Алёна Алексина - Перехлестье
Иней сполз до запястий. Маг ловил каждое слово, сказанное ровным, почти безразличным голосом.
– Она заплакала. Мать. Тихо. Повитуха пошла открывать, а она смотрела на тебя, лежащего у нее на груди, и плакала. Я видел, что она не считает тебя чудовищем, не хочет отдавать. Я много раз ходил потом по роженицам. Много раз заглядывал им в глаза. И, несмотря на понимание нашей правоты, почти все отдавали детей с болью. Тот дэйн, который пришел за тобой, был немолод. Весь седой, но все еще статный. Он потом стал моим наставником. Он протянул к тебе руки – не вырвал, а аккуратно взял. А она прошептала: «Кто теперь позаботится о моем малыше?» И из ее глаз текли слезы.
Ему не надо было продолжать, Грехобор все понял без слов. Однако брат продолжил:
– Я учился оберегать тебя. Заботиться. Учился помогать сдерживать твой дар. Еще один всплеск чувств – радость! – когда мне сказали, что ты станешь Знахарем. Боги одарили тебя возможностью помогать людям. А при том, насколько злобной была твоя сила, это – редкость. И вот я иду порадовать тебя и вижу: ты обнимаешь Повитуху, а твоя душа чернеет. Я видел, что ты задумал. Видел последствия. И поступил так, как поступал все эти годы. Позаботился о тебе.
– Я не оценил. – В отличие от спокойного голоса дэйна, голос Грехобора был сиплым, сдавленным.
– Ты никогда не ценил. Для тебя я всегда был злом, – равнодушно уточнил палач магов. – Единственный раз, когда мне действительно захотелось причинить тебе вред, – это в тот день, когда ты предложил кольцо здешней стряпухе.
При упоминании о жене мороз снова сковал руки Грехобора и пополз вверх.
– И она меня пожалела. – Он перевел взгляд на свои ладони, увидел иней и усилием воли заставил себя успокоиться.
– Не могу назвать ее жалостливой, – не согласился дэйн. – Скорее уж милосердной. Она умна и прямолинейна. Жалость таких людей проявляется иначе. Они не станут взваливать на себя чужое ярмо. И помогать его тащить тоже не будут. Вернее, помогут сбросить. Такие, как она, жалеют деятельно.
– Она не отсюда, дэйн. И… – Маг замолчал.
Трудно было говорить о том, что он услышал. Трудно было признать это. Он, конечно, понимал. Все понимал. И даже сам говорил это Милиане. Но услышать подтверждение своей правоте из уст жены оказалось очень тяжело. Неизмеримо больнее, чем он предполагал. Почему? С какой стати это так его хлестнуло? Грехобор пытался разобраться в себе. Пытался понять. Видимо, за то короткое время, что маг провел под крышей харчевни, он впервые ощутил всю прелесть слова «дом». А когда Василиса прикасалась к нему, когда осталась с ним на ночь…
Мужчина не мог объяснить то, что чувствовал. Не мог облечь в слова. Он не знал таких слов. Понимал лишь, что эта женщина нужна ему. Нужна так сильно, как он не предполагал. И это осознание пришло лишь тогда, когда он услышал то, что она говорила о нем.
Грехобор был лишен сурового равнодушия и спокойствия дэйна. Поэтому сейчас он испытывал боль, и ее сила пугала. Даже после предательства Мили он не чувствовал такой пустоты в душе, такой тоски. Почему?
Да просто потому, что ему необходима любовь Василисы. Как воздух. Как вода. Как сон. Как хлеб. Понимание этой истины заставило мага окаменеть. Как бездумно он принимал ее касания, внушая себе, что причина неожиданной ласки кроется в жалости. Он запретил себе хотеть ее, претендовать на нее, любить ее. Убеждал себя, что достаточно испытывать благодарность. Не позволял себе даже мечтать об ином! Он и Мили так сказал.
И только услышав свои собственные доводы из уст жены, понял: врал сам себе. Ему было необходимо, жизненно важно, чтобы Василиса его любила. Седого, со шрамом, бесплодной душой и пустыми карманами. С тяжким грузом своих и чужих грехов. А теперь от понимания, что это невозможно, что его мечта неосуществима, – хотелось взвыть.
– Я вижу тебя и ее, Йен. – Брат первый раз назвал мага по имени, несмотря на запрет. – Поверь, на этот раз ты не ошибся в выборе женщины. Так что…
– Грехобор!
Маг вздрогнул.
Зария торопливо ковыляла к столу, за которым беседовали братья, и отчаянно махала руками:
– Грехобор! Лиске плохо!
Гроза
Маг сорвался с места, в два шага пересек расстояние до кухни и подскочил к жене. Она сидела на лавке, привалившись спиной к стене, – бледная, вся дрожащая, с синюшными губами, закатившимися глазами и прерывистым дыханием.
– Заренка! – Йен подхватил ее на руки, дотронулся губами до потного лба. Ледяной.
– Дышать… не… могу… – кое-как выдохнула девушка, отчаянно стуча зубами. – Что… это…
Она пыталась совладать с собой, посмотреть на мужа, но тело не подчинялось. Грехобор прижал жену к себе и заглянул в незрячие глаза. Вздрогнул, быстро огляделся и тут же, не раздумывая, вышел со своей ношей на задний двор. Он только-только пнул ногой дверь, как над головой раздался оглушительный раскат грома. Черные набрякшие тучи рассекла длинная кривая молния. В лицо ударил резкий порыв ветра. И небо обрушилось на землю потоками ливня.
Стихия рвалась и ревела, швыряла в лицо пригоршни воды, хлестала по щекам и плечам, заливала глаза, неслась ревущей рекой с крыш, устремлялась ручьями по земле. Йен стоял в непроницаемой стене воды, по-прежнему держа жену на руках. Мокрые волосы облепили лицо, одежда насквозь промокла, но маг этого словно не замечал, он крепко прижимал к себе дрожащее тело, подставляя его хлещущим струям дождя.
Василиса уткнулась лбом в теплое плечо и судорожно вдыхала свежий воздух. Обрушившийся на нее ливень унял неистовую дрожь, изгнал из тела холод, вода словно смывала боль и слабость, освежала, возвращала силы, способность дышать, возрождала к жизни.
Мягкая рука, до того бессильно висящая, обвила Грехобора за шею. Девушка теснее прижалась к мужу, словно впитывая его силу. Они стояли долго. Дождь все лил и лил, уже не сплошной стеной, но по-прежнему сильный, сполохи молний продолжали рвать небо. Василиса наконец совладала с собой и смущенно попросила:
– Поставь, я тяжелая.
Йен подчинился, но, опустив жену на землю, тут же развернул лицом к себе и гневно встряхнул:
– Зачем ты прикасалась к Повитухе?
Василиса струхнула. Самым бесславным образом. В голосе и взгляде мага было что-то такое… несвойственное ему прежде – жесткость, требовательность. Девушке стало не по себе. И она опустила голову, стараясь не встречаться с мужем взглядом. Поняв, что вот так сразу ответа от нее не добьешься, Грехобор слегка подтолкнул жену, вынуждая зайти под широкий навес, где у рачительного Багоя прятался узкий верстак и кое-какой нехитрый инструмент.
– Зачем? – повторил мужчина.
Лиска с тоской подумала о том, что, похоже, придется-таки ответить, иначе между ними разгорится первый семейный скандал. А ей совсем-совсем не хотелось скандалов. Ей было горько. Но передавать мужу суть их с Повитухой отвратительного диалога тоже не хотелось.
– Василиса! – Впервые в его голосе прозвучали властные нотки.
Стряпуха вздрогнула. Вот уж не думала, что ее мягкий, тихий, постоянно сомневающийся в себе Йен может говорить таким тоном. По коже побежали мурашки. А такой ли он тихий? И вообще, ее ли он? Внезапно Василисе захотелось исчезнуть. Подальше. Желательно на другой материк… но сильные руки держали крепко, поэтому девушка не нашла ничего лучше, как спрятать голову… под мышку Грехобору. И оттуда уже пробормотать ответ.
Ужасно хотелось разреветься. Ну вот что она за человек-косяк?
– Ты что? – Грехобор бережно отстранил жену от себя, чтобы заглянуть в глаза. Но это оказалось проблематично, потому что Лиска упрямо смотрела под ноги. Наконец страдальчески вздохнула и раздельно повторила:
– Я. Ей. Угрожала.
– Угрожала? – Ему показалось, что ослышался. – Ты? Угрожала? Ей?
Василиса всплеснула руками, досадуя на то, что в мужья ей достался такой тугодум.
– Она пришла и начала… и любить-то тебя не за что, разве только из жалости, и зачем ты мне такой сдался, да ничего в тебе особенного, да на что я могла позариться…
В голосе девушки звенел нарастающий гнев.
– Она такое сказала? – перебил ее Грехобор, опуская руки и делая шаг назад.
Жена наконец вскинула на него гневные глаза:
– Нет… Это говорила я. Потому что именно это она хотела услышать. А Повитуха твоя стояла и согласно кивала на каждое слово! – Василиса совсем раздраконилась. – Ей-богу, Йен! Еще раз ее увижу, просто все патлы повыдергиваю! Неужто и ты уверен, что я с тобой, ну… в общем, только потому осталась на ночь, что перебрала Багоевой наливки. Я похожа на такую? Нет, ты скажи! Похожа?
Она наступала на мужа, тыча пальцем ему в грудь:
– Если бы ты мне был не нужен, я бы устроила такой ор, что тут все стекла бы повылетали. Я никогда, слышишь, никогда не осталась бы с мужчиной только потому, что меня вдруг потянуло к плотским радостям! Ну и… разозлилась я, – виновато заключила девушка. – Разозлилась и встряхнула ее немного. А что, она уже нажаловалась?
