Пьер Бордаж - Воители безмолвия. Мать-Земля
— Я не прошу вас рисковать своей жизнью, а только хочу одолжить у вас аквасферу, — возразил оранжанин. — Большего я вам сказать не могу, ибо эти три существа, которых вы видели, являются скаитами Гипонероса и обладают опасной способностью читать мысли…
Квен Даэл помолчал, вглядываясь в океан, потом прошептал:
— Вы действительно необычный человек! Я буду вас сопровождать. Океан Альбарских Фей может сыграть предательскую шутку с тем, кто его не знает. Не важно, что вы собираетесь сделать! Для меня важно то, что злымон спас вам жизнь.
Это были единственные слова, произнесенные рыбаком за весь вечер и ночь.
Глава 19
И вот вы стоите лицом к врагу. Он разворачивает боевые порядки, угрожает, бросает вызов. И не настало ли время, перед тем как вступить в бой, спросить себя: а каким образом вы попали в такое положение?..
Это столкновение кажется вам неизбежным, необходимым, но не думаете ли вы, что оно есть следствие вашей собственной слабости, вашего собственного отказа от борьбы?..
Вы перекладываете ответственность за войну на другого, на врага, вы обвиняете его во всех несчастьях, вы отдаете ему инициативу…
Вглядитесь во врага: он точное, до отвращения точное отражение вашей гибнущей души, вашего гибнущего безмолвия, забвения вашего источника…
Глядите на врага как на знак. Знак, что надо как можно быстрее отыскать тропу, ведущую к внутреннему храму, к озеру Кси. Знак, что пришло время распахнуть свое сердце перед любовью…
Отрывок из античного видеоголофильма, который чудесным образом уцелел после пожара, уничтожившего основание монастыря Ордена абсуратов после великой Гугаттской битвы. Несмотря на низкое качество звука и изображения, эксперты категорически идентифицировали лицо и голос говорящего это был махди Франко Брентон, один из ближайших учеников махди Бертелина НафлинаПлотная тишина, царившая в абсолютно темной келье Филпа Асмусса, была нарушена негромким позвякиванием ключей. Огромные каменные блоки стен делали здания совершенно непроницаемыми для звука. Дверь со скрипом распахнулась, и внутрь кельи ворвался резкий свет, ослепивший воина.
В проеме возникла фигура рыцаря Шуда Аль Баха, эконома и духовника Филпа. Черты его осунувшегося, напряженного лица говорили об усталости, накопившейся за две бессонные ночи, которые он провел в бдении по соседству со своим крестником, помогая ему перенести предрыцарскую медитацию. Его обычно живые, зеленые глаза были затянуты сероватой пеленой. На нем была серая сутана вместо традиционной зеленой, которую обычно носили сотрудники интендантства.
С момента, как была заперта его келья и наглухо ставнями закрыта отдушина, Филп потерял всякое понятие о времени. Чтобы никакие посторонние раздражители не могли вернуть будущего рыцаря к земным, чувственным реалиям, его отделяли от среды, погружая в полную тишину и мрак. Эти трое суток он должен был оставаться наедине с самим собой, чтобы погрузиться в озеро Кси. Остаться лицом к лицу со своей совестью. Он не имел права поглощать какую-либо пищу, ни твердую, ни жидкую, должен был оставаться все время в позе медитации и не давать себе возможности заснуть. Это продолжительное, утомительное бодрствование было испытанием, предназначенным для того, чтобы кандидат смог оценить свое искреннее и глубокое желание вступить в ряды рыцарей. Очень старые рыцари, в чьих рассказах было невозможно отличить правду от вымысла, утверждали, что раньше, в героические времена, эта медитация продолжалась не трое суток, а все тридцать, и если помыслы воина-кандидата не были чистыми, а его решимость — не абсолютной, он мог встретить свою смерть.
Когда его ментор Шуд Аль Бах в сопровождении стража, посланного директорией, приступил к официальному закрытию дверей кельи, произнеся обычное напутствие, Филп нетороплива занял позу медитации и спокойно принялся освобождать мозг от посторонних мыслей, ставших острыми и почти ощутимыми в полной визуальной и слуховой изоляции…
Здесь он следовал советам своего духовника:
— Не удерживайте свои мысли. У реки ваших мыслей есть исток — озеро Кси. Ваша собственная энергия, ваша собственная Истина. Она проявится сама, за ней не надо гоняться. А главное — безжалостно гоните сон. Если заснете, можете пройти мимо озарения. Ничего не бойтесь и забудьте о тоске. Ваш дух сам сообщит, достойны ли вы рыцарства, в чем я абсолютно уверен…
Вначале течение увлекло его к Афикит. Он понял, что ее отсутствие будет самым трудным испытанием за эти трое суток. Он стремится увидеть ее. Когда она оправится от болезни, он укроет ее своей серой сутаной рыцаря, которую считает достойной девушки. Лицо молодой женщины практически не покидает его, всплывает в момент, когда он ощущает хоть малейшее разочарование, начинает уставать или поддается сомнениям. Это сомнение постепенно, после первого успокоения духа, начинает колоть его своими отравленными остриями, подрывает расшатанные опоры веры, которую он поспешно воссоздал во время беседы с мудрецами директории и Плейсом Хартигом. Это сомнение приобретает черты и голос рыцаря Лоншу Па, изгоя, отщепенца, чьи сладкие, ранящие слова всплывают на поверхность памяти — их не стереть, они жгут, ибо пропитаны ядовитым духом истины, истины, отличающейся от той, которую громогласно провозглашают руководители монастыря.
И чем дольше и медленнее течет время, тем труднее Филпу отогнать образ Лоншу Па. Даже мертвый рыцарь изгнанник остается упорным хищником, пожирающим его сердце и внутренности. Он чувствует, что его душу поглощает душа компаньона по миссии на Красной Точке. Как крохотный грызун, попавший в когти хищника, он пытается вырваться, борется до самого конца, но вынужден согласиться с очевидным: усилия воина не могут подавить влечения к изгою с его суровым обаянием И в этот особый момент, когда решается его будущее, он не может укрыться за привычной оболочкой веры, защититься от всепроникающего сомнения. Это обнажение самых интимных мыслей вызывает в нем невероятное чувство страха. Он отдаляет срок принятия решения, вспоминает Афикит, свое детство, свою семью, долгий путь, который привел его из сбарайских джунглей сюда, в эту темную келью, пропахшую солью и йодом.
Но постоянное бегство от очевидности только усиливает, укрепляет сомнения. Слова Лоншу Па находятся ближе всего к исходной чистоте учения, которое излагалось махди начальных времен. Орден постепенно извратил его, и угроза конфликта, нависшая над ним, есть только следствие этой утери знания.
Все его тело страдает от осознания очевидности. Он ощущает безмолвный вопль души, как отказ от клятвы, данной четырем мудрецам директории, как оскорбление, брошенное в лицо своему невидимому предводителю, махди Секораму, о чьей просвещенной улыбке он молит, ибо она может стать лучом света, поддержкой в том мрачном туннеле, по которому он движется. Он пытается слиться с древней традицией махди, чьи лица видел на потолке зала аудиенций директории. Но мольба его остается тщетной, ни один дружеский голос не помогает ему сломить одиночество и страдания. Он сожалеет о трусости, которую проявил, пытаясь найти вход в склеп архивов, он проклинает собственную слабость, не позволившую получить доступ к древнему знанию. Он восхищается мужеством Лоншу Па, который не побоялся бросить вызов всесильной коллегиальной иерархии, а главное, запретам своего сознания. Он, Филп Ас-мусса, потомок знатной и гордой семьи, был жестоким образом раз и навсегда разлучен с родными в самый решающий момент. Быть может, поэтому ему не хватает смелости и он считает себя недостойным звания рыцаря.
Постепенно его измученный дух начинает воспринимать Лоншу Па как маяк. Он никогда не думал, что последнее испытание, испытание, к которому он рвался всей душой с того мгновения, как стал учеником, окажется столь выматывающим. Кардинальная смена ценностей, обрушение идеалогического здания, отсутствие твердости в убеждениях, в вере — разве не клялся он с ложной самоуверенностью перед мудрецами директории и Плейсом Хартигом, что отныне твердо вступает на путь рыцарства, с которого никогда не свернет? — все это свидетельствует, что ему нет места в Ордене абсуратов.
Как и рыцарь-изгнанник, он приходит к убеждению, что Орден идет к катастрофе на материальном поле, вдали от цитадели безмолвия… Предчувствие неминуемого краха леденит кровь, сводит судорогой внутренности. Его вера в превосходство рыцарей тает, исчезает, а воспоминание о победе в дуэли с противником в зеленом бурнусе на Красной Точке перестает служить утешением. Напротив, он вспоминает о странной горечи, которую ощутил в момент победного исхода сражения. Ему кажется, что он стал невольным орудием махинации, предназначенной для того, чтобы ввести Орден в заблуждение. Сердце его сжимается, во рту пересыхает, из глаз текут слезы, и только образ Афикит не позволяет погрузиться в бездну отчаяния. Эта напряженная болезненная борьба внутри его существа мучает так, что он забывает о голоде, жажде, усталости.
