Катерина Снежинская - Самый лучший демон. Заплатить за счастье
Беспомощность кусала больно, перехватывала когтистой лапой горло. У ведуньи не было даже лекарств, снадобий и трав, чтобы попытаться побороться. Ведь за жизнь отдают только жизнь. Да и такую мену Равновесие не всегда принимает. Мать может выкупить своего ребенка. Никто не осудит сестру, ушедшую вместо брата. Возлюбленная вправе отдать себя взамен того, кто ей дорог. Но Арха не была демону ни матерью, ни сестрой, ни…
Она наклонилась над Даном, глядя в распахнутые глаза, которые не тревожил яркий, лунный свет. Осторожно, кончиком пальцев, стерла слезу с его щеки. Кожа была теплой, живой. Лекарка коснулась своих мокрых пальцев губами — соленые.
Плачущий демон. Умирающий демон.
«…но теперь-то я здесь…»
«…когда ты на меня так таращишься, я…»
«…ладно, маленькая, спи…»
И кружка горячего чая. Это так мало, почти ничто. А, может, больше и не бывает?
Она не молилась. Арха просто звала.
* * *Отсюда, с вершины холма долина внизу напоминало море. Девушка его не видела никогда, но ей казалось, что оно должно быть именно таким. Под порывом ветра длинные стебли трав пригибались к земле, катясь темными, желтовато-зелеными волнами. Они жили, играли, порой обнажая серебристо-сухую изнанку.
Мать, одетая все в тоже простое белое платье, опиралась спиной на старый, вросший в землю дольмен[3]. И плела ромашковый венок. Цветы рассыпались на ее коленях. Светлые лепестки почти сливались с подолом, и от этого мерещилось, что ромашки Богиня берет из воздуха.
— Хорошо здесь, правда? — спросила она, поднимая лицо, закрытое покрывалом. — Люблю я тут посидеть. Уютно, знаешь ли, на собственной могилке, приятно так.
— На могиле? — тупо переспросила ведунья, разглядывая камни за ее спиной.
Они были старые, отесанные ветром и дождями, со сглаженными, будто специально сточенными, углами. На верхнем валуне высечены не то какие-то рисунки, не то письмена. Но они стерлись от времени. Да и зеленоватые пятна лишайника и мха мешали разобрать то немногое, что еще осталось.
— А то, — хмыкнула Мать, подхватив цветок, упавший с колен на траву.
У Нее были удивительно ловкие пальцы. Тонкие стебли переплетались между собой не в простой венок, а в кружево, которое превращалось в корону, увенчанную белоголовыми ромашками.
— Когда Свет-то с Тьмой начали мир делить, мне в нем места не оказалось. Вот они, чтоб не обиделась, и поставили каменюку. Мол, мы тебя помним и ты с нами. Мысленно, конечно. А сейчас, вздорная старуха, не мешайся под ногами, кышь отсюда! Вон как с родной-то матерью. Как это там у вас? Устраняют конкуренцию? И это правильно. Вдруг кто подумает, что это я, а не они тут самые сильненькие? Я — ересь, видали? И во Тьме, и во Свете — ересь. Нету меня. А кто верит, что даже в камне жизнь есть, тот, значит, заблуждается.
Она фыркнула, но не сердито, а, скорее, насмешливо. Мол: «Вон что дети-то чудят!». Арха тряхнула головой, прогоняя разморенную одурь. Не ей было Богиню перебивать, но время уходило. Его и так почти не осталось.
— Мать, прошу…
— Девочка-девочка, — белое покрывало колыхнулось, — Зачем? Он же никто тебе. Демон, во Тьме рожденный и в нее же идущий. Ты же вовсе другая. Да и не знаешь ты о нем ничего. Думаешь, он весь такой принц распрекрасный? Стоит ли он того? Что тебе до него, мимо прохожего?
— Слезы…
Ведунья, чувствовала, что еще немного — и она сама разревется. Пришлось сглотнуть, проталкивая ежистый ком. В горле как будто репейник застрял — горький и колючий.
— Да мало ли он от чего плакал? От боли может.
— Они от боли не плачут.
— Ой, много ты знаешь, — снова фыркнула Богиня, ловко перетягивая готовый венок белой ленточкой — и впрямь вышла корона. — Что же вы делаете то с собой, дети? До чего вы себя довели, если вам стоит одно только слово ласковое сказать — и вы уже все за него отдать готовы?
— Мать, прошу тебя, не отворачивайся! Я…
— Да что ты, Ара! Когда я от детей своих отворачивалась? Это дети родителей бросают, никак не наоборот. Конечно, если в мире есть хоть капля справедливости.
Она погладила девушку по щеке. У ведуньи мелькнула мысль, что она не помнила, чтобы садилась рядом с Матерью. Но мелькнула — и пропала. Гораздо важнее сейчас была рука Богини, которая, как и ее голос, тоже постоянно менялась, была то старой, то молодой. И все равно она оставалась бабушкиной рукой — родной, знакомой. Арха невольно потянулась к ней, прижалась. Натруженная, мозолистая ладонь пахла травами и хлебным мякишем.
— Ты вернешь его?
— Глупенькая, да ты сама все уже сделала, — Она мягко убрала упавшую прядь волос у лекарки с лица. — Но ведь ты знаешь, такое только один раз и получается. Ни второй раз не спасешь, ни обратно все не переиначишь. Жизнь-то у тебя одна, другой не будет.
Ведунья, шмыгнув носом, решительно кивнула.
— Ох, девочка ты моя, как же теперь, а? Дурочка, было бы за что…
— Я не знаю, Мать, я, правда, не знаю. Просто…
— Просто если бы ты этого не сделала, то жить и вовсе не зачем, да? Да только откуда же тебе знать то, что там дальше то было бы? Я уж тебе раз говорила, что ты совсем чуток не дотерпела. Мир наш седой скоро совсем станет, вот только ничего в нем не меняется.
— Мать, раз ты начало всему, то и любовь родила ты же.
Арха, наконец, посмотрела на Ее лицо, закрытое покрывалом. Мать рассмеялась звонким, молодым смехом, легонько шлепнув лекарку по руке.
— Ну, языкастая! Ну, наглая! Вот она кровь-то человеческая! Ладно, что выбрала, то выбрала. Только я еще об одном скажу. То, что ты себя с ним связала, еще не значит, что и он тем же ответит. И вообще это ничего не значит. Кроме того, что ты его сейчас Тьме не отдала, понимаешь?
Девушка опять только кивнула, пряча глаза. Глупо все было, стыдно. Вот только и вправду — как дальше то жить, если сейчас сделать, что разум требует?
— Девочка-девочка, сколько ж боли-то… — Она сама себя оборвала, махнув рукой.
— Ничего, я выдержу, — Арха закусила губу и вздернула подбородок, словно перед ней уже плаха выросла.
— Да ты что? Думаешь, я пророчествую, будущее вижу? Нет его, будущего-то! Нет, Ара! Вы сами его своими руками делаете. А то, что я сказала — это так, опыт… Вы, девочки мои, сами себе муки приносите. Ни один враг такого не выдумает, что вы придумываете. Но это не значит вовсе, что и по-другому быть не может. Кто знает, вдруг ты сделала тот самый выбор? Ладно, ступай. Счастье тебе. Может, оно и сложится.
Теплый ветер дохнул в лицо запахом нагретой травы, растрепал ромашковую корону…
Веки демона медленно опустились, словно он засыпал. Полукруглые тени от длинных ресниц легли на скулы. И вдруг резко, неожиданно, глаза распахнулись. Его зрачок был огромным, почти круглым.
— Арха? — прошептал он.
Ведунья улыбнулась, чувствуя, что губы у нее дрожат. Демон наощупь нашарил ее руку и их пальцы переплелись. Хаш-эд сжал сильно, не отпуская. И снова закрыл глаза. Лекарка наклонилась, прислушиваясь к ровному, спокойному, сонному дыханию. Рогатый спал, просто спал.
— Надо бы его в постель отнести, — сказала ведунья тихо, словно боялась его разбудить.
Шавер, как-то странно глядя на нее, медленно кивнул, будто что-то соображая. Арха передернула плечами. Что тут соображать было? Первая она что ли, кто глупости творит во имя непонятно чего? Это уж потом сказители такие поступки «любовью» называют, а иначе совсем уж дурь выходит. Какая тут любовь, когда они, действительно, «мимо прохожие»?
* * *Утром, накормив ведунью вкусным и плотным завтраком, нянюшка сообщила, что Арха вполне может погулять в саду. На робкие возражения, что вместо прогулки она бы, лучше, навестила Адина, да и Дана неплохо бы было увидеть, бесса сообщила, что лорда о желании лекарки оповестят. А наносить визиты в столь ранний час молодым людям, даже если и пациентам, даже если она и лекарь, неприлично. В общем, ведунью, почти против ее воли, выпихали на ознакомительную экскурсию по саду.
Не сказать, что она сильно сопротивлялась. Правда, и тут девушку за каждым кустом поджидала тоска. Наверняка, это место было великолепно летом. Но зимние красоты быстро надоели. Статуи и фонтаны закрывали короба, напоминающие грубо сколоченные гробы. Сам садик оказался на удивление небольшим, огороженным с трех сторон глухими стенами, а с четвертой — домом. Поэтому ведунье только и оставалось, что бесцельно кружить по дорожкам, волоча за собой как шлейф полы длинного, ей не по росту, плаща.
И мысли у лекарки были такие же хмурые, серые и скучные, как зимний сад. И они кружили, словно карусель, подталкивая друг друга и возвращаясь все к одному и тому же. Что ей сегодня на ночное дежурство. А с него, пожалуй, стоит вернуться к себе домой. И нужно было бы достать из чулана умение забывать. Давно ведунье не приходилось им пользоваться. Но, видимо, время пришло…
