?! Да это ты при одном только упоминании о них сразу начинаешь прыгать!
– Это я‑то начинаю прыгать?! Да это у тебя всегда одни только мысли, что о деньгах!
Ах, вот даже как?!
– Так я жадный, говоришь? Ну хорошо! Пусть тогда оно будет из моей доли! – И, размахнувшись, я отправил колье в море.
Затем, схватив один из мешков с заботливо и даже бережно собранными в него Головешкой сокровищами, высыпал содержимое под ноги Клер.
– Забери себе! Тебе всегда все мало! Теперь ты будешь богатой и счастливой со всеми своими Альбертами и прочими! Мне же не надо ничего! А будет нужно – я себе еще найду! А не найду – и так проживу!
Я действительно находился в таком состоянии, что готов был выкинуть все сокровища в море. Успел уже размечтаться, что сделаю Клер предложение, она ответит мне согласием, и что в итоге?
– Это мне от тебя вообще ничего не нужно! Это ты все забери! Кому‑нибудь выгодно продашь! – И мне под ноги шлепнулись сначала перстень, а затем сверток с «Гипниусом» Ависьена.
Мимо перстня я ногой промахнулся, едва не упав, но сверток пнул так, что он взмыл высоко в воздух, ударившись сначала о потолок, затем о стену, после чего упал на самом краю трещины. Покачался немного, затем успокоился, передумав падать туда, достать откуда его будет уже невозможно.
– Чего это вы расшумелись? И сокровищами разбрасываетесь? Много их, что ли, нашли? – Наконец‑то появившийся в пещере Гаспар держал в руке ожерелье. – Лезу я себе наверх, и вдруг мимо меня это пролетает, едва поймать успел.
Ну да, человеку, способному ловить на лету стрелы, поймать какое‑то там колье – сущие пустяки.
– Это опять Леонарда с Клер мир не берет, – сообщил ему Головешка, который занимался тем, что укладывал обратно в мешок высыпанное мною золото. – Хоть бы они поскорее поженились, что ли. А там детишки пойдут… глядишь, и лаяться перестанут.
– Я скорее на Пегги женюсь, чем на ней. – Зло так и рвалось из меня наружу. – Хватит, сыт по горло.
– А где, кстати, сама Клер? – Гаспар покрутил головой по сторонам, пытаясь увидеть девушку.
– В ту сторону пошла, – указал Блез. – Лео, там что?
– Еще один выход, – буркнул я.
Когда‑то, до той поры, когда скала треснула, а часть ее свалилась в море, он был единственным.
– Ну вот, как будто бы все, – туго затянув горловину мешка, сообщил Головешка. – Можно отчаливать.
– Внимательно здесь все осмотрите. – Я все не мог успокоиться. – Вдруг я что‑нибудь припрятал? Я же на деньги жадный.
– Лео, ну что ты, в самом‑то деле? – Блез смотрел на меня с укоризной. – Никому даже и в голову не пришло.
– Сейчас не пришло, так потом придет.
Все они как по команде печально вздохнули, глядя на меня с каким‑то даже сожалением. Потом Гаспар сказал:
– Лео, ну что ты стоишь? Иди мирись скорее, и отчаливаем отсюда. Лодку я починил, но опасаюсь, если поднимутся волны, она снова даст течь.
– Вот ты сам и иди: у меня с ней все покончено!
– Лео! – Он печально вздохнул. – Если я тебя сейчас назову одним домашним животным с длинными такими ушами, ты не лишишь меня моей доли? Она же любит тебя, а ты ведешь себя с ней именно как оно.
Я веду себя с Клер как осел? Ты о чем вообще говоришь? Что и когда я сделал не так?
– Лео, иди! – закивали Блез с Головешкой.
– Иди, Лео! Надвигается шторм, и нам оставаться здесь надолго нельзя.
Шторм – это уважительная причина. И я пошел.
Эпилог
Клер сидела на камне, обхватив руками колени, и смотрела куда‑то вдаль. Туда, где из глубины моря на остров надвигался шторм. Следовало поторапливаться, чтобы убраться отсюда, пока он нас не достиг. Ведь тогда мы останемся без лодки: ее либо унесет, либо разобьет о камни. И мы будем сидеть и ждать, в этой узкой, продуваемой всеми ветрами пещерке, пока он не закончится. Без воды, без еды, но с кучей золота и других сокровищ, которые невозможно ни съесть, ни выпить, как бы дорого они ни стоили.
Я присел рядом с девушкой на камень, не зная, с чего начать. Примирение – оно всегда тяжело дается. Пока наконец не сказал:
– Клер, нам пора отсюда уплывать. Если мы промедлим, то долго не сможем сделать этого.
– Лео, ты ведь помнишь Котембу? – будто не слыша меня, спросила она. – Ты еще говорил, что пиво в нем вкусное.
– Помню, – кивнул я.
Только к чему воспоминания о нем сейчас, когда все решают минуты? Чтобы снова сделать мне по‑настоящему больно? Когда разговор об этом городе был в прошлый раз, ты, сравнивая меня с каким‑то там Альбертом, отозвалась обо мне как о мужчине очень пренебрежительно. Такие вещи ранят особенно.
– А одну девушку по имени Рейчел не запомнил? Ну да – она же не пиво, у тебя их было много: где тут их всех упомнишь?
Я вздрогнул:
– Так это была ты?!
– Наверное, каждая девушка мечтает о том, чтобы ее первый мужчина был каким‑то особенным, – не обратив никакого внимания на мой вопрос, продолжила Клер. – И я тоже не исключение. Однажды в Котембу появился тот самый Счастливчик Леонард, высокий, веселый, широкоплечий. Он был совсем не такой, как те парни, все как на подбор слащавые, высокомерные и пустые внутри, которые крутились вокруг Рейчел – девушки из богатой и знатной семьи.
– Я несколько раз в Котембу бывал.
– Знаю. Я увидела тебя задолго до того, как мы впервые встретились… И получилось так, что Рейчел в него влюбилась. А потом был праздник Всех Цветов. Утверждают, что если у девушки впервые случится с мужчиной именно в этот день, она будет счастлива с ним всю оставшуюся жизнь. Сама не понимаю, как все это между нами произошло, на меня словно нашло наваждение, но все равно я была счастлива. Ты был весь такой ласковый, говорил столько нежных слов, утверждал, что никогда не встречал такой девушки, как я… И наутро сбежал. А на следующий день ты прошел мимо меня с какой‑то дамой под ручку, а когда я, как последняя дурочка, потянулась к тебе навстречу, ты посмотрел на меня как на пустое место! На пустое, Лео! Как будто бы прошедшей ночью у нас ничего не было! Как будто это не ты говорил мне все те слова, которые я от тебя услышала! Что я единственная, что я самая лучшая, что на всем свете таких больше нет! Ты бы только знал, как я тебя тогда возненавидела!
Шторм все приближался, перечеркивая небеса молниями, но я сидел без движения и слушал Клер. Где‑то за нашими спинами топтались Блез с Головешкой и Гаспаром, не решаясь к нам подойти.
– Затем я увидела тебя в Торетто, подошла к тебе, и ты не узнал меня снова. И вот тогда я решила тебе отомстить. Конечно же не убить. Но сделать тебе так больно, чтобы ты хоть частично почувствовал, что чувствовала я сама. Я решила влюбить в себя Счастливчика Леонарда, дать ему надежду, а затем на его глазах оказаться в постели с кем‑нибудь другим.
А знаешь, что было дальше?
– Что? – глупо спросил я.
– Когда я поняла, что ты меня полюбил, то не смогла поступить так, как задумала. Ты оказался совсем другим – заботливым, нежным, чутким… А главное – совсем не подлым.
– Ты отомстила мне с другими. С Альбертом и с теми… кто там у тебя еще был? Ты сама мне ими хвасталась.
– Не было у меня никаких других мужчин, кроме тебя, Лео.
Порыв ветра принес такую прохладу, что девушка зябко поежилась.
– Знаешь, что ты говорил, когда я напялила тебе на голову ту кастрюлю?
– Всегда хотел узнать, но ты ни разу не пожелала мне ответить.
– Ты говорил, что любишь меня больше жизни, что боишься потерять, и голос у тебя дрожал так, будто ты сейчас расплачешься. Ты говорил совершенно искренне, с этой штукой на голове вообще лгать невозможно. Но я до сих пор не могу понять: почему так произошло при нашей первой встрече в Котембу?
Почему так произошло? Я отлично помню тот день, праздник, когда веселящийся народ будто сходит с ума и зачастую позволяет себе такие вещи, мысли о которых в обычные дни старательно пытается выгнать из головы.
И девушку Рейчел запомнил на всю жизнь. Вкус ее губ, запах ее волос… Но и только. Я и голоса‑то ее толком не слышал, настолько вокруг было шумно. А потом, когда мы уединились, мы говорили шепотом, опасаясь, что нас найдут остальные из нашей компании и помешают нам остаться наедине.
Почему я прошел мимо тебя на следующий день и не узнал? Потому что в тот раз в Котембу я попал почти ослепшим. Я, чье зрение смело можно назвать даром богов и которым я так гордился, не видел практически ничего! Лишь день отличал от ночи, а вместо людей перед глазами у меня были видны только смутные тени. И виной тому стекляшка, которую не так давно я наконец посоветовал Головешке безжалостно выкинуть. Когда‑то я выдрал ее из какого‑то то ли механизма, то ли прибора Прежних и частенько ею пользовался. Пока однажды не наткнулся в подземелье на комнату, где света оказалось так много, что в моих глазах он почти померк. Помнишь ли ты, как смеялась над моей неловкостью, когда я опрокинул столик в комнате, где мы провели с тобой нашу первую ночь? Но как мне было сознаться в своем недуге: кому нужен полуслепец?!
