Йэнна Кристиана - Эмигрант с Анзоры
Но у атаковавших нас были дэггеры.
Перестрелка длилась уже восемь часов. Временами они шли на приступ, и наши ребята, закрывая глаза, чтобы не видеть жутких силуэтов, висящих в воздухе, стреляли, как в молоко... Мы с Ченом глаз не закрывали. Нас научили переносить вид дэггера. Одного мне даже удалось подбить ракетой – лучи для них были абсолютно безразличны.
Временами все затихало. Вот и сейчас... Такое ощущение, что с той стороны все вымерли. Тихо так... И какая-то птичка пронзительно звенит в воздухе.
Господи, надо же, какая птичка стойкая... И ад ей нипочем. Ни грохот, ни свист, ни огонь...
– Давай хоть перекусим, – Чен здоровой рукой вытащил из кармана плитку ревира, откусил немного. Он давно уже был ранен, я примотал ему левую, почти полностью отрезанную лучом руку к груди. Наверное, придется ампутировать и клонировать новую руку. Чен накачался виталином и атеном, он чувствовал себя бодро и даже весело, и не ощущал боли. Лицо тщательно вымазано копотью, и странно блестят на этой маске зубы и белки черных глаз.
Ничего, я, наверное, еще круче выгляжу. При светлых волосах, торчащих из-под головной части шлема, темная кожа смотрится еще оригинальнее.
Я смотрел вперед, на рощицу, где скрывались враги. Там где-то справа должен протекать ручей. У излучины ручья, я знал это, маленький холмик. На нем посажен куст боярышника. Если развести ветки и смести присыпанную землю, можно будет увидеть маленький деревянный закопанный в землю крестик. Там лежит Арни.
Ничего, вот покончим с этими ребятами, и я схожу к нему. Обязательно схожу. Сейчас пока нельзя, может, на этом самом холмике дэггер восседает. Хотя вряд ли...
Мне к державности, доблести, святости
Не дано добавить ни йоты.
Мне б в ночное – коней на лугах пасти.
Что ты шепчешь, мой милый, что ты?
...В два часа ночи настала наша очередь с Ченом сторожить коней. Мы закутались потеплее – эх, сейчас бы бикры не помешали! – и спустились вниз, в непроницаемо темную ложбину, где паслись стреноженные лошади. Я обломал по пути две хворостины, себе и Чену. На всякий случай.
Постепенно глаза к темноте привыкли. Я хорошо различал силуэты лошадей, мы их не пересчитывали – лошади не отобьются от стада. Они могут только все вместе сняться и уйти домой, в конюшню. Мы присели на небольшой бугорок. И вот тогда я вспомнил это стихотворение Арни – по ассоциации – и рассказал Чену. Уже переведенное на линкос.
Не вершить нам геройских подвигов.
И державный гром поднебесный
Не для нас, и потомки во тьме веков
Не помянут эпитетом лестным.
...Можно было бы самим пойти в атаку, но уж больно у нас позиция хорошая. Ничего, побьются, да и надоест же когда-нибудь. Нас не так много, дэггеры всех заплюют при желании. Лучше мы тут посидим.
Мы молча ждали. Бойцы жевали ревир, запивая водой из фляжек, опасливо поглядывали на небо – не появятся ли дэггеры. Пока ничего не происходило.
Все началось как-то неожиданно. Взревели пусковые установки на той стороне. «Щит!» – скомандовал я, и наши стали устанавливать щит, и вовремя, все загрохотало, задымилось и загорелось вокруг. Я стиснул зубы и выцеливал в сплошном дыму дэггеров – на экране «Молнии» они загорались точками... Есть! Один есть. Через четверть часа щит стал слабеть, и наши совсем зарылись в землю, стреляя... Те так и не решались подойти ближе. Вдруг – это всегда случается вдруг – прямо перед нами повис дэггер. Теперь я видел его отчетливо. Они, похоже, поняли, куда надо стрелять... Я вскочил, лежать бесполезно, он прожжет землю на два метра подо мной. Поднял «Молнию», изнывая от ужаса, от ледяного смертельного страха... хоть одного возьму с собой, гады, гады, сволочи, разумные машины, хоть одного, да убью... Я явственно ощутил, как ледяная вода катится по спине. Дэггер смотрел на меня. Он поднял ложноножку... Наверное, все это длилось доли секунды, но мне показалось – минуты. Внезапно легко и стремительно, как гиббон, кто-то метнулся между мной и дэггером. Взлетел на полтора метра вверх, сверкнул луч, и следующее, что я осознал – был мерзкий, ошеломляющий отвратительный запах... Потом река черной слизи, настоящая река... Потом – разрыв. Рядом взорвался снаряд. Потом я понял, что это был Чен.
Он уже не мог спасти меня иначе, такой близкий взрыв ракеты убил бы и меня вместе с дэггером. Лучом дэггера убить можно, но только контактно. И если знать, куда бить, в определенную точку. Дэггер висел низко, тренированный квиринец вполне может допрыгнуть. Он бы и выжил, может быть, но в этот момент рядом взорвался снаряд. Я пробирался сквозь вязкую черную слизь, плача, кажется, потом я увидел кровавый и обугленный кусок мяса, это была часть головы с черными короткими волосами, эта часть лежала совсем отдельно, и я понял, что надо назад, что я ничего уже не могу сделать, а умирать мне не надо, надо жить, потому что Чен меня спас. И не только меня, за мной еще десять человек, и левая установка «Щита», и стационарный лучемет...
Через пятнадцать минут сзади, с тыла вражеского отряда, подошли наши истребители, и вскоре все было кончено. Потерь среди наших было немного – каких-нибудь три человека...
Чену оставалось жить не так уж много. Его двое мальчишек спали в палатке, а жена еще не вернулась из экспедиции. Мы сидели и разговаривали в ложбине, краем глаза наблюдая за пасущимися лошадьми.
– Как оно там, на Анзоре? – Чен ни разу на Анзоре не был.
– Знаешь... не очень. Хреново. Ты в каком смысле спрашиваешь? Природа там вроде нашей, ну знаешь, если взять Лервену, то это больше всего похоже на Косинское Нагорье. А в Бешиоре климат более южный, влажный, жаркий.
– Да это мы проходили... А вот вообще? Как там люди?
– Люди... – я задумался, – знаешь, воевать они будут всерьез.
– Я никогда не был в таких акциях, – сказал Чен, – меня в команду Ноль брали в прошлом году, но Син еще очень уж маленький, я не хотел надолго оставлять семью. Да и вообще, если подумать...
– А потом все-таки решился в Дозорную?
– Да не то, что решился, – Чен замолчал.
– Выбора не стало.
– Да, – он кивнул, – встретил сагона. В патруле.
Я уже знал эту историю. Чен с напарником получили вызов с безатмосферного маленького планетоида, а вместо ожидаемого корабля шибагов, захватившего в плен исследовательское квиринское судно наткнулись на сагонский челнок. Судно-то они освободили, а вот сами ушли с большим трудом. Напарник Чена сошел с ума... Сам Чен выдержал беседу с сагоном, и даже сумел вызвать подкрепление, и сагона, вроде бы, взорвали вместе с кораблем, но ведь они меняют тела, как перчатки, для них гибель тела мало что значит.
– Ты знаешь, он меня пугал... – Чен помолчал, – он нашел мое слабое место.
Я затаил дыхание. Люди почти никогда не говорили о содержании своей беседы с сагоном. Может, было стыдно, может, чересчур личное. Мне, например, было стыдно. Удивительно, что Чен об этом заговорил. Впрочем, ему не стыдно, он-то выдержал, не сломался, не купился.
– Не только это, но... просто мне это вот сейчас вспомнилось. Он говорил, что я погибну, что мне недолго жить осталось, что Лисса и сыновья останутся одни. Понимаешь, я ведь их люблю, и мне так страшно подумать... И он уверял, что все это не имеет смысла, что надо жить ради семьи, ради любви, а я обязательно погибну, если буду еще летать. И ты знаешь... я ведь почти поверил ему. То есть, конечно, не поверил, до глубины души – нет. Но вот сейчас я чувствую какой-то страх, что-то такое осталось внутри... И я не знаю, смогу ли себя вести достойно. Ты меня прости, если что, ладно?
– Он обманывает, – сказал я, – пойми, это же вранье.
– Да, я знаю. Но он сделал меня слабым, понимаешь?
– Все мы слабые, – сказал я угрюмо. Быть бы мне вполовину таким, как Чен...
– Я боюсь, если вдруг будет ситуация... ну, опасная... я не смогу действовать так, как надо. Буду беречь себя.
– Дэцину рассказывал?
– Да.
– Ну и что он?
Чен пожал плечами. В самом деле, а что Дэцин... что он может сделать? Только надеяться, что лучшее в нас победит.
Я и до сих пор не могу понять, что же это было – пророчество сагона? Сагон и в самом деле желал Чену добра? Или же просто совпадение? Или Чен пытался доказать себе или кому-то еще, что может действовать вопреки воле сагона? Может пожертвовать, рискнуть собой?
Я уже знал тогда, что вскоре это случится. Но не знал, как именно это будет. Даже не представлял. Хотя, конечно, уже много раз бывал в церкви Святого Квиринуса.
Я стоял у большой каменной чаши, сбоку от алтаря. Рядом со мной справа стоял Герт, и он тоже был весь в белом, а слева – Ильгет. Мои крестные. Отец Маркус молился, стоя перед нами. И я повторял молитву тихонько, одними губами. Распятие висело в воздухе, выше алтаря, под сияющим хрустальным куполом. Поначалу всегда кажется, что крест тонет в ослепительном сиянии, исходящем сверху, от готических хрустальных высоких башен храма. Но потом, как только привыкнут глаза, ты видишь крест очень отчетливо – он деревянный, большой и вырезан очень точно, со всеми деталями, беспощадно точно, никакой стилизованности, никакой искусственности, ты видишь раны на руках и ребрах Христа, ты видишь искаженное мукой бледное, залитое слезами и потом лицо, повисшее бессильно искалеченное тело, и становится страшно... И ты понимаешь, что распятие это – центр храма, и нет здесь, собственно, ничего другого, кроме вот этого дикого, невозможного, невероятного Откровения, Откровения, данного Богом.
