Ольга Смайлер - Тростниковая птичка
– Мамы? – Голос неожиданно подвел меня, сорвавшись на сип. Я слепо нашарил стул и сел, не дожидаясь разрешения.
Эдвард подтолкнул ко мне один из снимков, я взял его в руки и не поверил своим глазам. Молодой Эдвард (Эд, как гласила надпись на обороте снимка) с обаятельной улыбкой и нежностью во взгляде смотрел на юную Уну, которую держал на руках. Я подумал, что отец никогда так не улыбался, а потом понял, что вообще никогда не видел, чтобы Эдвард улыбался – словно однажды надетая маска приросла к лицу намертво.
А глава рода Песчаных Котов устремил свой невидящий взгляд куда-то в окно и принялся говорить глухим, безжизненным голосом:
– Она была как солнечный лучик: такая же шаловливая, теплая, светлая. Говорят, что мы, керимцы, ничего не чувствуем, пока у нас на запястье не защелкнется браслет, но с нею я словно отогревался. Мы дурачились, смеялись, она пела мне какие-то смешные песенки на своем языке и заплетала мне волосы, а еще сворачивалась у меня под мышкой клубочком, когда спала. В день, когда она сказала, что ждет ребенка, я думал, что сойду с ума от счастья – у меня есть семья! Праматерь благословила наш брак, подарив нам настоящее чудо – новую жизнь.
В тот день я пошел в Храм рода и выбрал браслеты, а когда возвращался, счастливый, гордый и любящий весь мир, то встретил Найну, гостившую тут у родни. Наверное, надо было сделать все по-другому, но тогда мне казалось, что весь мир вокруг счастлив вместе со мной. Я срезал бусины Найны своим ножом, ссыпал ей в руки, сказав, что меня выбрала другая, и пожелал Найне счастья – я действительно верил, что она найдет того, с кем будет счастлива.
Отец замолчал, а я все крутил в руках снимок, на котором Уна и Эдвард были вдвоем, улыбались друг другу, и понимал, что привычная картина мира начинает трескаться и рассыпаться.
– Наутро в мой дом пришли жрицы Храма Праматери. Я решил, что они пришли обговорить детали свадьбы, но они принесли вот это. – Эдвард щелчком отправил ко мне по полированной поверхности стола два желтых листа, перевел на меня глаза и горько усмехнулся. – Ты почитай, почитай… Время пока еще есть.
Один из листов, верхний, оказался… доносом. В нем жрицам Храма сообщалось, что Эдвард, сын Эвана, глава рода Песчаных Котов, в нарушение заповедей Великой Праматери привез на Кериму иномирянку и скрывает ее в своем доме, намереваясь сочетаться с ней браком, чтобы не допустить ее служения Храму. Самым поразительным открытием стала подпись – я хорошо запомнил ее за годы жизни в отцовском доме, и хоть почерк у автора этой бумажки с возрастом поменялся, но вот угловатая нервная подпись не изменилась ни капли. Донос был подписан Найной.
Я поднял на отца удивленный взгляд, но он только криво ухмыльнулся:
– Читай дальше…
Вторым листом оказалась официальная бумага из Храма, в которой Эдварду, сыну Эвана, главе рода Песчаных Котов, было запрещено вступать в брак с иномирянкой Уной и предписано доставить оную иномирянку в Храм в течение суток. Видимо, чтобы у отца не возникло соблазнов, ему было приказано отдать парный мужской браслет, в противном случае жрицам предписывалось доставить иномирянку в Храм немедленно, собственными силами. Также Эдварду сообщалось, что информация о запрете на брак передана по всем Храмам Керимы.
– И ты отдал браслет, чтобы выиграть время, – я не спрашивал, скорей утверждал, – и вызвал Расмуса.
– Чужая любимая лучше, чем мертвая любимая, ведь так, сын? – В голосе отца явно слышалась горечь. – Я до сих пор помню, как дрожали ее губы, когда я объявил ей о своем решении, ее помертвевший голос: «За что, Эд? За что?!» Тогда мне казалось, что, если она будет ненавидеть меня – ей будет легче жить дальше и принять Расмуса как мужа. Я много раз думал, правильно ли я поступил, не сказав ей правды и ничего не предприняв. У меня до сих пор нет верного ответа. Надо ли было бежать и прятаться? Стоило ли улететь с планеты? Но на мне была ответственность за наш род, и некому было ее передать: я был молод, самонадеян и не думал о плохом. К подобному развитию событий я был просто не готов – растерялся, поддался эмоциям, да и, кроме того, мне банально не хватило времени. Часто потом я размышлял о воле случая. Что было бы, если бы я решился на свадьбу раньше, если бы пошел из Храма другой дорогой, если бы Найна узнала обо всем уже после свадьбы? И на эти вопросы я не знаю ответа. Расмус и Уна поженились следующим вечером, в маленьком Храме Праматери, связи с которым у Храма в Таншере почти не было, в затерянном поселке, до которого они добирались на перекладных и несколько раз переезжали, пока не осели в Первом. К счастью, то, что твоя мать ждет ребенка, никто не мог даже и подумать. Пронюхай тогда об этом Дочери Храма – у нас не было бы ни единого шанса.
– Значит, Расмус боялся не того, что ты возьмешь свое решение назад, он боялся за маму? – Я уже не знал, что и думать. – Но как же? Если это правда, то почему ты никогда не интересовался, как мы живем?
– Уна стала чужой женой. Это было моим решением. Что бы я по этому поводу ни думал и ни чувствовал, я был не вправе больше вмешиваться в ее жизнь. А вот ты… – Отец махнул рукой, показывая на карточки, рассыпанные по столу, придвинул мне стопку писем: – Ты смотри, смотри… Вряд ли у нас будет возможность поговорить еще раз. Ты ведь не передумаешь?
– Нет. Ты же понимаешь.
– Понимаю, – кивнул отец.
– Прости, – неожиданно искренне попросил я и получил в ответ слабый взмах рукой.
Я молча перебирал снимки и удивлялся – некоторых не было даже в нашем семейном альбоме. Вот Расмус держит меня на руках в Храме Праматери, принеся меня на имянаречение.
– Единственное, о чем я просил его, – это назвать тебя Сайгоном. Мы выбрали это имя вдвоем с Уной, и я боялся, что после всего случившегося она не захочет назвать тебя так, – послышался тихий отцовский голос.
Снимки, снимки, снимки… Вот мы с мамой в парке, катаемся на карусели, а ее светлые волосы спрятаны под платок. Я с мамой, я с Расмусом, вот мы с Терри деремся, вот ведем за руки смешно переставляющего ножки Сибила. Вот я во дворе отцовского дома показываю вслед Найне неприличный жест, а вот я с дядей Эмилем тренируюсь на заднем дворе. На всех этих снимках был я – один или с кем-то, отдыхающий или занимающийся, улыбающийся или хмурый. Я потянулся к письмам, уже зная, что я прочту там. Ровный незнакомый почерк, который подробно рассказывал о каждом месяце моей жизни в тихом поселке со смешным названием Первый, где не селились воины, сменился на летящий и угловатый, рассказывающий о моей жизни в школе.
– Все эти годы, пока ты был маленьким, я не позволял себе ни намека на чувства к тебе или к твоей матери. Любое проявление слабости неминуемо привело бы к тому, что на вас снова обратил бы внимание Храм. Мне все казалось, что, когда ты повзрослеешь, я смогу объяснить, ты поймешь. Но когда я приехал за тобой…
– Погоди, – перебил я его, потому что от воспоминаний о том дне подступила горечь. – Но почему, если все было именно так, говорят о том, что ты не захотел жениться на маме?
– Ты еще не понял? – Отец очень устало потер свой браслет, и я понял, что этот жест я унаследовал от него, а еще вдруг части головоломки сложились.
– Найна?
Отец лишь невесело усмехнулся в ответ.
– Я плохо помню, что происходило после отъезда Уны, я не помню, что я делал, как жил. Не помню того, как решил жениться, возможно, это решение приняли за меня. Даже нашу свадьбу с Найной помню лишь урывками, например, как она бьет меня по лицу и кричит, чтобы я больше никогда не смел называть ее в постели именем иномирянской ведьмы, которая совсем заморочила мне голову. А когда я немного пришел в себя и смог воспринимать окружающую действительность… слух уже оброс подробностями, и бороться с ним было бессмысленно. Впрочем, у Праматери извращенное чувство справедливости – в итоге эта глупая выдумка обернулась против самой Найны. Ее саму стали считать женой проклятого, и жрицы и врачи отказались помочь нам с детьми. Видит Праматерь, я не желал и не желаю Найне зла, я предан ей и забочусь о ее нуждах, я чувствую к ней мучительную привязанность, вызванную браслетом, но я так и не смог забыть твоей матери, Сайгон. Найна всегда это чувствовала и ревновала ужасно, а когда ей сказали, что у нас не будет детей… У нас случилась ужасная ссора – Найна кричала, обвиняла меня в собственном бесплодии, в том, что я загубил ей жизнь. Это был единственный раз, когда я сорвался и проговорился о том, что у меня есть ты. Для Найны это был жестокий удар – узнать, что ее соперница не только счастлива, но и имеет то, чего у нее никогда не будет. А потом Дочери Храма нашли вас. Твоя мать после двойняшек уже не могла иметь детей и была для них бесполезна, а вот ты… Тогда я чудом успел опередить храмовниц и забрать тебя в свой дом. Храмовницы были в бешенстве, но и я уже не был прежним. Мы торговались, как два харепа на Ак-Тепе за стакан тыквенных семечек – мне разрешили признать тебя и оставить в своем доме, но потребовали запретить тебе покидать Кериму. Мне казалось – я победил, но ты ненавидел меня, и эта ненависть была осязаема. Знаешь, сколько раз я, взрослый, сильный мужчина, которого боятся и уважают, воин и глава сильного рода, стоял у дверей твоей спальни и не решался зайти? А потом ты впустил в свой мирок Эмиля, и я умирал от ревности и боли. Мы тогда долго говорили с ним, и Эмиль уговорил меня оставить все, как есть – ненависть помогает достигать цели, а пока ты ненавидел меня – Найна не стала бы тебе вредить.
