Йен Уотсон - Черный поток. Сборник
Корзина для мусора, которая против моей воли поселилась теперь рядом с секретером, была похожа на огромное волосатое подслушивающее ухо, но зато я не волновалась, что чьи-нибудь глаза заглянут в сам секретер, в то время как я исполняю обязанности жрицы. Хотя Пэли и не умела писать, ее ловкие пальцы определенно могли творить чудеса. Она раздобыла хитроумный замок, искусно изготовленный в Гинимое. Потом ловко заменила на него замок в крышке секретера, к которому, как я полагала, у Донны мог быть запасной ключ. Ключ от нового замка я не снимая носила на шее.
Так что если Чануси и надеялась таким образом втереться ко мне в доверие, она просчиталась. Узнав о приезде Тэма, я настояла на том, что на следующий день буду сама встречать его на пристани. В самом деле, почему бы и нет? Мне надоело отсиживать задницу в храме. Сидя за секретером. (Между прочим, я прогоняла от себя даже Пэли, когда работала над книгой, так что, может быть, не сильно я и притворялась, имитируя буйный нрав.) Сидя на троне. Сидя за обеденным столом. И время от времени сидя на веранде, за игрой в карты с Пэли и папой, или уткнувшись носом в какой-нибудь роман, прежде чем отшвырнуть его и заняться своим собственным. Мне непременно нужно было выйти на воздух!
Посредине утренней аудиенции я внезапно поднялась и вышла, спустилась в свои покои и стала ходить по веранде взад-вперед. Вскоре на горизонте показалась двухмачтовая шхуна и стала круто заворачивать к берегу.
На таком расстоянии я не могла разобрать слова, написанные на ее борту, но зато рассмотрела флаг, что развевался на кормовом флагштоке: вышитая на нем эмблема то ли сильно выцвела, то ли попросту была задумана как контур мандолины. Я метнулась обратно в комнату и позвонила.
Донна распорядилась, чтобы меня доставили к причалу со всеми подобающими почестями, а именно пронесли на плечах через весь город в мягком кресле, прикрепленном ремнями к шестам. Мой паланкин так раскачивало и трясло всю дорогу, что через некоторое время мне, которая никогда не страдала морской болезнью, кроме одного раза — на борту «Серебристой Салли», мне стало страшно — но не от самой качки, — я испугалась, что меня затошнит и на пристани я появлюсь с зеленым лицом. Однако я стиснула зубы и даже сумела улыбнуться и помахать свободной рукой прохожим, которые останавливались, рукоплеща и посылая мне воздушные поцелуи, а потом пристраивались в хвост процессии. Другой рукой мне приходилось стискивать подлокотник кресла.
По крайней мере, даже так мы двигались довольно быстро. К тому времени как нам стало видно пристань, «Веселая мандолина» уже швартовалась. Я закричала: — Высадите меня! Отсюда я пойду пешком! И я пошла, сопровождаемая охраной, что отсекала от меня кильватер горожан. Когда Тэм с огромными мешками в руках появился на верхней площадке трапа, он простоял там больше минуты, загораживая собой проход. Я ждала внизу, Донна с компанией стояли рядом. Позади нас разрасталась толпа зевак. Видимо, Тэм еще не разглядел нас в толпе. Он видел только — отчетливо, как он рассказывал потом, когда мы вместе возвращались к храму, а к огорчению Донны, вместо меня в кресле ехали мешки Тэма, — он видел только трап, спущенный на берег. Тэм отдавал себе отчет, что, пока он на борту «Веселой мандолины», он еще может уплыть куда угодно — даже вернуться в Аладалию. Но как только он спустится по сходням, соединяющим воду и сушу, он станет пленником этого берега. Тэм был уверен, что оставил что-то в своей каюте; и он действительно что-то оставил. Однако это было нечто нематериальное. То, что он оставил, было возвращением домой. Вот почему он так долго колебался, прежде чем сойти на берег.
Он спустился. По старинному обычаю, мы обменялись рукопожатием, моя рука исчезла в его большой ладони. Я немного поспорила с Донной. Охрана подняла его мешки; мы отправились.
Вскоре он начал рассказывать.
— Как же замечательно быть здесь с тобой! — упорно повторял он. Он наклонялся ко мне с высоты своего, как мне теперь казалось, огромного роста. — Это так чудесно, что из всех ты выбрала именно меня! — Он понизил голос до шепота, чтобы слышала только я. — У меня с собой флер-адью, что ты послала мне, я засушил его, и еще сюрприз для тебя. Подарок. Я не надеялся, что смогу когда-нибудь вручить его тебе. Думал, может быть, однажды, в одном из дальних городов ты наткнешься на что-то похожее и поймешь, что это для тебя.
— Звучит таинственно.
— Тайна — это ты, Йалин.
Он выглядел по-настоящему счастливым, когда произносил эти слова. Я решила, что это оттого, что он наконец нашел способ наиболее полно выразить свою невозможную любовь ко мне. Он мог теперь быть рядом со мной, обожая, и преклоняясь, и даже касаясь меня, но целомудренно, как старший брат. Так вот, весьма неожиданно, наши отношения озарились светом невинности. Теперь он мог не зависеть от плотских желаний, потому что не был больше любовником. Возможно, ему этого и не хватало. Но в то же время никто не мог отбить меня у него, так как я стала физически недоступна. Нет повода для ревности. Он исцелился, он снова свободен, ноющая, исступленная сердечная боль утихла.
По крайней мере так я говорила себе все время, пока он шел рядом со мной, оттеснив охрану. Поначалу я испытывала сомнения по поводу той заминки на трапе, пока он не объяснил мне. Однако теперь я даже слегка поздравила себя.
Какое-то время Тэм беспокойно принюхивался.
— Здесь так сухо, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.
— Да, Пекавар расположен на краю пустыни.
Пыль клубилась у него под ногами. Проходя мимо склада, выстроенного из песчаного кирпича, он оценивающе оглядел его:
— Сухо. Пыль даже на реке.
— Ну и что, Тэм? Это совсем другая местность, вот и все. Ал ад алия — это еще не весь мир. Если бы ты был женат, тебе нужно было бы…
— Я женат на своем искусстве.
— Которым ты можешь заниматься здесь так же свободно, как… — Я запнулась. Потому что в этот миг увидела, куда он смотрит.
— Глина, — пробормотал он. — Гончару нужна глина. И не просто какая-нибудь грязь, нет! Мне нужен только каолин или китайский камень. Каолин — это продукт разложения гранита, а китайский камень — это продукт разложения полевого шпата, который сплавляется в стекло. Это если я хочу изготовить настоящий фарфор… Для тонких глиняных изделий подойдет только мел, белая глина и фритта. Но фритту делают из гипса, соли, соды и кварцевого песка. Как бы то ни было, глиняную посуду легко поцарапать. А если бы я захотел изготавливать фаянс или майолику, мне понадобился бы еще подходящий сорт земли, понимаешь? А здесь слишком сухо. Все пыль да песок. Я этого не знал.
— Гильдия доставит тебе все, что нужно. Тэм рассмеялся:
— Доставит бочки с глиной нужных сортов из Аладалии?
— Почему бы и нет?
— Глина высохнет в пути. Это же не какой-нибудь хлам, что можно купить в любой лавке на пристани. Это надо искать. Гончар чувствует свою глину, как собственное тело, иначе он плохой гончар. Иначе его место среди дураков и помешанных.
— Разве ты не можешь написать друзьям в Аладалию и попросить то, что тебе нужно?
— И потом неделями ждать, каждый раз изменяя планы? Нет, гончар должен работать с местной глиной. — Он копнул башмаком грунт под ногами. — А здесь только пыль и песок. Да, похоже, мне придется попробовать работать кирпичником. Почему бы и нет? Буду большой рыбой в пруду, который все равно пуст. — Он криво улыбнулся.
Но, конечно, сама я не могла знать и половины этих премудростей. Это все Пэли, она заставила Тэма объяснять нам тонкости гончарного искусства на протяжении всего ужина, который в этот вечер накрыли для нас троих в моих покоях.
Как раз перед тем, как принесли кушанья, Тэм вручил мне свой подарок: пучок соломы, стянутый бечевкой. Внутри — целая куча куриных перьев. А в самой сердцевине всего этого угнездилась…. хрупкая полупрозрачная белая чаша.
Чаша размером с ладонь Тэма. В такую чашу не следовало бы наливать ничего, кроме чистой воды с плавающим в ней зеленым листиком. Или вообще ничего не наливать. Поскольку на дне чаши уже было что-то залито слоем глазури: темно-фиолетовый флер-адью, последний цветок уходящего года. Я вдруг подумала, что это именно тот цветок, который я послала Тэму как прощальный привет. Но нет, это был цветок, чудесным образом выписанный на фарфоре.
— О, Тэм! Это прекрасно. Нет, это более чем прекрасно. Ты действительно сам сделал это?
— Кто же еще? Это одна чаша из той серии, в которой я запечатлел все оттенки цветка расставания: от летнего зеленовато-голубого кобальта до полночно-синих тонов наступающей зимы.
— Как ты сумел это сделать?
Он зашаркал своими огромными ногами и потер руки с узловатыми пальцами.
Лана закончила расставлять на столе блестящие коробки с едой. Потом она предложила:
