Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью
– Как думаете, ей понравится, Август Адамович? – Сергей, в который уже раз, открыл футляр с гарнитуром.
– Покажите мне такую женщину, которой не понравились бы изумруды. – Август с упоением хрустел соленым огурчиком, которым закусывал только что выпитую рюмку водки. – Упакуй как полагается, приложи цветы и записку. Впрочем, где ты найдешь цветы посреди зимы?
– Найду, – сказал Злотников уверенно, и у Федора не возникло сомнений – найдет. – А что написать в записке?
– Напиши какую-нибудь милую девичьему сердцу чепуху, что ваша встреча разбередила твою душу, что с того памятного дня ты совершенно потерял покой, что если она откажется принять твой подарок, то сделает тебя самым несчастным человеком на земле. Да ты не переживай, Сергей Демидович, она не откажется. Надо лишь подгадать время, когда Саввы Сидоровича не будет дома. Не нужно ему пока знать… – Август задумчиво почесал кончик носа. – Твоя задача – покорять сердце Мари, а с папенькой своим она и сама разберется. Характер у этой барышни, доложу я вам… – Он искоса глянул на Злотникова и прикусил язык. – Решительный характер, – закончил дипломатично.
Но Злотников его уже не слушал, он смотрел на Федора.
– Теперь покажи ты, – сказал с усмешкой.
– Что показать?
– То, что ты купил у этого еврея. И не говори, что ничего не покупал, по твоему лицу все видно.
– Купил? – Август перестал жевать, посмотрел на Федора с интересом и тут же потребовал: – Показывай!
Ласточка дремала на ложе из черного бархата. Простая серебряная ласточка. Но в простоте этой была магия, не позволяющая отвести взгляд от острых крыльев и филигранно сделанных перышек. Любому, даже не искушенному в ювелирном деле человеку, сразу становилось понятно, что это не просто ласточка, а настоящее произведение искусства. Одно неловкое движение – и она выпорхнет из футляра, улетит, только ее и видели. И Сергей Злотников тоже это понял, почувствовал настоящее чудо за внешней простотой.
– Продай мне, – сказал коротко. Не попросил, а почти приказал.
– Нет. – Федор закрыл футляр. – Не могу.
– Тогда давай меняться. Изумруды в обмен на эту твою побрякушку.
– Нет. Это подарок. Особенный подарок для особенной женщины.
– Она должна быть очень особенной, если ради нее ты готов отказаться от такого предложения. – В голосе Злотникова слышалась досада. – Кто она?
Федор не ответил. Ему не нравился этот разговор, превратившийся вдруг в допрос. И где-то глубоко в душе медленно закипала непонятная злость. Во что бы она выплеснулась, если бы не браслет?
– Зачем такая красота деревенской девке? Подари ей обычные бусы и тащи на сеновал…
Федор понял, во что бы все вылилось, в тот самый момент, когда без малейшего усилия свернул баранкой железную ложку. Точно так же, баранкой, он мог свернуть сейчас Сергея Злотникова, если бы тот не замолчал. Но старатель замолчал, вероятно, увидел тень ярости на дне Федоровых зрачков или почуял своим по-звериному острым чутьем просыпающуюся внутри Федора силу.
– Спокойно. Я пошутил, – сказал и в жесте примирения вскинул вверх руки. – Не ярись, Федя. Забирай свою побрякушку. Не нужна она мне.
Федор знал, что нужна, сила внутри него тоже обладала чутьем. И чутье это подсказывало: от Сергея Злотникова, такого веселого, такого хлебосольного и славного, лучше держаться как можно дальше.
Так он и поступил, до самой весны, до возвращения в Чернокаменск избегал встреч со Злотниковым. Даже поводов для отказа не искал, просто сказал Августу, что с него довольно. И Август не стал настаивать. Наверное, тоже почувствовал то темное облако, которое накрыло их тем памятным вечером. Сам Август дружбу со Злотниковым не прекратил. Теперь Федор видел причину и корни этой дружбы. Бесплатная выпивка, деньги в долг… Савва Сидорович совершил страшную ошибку, когда забрал Берга с собой в Пермь. Если вдали от Чернокаменска Федор тосковал, то Август и вовсе загнивал. Все чаще его видели пьяным, все реже за чертежами и набросками. Не будь Кутасов так озабочен произошедшими с Мари переменами, он бы почуял неладное раньше и отослал бы Августа обратно в усадьбу, но проблемы дочери занимали его куда сильнее проблем протеже. А у Мари и в самом деле были проблемы, она влюбилась не в того человека…
Сводничество Августа достигло цели, Мари Кутасова получила и приняла в дар изумрудный гарнитур. И имя дарителя не осталось для нее тайной, если судить по тому, как изменилось ее настроение, какой интерес она стала проявлять к нарядам и выходам в свет. Несчастный Савва Сидорович даже радовался, что его дочь образумилась и заинтересовалась светской жизнью и самостоятельными выездами в город. Приставленная к Мари матрона была ленива и глуховата, за подопечной своей присматривала вполглаза, а иногда и вовсе не присматривала. Именно в такие моменты на сцене и появлялся Сергей Злотников, неизменно мужественный, элегантный и щедрый. Наверняка помимо этих тайных встреч была еще и переписка, такая же тайная и запретная. Видя, как светится от счастья некрасивое лицо Мари, Федору хотелось верить, что они с Августом поступили правильно, что Злотниковым движет исключительно любовь. Вот только веры этой с каждым днем становилось все меньше. Самому себе Федор казался таким же наивным несмышленышем, как и неискушенная Мари. В Сергее Злотникове, безусловно, имелась магия, вот только слишком поздно Федор осознал темную природу этой магии…
* * *Обратно в Чернокаменск вернулись не в феврале, как планировали, а в марте. У Кутасова вдруг появились в Перми непредвиденные дела. А может, он все еще не терял надежды, что его строптивая дочь проявит-таки интерес к одному из многочисленных претендентов на ее руку и сердце. Не знал он, несчастный, что сердце свое Мари уже давно отдала Злотникову. А может, и душу тоже… Но холодными мартовскими днями, ничего общего не имеющими с весной, Федор не думал ни о Мари, ни о Злотникове. Он думал лишь о предстоящей встрече с Айви, и от мыслей этих на душе становилось тепло и радостно. А Берга перспектива возвращения в провинциальную глушь, наоборот, ввергала в пучину уныния. Если раньше он пил осторожно, с оглядкой на Кутасова и светское общество, то ближе к отъезду запил по-черному. Федору понадобилось три дня, чтобы привести архитектора в более или менее божеский вид. Для этого пришлось запереть его в комнате, выслушать множество проклятий и угроз и уже почти потерять надежду. Проклятья стихли к концу первого дня, к концу второго их сменили мольбы и уговоры, а к вечеру третьего Август вышел из своей комнаты небритый, злой, помятый, но абсолютно трезвый. Всю обратную дорогу он дулся и не желал разговаривать не только с Федором, которого считал бессердечным предателем, но и с Кутасовым. Смягчился Берг лишь на подступах к Чернокаменску, разрумянился, повеселел и почти забыл недавнюю смертельную обиду. Настроение его окончательно улучшилось, когда в половине версты от усадьбы они услышали перезвон курантов. Белая башня приветствовала своего создателя.
В тот же день, бросив вещи неразобранными, Федор отправился на Стражевой Камень. Ему не терпелось увидеть Айви, подарить ей ласточку. Визит на остров должен был стать сюрпризом, Федор специально не сообщил Айви точную дату своего приезда. Но сюрприз не удался. Айви ждала его, стоя на плоском, похожем на задремавшую черепаху валуне. И Федору вдруг подумалось, что стоит она вот так не первый день. А может, она знала, что он вернулся? Почувствовала его близость растворенным в крови серебром?
Как бы то ни было, Айви не стала дожидаться его на берегу, спрыгнула с валуна и, утопая в снегу, побежала навстречу. Федор тоже на ходу спрыгнул с саней, едва не упал, но радостно рассмеялся, замахал руками. Разделявшее их расстояние они преодолели, кажется, за несколько мгновений. Айви теперь не бежала по снегу, она летела ласточкой, и развевающиеся концы ее шали были похожи на птичьи крылья. И Федор на лету поймал свою ласточку, прижал к груди, закружил и вместе с ней, смеющейся и счастливой, рухнул в снег.
Так они и лежали на перине из снега, смеялись, целовались и смотрели в утратившую тяжелую серость, наливающееся светом и бирюзой небо до тех пор, пока ошалевший от счастья Федор не испугался, что Айви простудится и, не дай бог, заболеет. К дому они шли не спеша, взявшись за руки. Вороной жеребец трусил следом, тыкался теплыми губами в Федорову шею, выпрашивая угощение.
Про медальон Федор вспомнил уже перед домом, остановился, притянул Айви к себе, поцеловал в кончик холодного носа, сказал:
– Закрой глаза.
Она послушно закрыла. Длинные ресницы смахнули с разрумянившихся щек снежинки.
– Дай свою руку. – На раскрытую ладонь он положил медальон, мгновение полюбовался ласточкой и велел: – Открывай!
Айви понравился подарок. Не смотрела бы она на него так восторженно и удивленно, если бы не понравился. И ласточка приветственно взмахнула крыльями, признавая хозяйку. Вместо слов благодарности Айви поцеловала Федора. И не нужны никакие слова, когда счастье в каждом взгляде, в каждом вздохе.
