Георгий Мартынов - Каллисто
— Говорить нам не трудно. Но только тихо. Трудно двигаться. Шалит сердце.
— Лежите совсем спокойно.
— Мы вынуждены это делать. Мы давно не спим, Синьг. Мы ждали вас, а вы не приходили. Я собирался сбросить сосуд с нариди на пол и этим привлечь ваше внимание. Но как раз в этот момент вы подали голос.
— Разве вы не знали? — Синьг показал на крохотный выступ на ножке восьмигранного столика. — Надо нажать вот здесь, и вступит в действие связь между всеми комнатами дома.
— Мы этого не знали. И я был уверен, что вы не придете, пока мы не позовем. Как же это случилось, — улыбнулся Широков, — что вы решились нас потревожить?
— Меня заставила Дьеньи.
— Видишь! — по-русски сказал Синяев. — А ты мне не хочешь верить.
Широков почувствовал приятное волнение. Сердце забилось чаще, но совсем не так, как раньше. В одну секунду ему стала ясной истина, о которой он думал и раньше, стараясь уяснить себе внутренний мир каллистян. Их чуткость, примеров которой он так много видел, неизбежно должна была усилить в них то шестое чувство, бессознательный, но безошибочный инстинкт, помогающий человеку почувствовать беду, грозившую близкому человеку. И если, как сказал Синяев, Дьеньи любила Широкова, то не было ничего удивительного в том, что она почувствовала угрожающую ему опасность.
— Дьеньи здесь? — спросил он.
— Нет, — ответил Синьг, — ее здесь нет. Она связалась со мной по экрану и попросила зайти к вам. Ей показалось, что с вами что-то случилось.
«Я угадал правильно, — подумал Широков, — И Георгий прав. Как это хорошо!»
— Каллистянская медицина верит в предчувствия? — спросил Синяев.
— Смотря какие. Предчувствия очень часто обманывают. Они зависят от состояния нервной системы и от других причин. Но, когда каллистянка испытывает такое чувство, как Дьеньи в данном случае, оно редко бывает ложным.
— Почему?
Широков понял, что еще немного — и его друг добьется от Синьга того ответа, в котором он сам был уже уверен, но почему-то не хотел услышать от каллистянского врача.
— Ваша наука знает, откуда возникают такие предчувствия? — спросил он, не давая Синьгу времени ответить Синяеву.
— Пока только нащупывает пути к этому вопросу. Но факт не подлежит никакому сомнению. Девушки очень чувствительны ко всему, что касается тех, кого они любят.
— Слово произнесено! — по-русски сказал Синяев. Прилет Гесьяня и Бьиньга выручил Широкова. Оба врача вошли в комнату, даже не спросив разрешения.
— Ну вот и исполнилось ваше желание, — сказал Широков, улыбнувшись Гесьяню, которого он всегда был рад видеть. — Вы хотели, чтобы я заболел. Сделано!
— Если бы это было так, — вздохнул каллистянин. — К сожалению, дело обстоит иначе. Ваше сегодняшнее заболевание не имеет и не может иметь никакой связи со вчерашним.
— Вы же меня еще и не осматривали, — удивился Широков. — Откуда же вы можете это знать?
Бьиньг устанавливал на столике, у постели Широкова, какой-то аппарат. Другой, точно такой же, Гесьянь поставил возле Синяева.
— Раз вы вчера чувствовали себя нормально, — все тем же ворчливым и как будто недовольным тоном ответил за Гесьяня Бьиньг, — то значит, сегодняшнее не связано со вчерашним. Астрономические обсерватории, — добавил он, — отметили резкое усиление активности Рельоса. Я опасаюсь, не с этим ли связана ваша внезапная болезнь. Что вы чувствуете?
Широков подробно рассказал обо всех симптомах болезни.
— Ваш друг чувствует то же?
— Да.
— Лишнее доказательство, что связи со вчерашним нет. Синьг утверждает, что ваше сердце ничем не отличается от нашего. Посмотрим, в чем дело!
Аппарат чуть слышно загудел. Точно невидимый шмель полетел по комнате. Широков видел, как на передней панели засветился маленький экран. Было нетрудно догадаться, что это такое.
Бьиньг достал небольшой диск, ничем не соединенный с аппаратом, и положил его на грудь Широкова.
— Если вам нужно сердце, то не забудьте, что оно у нас находится с левой стороны. Бьиньг переложил диск.
— Я забыл об этом, — сказал он. На экране замелькали линии.
— Пошевелите рукой, — приказал Бьиньг. Широков повиновался и почувствовал, как судорожными рывками забилось его сердце. Линии резко участились.
— Замрите! — явно испуганно воскликнул Бьиньг. — Не шевелитесь!
Он повернулся к Гесьяню, очевидно проделавшему ту же операцию с Синяевым, и оба врача обменялись короткими фразами, произнесенными столь быстро, что ни Широков, ни Синяев ничего не смогли понять.
— Немедленный сон, — сказал Бьиньг. — На десять дней.
Синьг вышел из комнаты.
— Вы даже не спрашиваете нашего согласия, — сказал Синяев.
— Бывают случаи, когда это необязательно. Если я говорю «надо», вы не должны возражать. Мы не признаем за человеком права на добровольную смерть.
— Что же, вы усыпите нас силой?
— Да, если понадобится, — последовал ответ.
— Что ты ерепенишься, Георгий? — спросил Широков. — Надо — значит, надо.
— Не в том дело. Я и не думаю протестовать. Я просто хотел узнать, как далеко распространяется у них свобода личности.
Синьг вернулся с двумя хорошо знакомыми «стеклянными» банками.
— Непрерывное дежурство у их постелей, — успел услышать Широков, прежде чем чудесное снотворное средство каллистян лишило его сознания.
— Дело обстоит из рук вон плохо, — сказал Бьиньг, когда оба гостя Каллисто заснули. — Вы и Синьг допустили большую ошибку, согласившись улететь с Кетьо так скоро. Надо было продержать их там в пять раз дольше.
В комнату, неслышно ступая, вошла Дьеньи. Девушка, очевидно, слышала слова Бьиньга.
— Что им грозит? — спросила она, наклонившись над Широковым.
— Невозможность вернуться на Землю, — ответил Бьиньг. — Пребывание на Каллисто, после того как они прилетели без специальной подготовки, неизлечимо испортит сердце. А в этом случае они не выдержат обратного полета.
— Но они не умрут?
— Этого мы, конечно, не допустим. Но смерть или невозвращение на родину для них одно и то же.
Дьеньи улыбнулась, не спуская глаз с лица Широкова.
— Только для одного, — прошептала она так тихо, что ее никто не услышал.
— Дежурство начну я, — сказал Гесьянь.
— Пожалуйста, располагайте мною, — попросила Дьеньи.
Широков проснулся через десять каллистянских суток и увидел сидящую возле его постели Дьеньи.
Сразу очнувшись, он улыбнулся ей и протянул руку.
— Любимая! — сказал он по-русски. И снова Дьеньи, наклонившись, коснулась его руки своими губами.
— Зачем вы это сделали? — спросил Широков. — Сейчас и тогда, на Кетьо.
Чуть заметный серый налет покрыл щеки девушки.
— Это ваш земной обычай, — ответила она шепотом.
— Вы ошибаетесь, Дьеньи. На Земле существует обычай касаться губами (он не мог сказать «целовать», потому что такого слова не было на каллистянском языке) руки женщины. Но к мужчинам этот обычай почти не применяется.
— Почти? Значит, все-таки…
— Это в особых случаях. У нас на Земле, если мужчина и женщина любят друг друга, они соединяют губы, — неожиданно для себя сказал он, испытывая острое желание осуществить на Каллисто древний обычай Земли. — Это называется у нас «поцелуем».
Чуть слышно скрипнула постель Синяева. Широков увидел, как его друг повернулся на бок, спиной к ним. Очевидно, Синяев также проснулся.
— Пьоце… — попыталась повторить Дьеньи, но из этой попытки ничего не вышло, и она рассмеялась. — Какой трудный ваш язык! Мне кажется, что я никогда не смогла бы овладеть им так, как вы овладели нашим. — Она вдруг вскочила. — Какая я невнимательная! Надо сообщить Гесьяню о том, что вы проснулись.
— Подождите, Дьеньи! — умоляюще сказал Широков. — Не все ли равно, сейчас или немного позже. Я знаю, что пробуждение от сна, вызванного вашим средством, безвредно. Посидите со мной немного.
— А как ваше сердце?
— Бьется совершенно нормально. Можете мне поверить. Ведь я врач.
Естественно-непринужденным движением Дьеньи протянула руку и положила ее на грудь Широкова точно на сердце. Она не ошиблась, как Бьиньг.
— Ну нет, — сказала она, — ваше сердце бьется слишком часто. Я немедленно позову Гесьяня. И она ушла.
— А вот у меня, — сказал Синяев, поворачиваясь лицом к Широкову, — сердце бьется совсем спокойно. Почему она не проверила на мне?
— Не смейся, Георгий.
— Я не смеюсь. Дьеньи вернулась.
— Гесьянь сказал, чтобы вы лежали и по возможности не шевелились. Он и Бьиньг сейчас прилетят.
— А Синьг?
— Да, и он тоже.
Одно мгновение она как будто колебалась, потом села у постели Синяева.
