Йен Уотсон - Черный поток. Сборник
Наверх от галереи, к парадному входу, вела роскошная лестница. Ее ступени были облицованы прозрачными пластинами пурпурного мелонбийского мрамора, дабы уберечь их от слишком быстрого истирания под ногами бесчисленных паломников. В окрестностях Пекавара было не так много мрамора, чтобы вырубать из него цельные ступени для лестницы, поэтому приходилось экономить. Но и так лестница смотрелась весьма неплохо.
Таким образом, главный вход приподняли на один этаж, чтобы передать ощущение величия. Для этого ступени не должны казаться слишком крутыми и в то же время не должны начинаться от самой мостовой. Следовательно, парадные двери пришлось погрузить вглубь стены. Бригады строителей усердно трудились, выдалбливая стену и перестраивая внутреннюю часть здания, чтобы вывести на единый уровень ступени лестницы с верхним этажом и передней. Они работали круглосуточно, по ночам — при свете ламп и за двойную плату.
Стены моего тронного зала, который выходил в переднюю, были обшиты панелями дорогущего дерева-позолоты. Пару участков, где остались обычные деревянные панели, завесили гобеленами. На одном из них довольно абстрактно были изображены струящиеся дюны пустыни; ниспадая, они гармонично перетекали в дерево-позолоту. Другой гобелен пестрел причудливыми рыбьими масками, изображая регату в Ганга. Меня заверили, что ткачи скоро приступят к работе над совершенно новыми гобеленами, отражающими сцены из моей предыдущей жизни, как-то: я в пасти Червя, вся в лучах солнца, сияющего из моего кольца. Или: я в джунглях, вступаю в единоборство с гигантским квакуном, вооруженная одним только заостренным прутиком (ткачам нужно было, чтобы я что-то держала в руках, для композиции). Или даже как я была предана мученической смерти (так ли убедительно скрюченное под кроватью тело?).
В зале для приемов, на возвышении, стоял крошечный трон из дерева с рубиновыми прожилками, на котором лежала пухлая, богато украшенная бахромой подушечка для моей задницы.
Остальную часть этажа занимали помещения служительниц храма, которые одновременно составляли и мой почетный караул. Этажом ниже располагались мои личные покои, покои моих родителей, всевозможные нежилые пока комнаты, предназначенные для моей будущей свиты, а также сокровищница храма, которая, сколько я себя помню здесь, всегда была пуста. Сбежать из моего нового дома можно было разве что прыгнув с веранды в реку, поскольку главный вход был всегда под охраной. Так что удерживать меня здесь было нетрудно.
Кухню решили вынести подальше за пределы храма. Возможно, из опасений, что ароматы тушеного мяса, доносящиеся сверху, умалили бы благоговейный пыл паломников. Поэтому кушанья попадали ко мне на стол абсолютно холодными. Памятуя о том, что все здание насквозь пропахло пряностями, это была бессмысленная хитрость. Пряностями были пропитаны все перекрытия; и наверняка в подвале был слой пыли из пряностей в палец толщиной. Тщательное отмывание с мылом ничего не изменило.
В будущем планировалось возвести по-настоящему величественный храм, где-нибудь в предместьях, из мелонбийского мрамора, с большим внутренним двором, но это только когда в казне окажется достаточно денег.
А пока мне приходилось довольствоваться перестроенным складом, который выглядел достаточно роскошно, если не пытаться разглядеть, что скрыто за внешним лоском, и делать вид, что запах специй напоминает аромат благовоний из старых сказок.
Но почему бы не притвориться? Несмотря на новые золоченые панели и гобелены, что прикрывали уцелевшее старое дерево, запах пряностей особенно остро ощущался в моем тронном зале. Это заставило задуматься, не воображают ли мои прихожане, что запах исходит от меня самой, распространяясь потом по всему городу! И тогда я решила, что источником ароматов Пекавара является отец в своей рабочей одежде.
Тогда я задумалась о положении отца. Оно было отчасти даже трагическим, о чем я действительно сожалею и виню в этом себя. Себя — и интриги Чануси, посредством которых она сделала меня жрицей.
Мама парила в облаках; папа наоборот. Мама наслаждалась славой. Она была горда и предана храму. Папа же, напротив, остался без работы; — с тех пор как его дочь стала верховной жрицей, он едва ли мог продолжать пересчитывать мешки с пряностями и листать гроссбухи. Хуже того, он теперь сидел без работы на том самом месте, где раньше был его старый склад, где каждый запах напоминал ему о прежней независимости. Это он, который никогда не смешивал семью и работу — за исключением прогулок с Нарйей во время войны, — теперь беспрестанно обонял пустые напоминания о прошлом, сидя рядом с женой и «поддельной» дочерью. Однако он делал вид, что все в порядке.
Мама и пала занимали подобающие их рангу покои, примыкавшие к моим; и в то время как мама с наслаждением занималась благоустройством храма, папа неумолимо (хотя и немного мрачно) тяготел к бухгалтерии. В конце концов, без видимого удовольствия, ему поручили сбор пожертвований и ведение храмовых книг.
А наш старый дом стал музеем. Мама радостно поощряла эту затею и, по сути, вела себя как консультант. Папа отказывался даже бывать там и вообще старался не видеть, как чужаки вытаптывают его бывшее жилище.
Так что теперь в городе было два священных места: храм и наш старый дом у пыльной дороги. Третьим, очевидно, могло стать кладбище, где покоилось тело убитой Йалин. «Это должно быть очень интересно для паломников! Надо непременно показать им туда дорогу!» Споры на эту тему разгорались все чаще и были все жарче, не без моего участия.
Так вот, однажды вечером, при свете ламп, Чануси должна была сделать официальное заявление в моем тронном зале. На слушании присутствовали я, мама, папа и Донна, капитан охраны и мажордом храма.
Донна была высокая, грудастая, рыжеволосая, с рельефной мускулатурой и сильными плечами, и ее отношение ко мне — священной соплячке — я еще не до конца поняла. Судя по акценту, Донна была родом с далекого севера. Из Сарджоя или его окрестностей. Ей удавалось одновременно быть и в высшей степени надежной охранницей, для чего она всегда носила при себе четырехзарядный гинемойский пистолет, и параллельно, без какой-либо специальной подготовки, справляться с обязанностями мажордома, которые ей, подобно маме, очень нравились. Конечно же, храм оказался в полной власти Донны; но здесь недостаточно было следить только за чистотой и порядком, как на судне. Невзирая на то что она безупречно несла службу на благо печной гильдии, неустанно повышая ее престиж и доходы, я подозревала, что Донна просто так не угомонится. Может быть, она осталась недовольна, что ее сделали начальником перестроенного склада. Я догадывалась, что, по мнению Донны, Чануси назначила ее управляющей в храме, чтобы она не могла соперничать с самой хозяйкой причала. Но все же Донна оставалась для меня куда более непроницаемой, нежели любезная и коварная Чануси. В одном я была уверена: Донна не позволит мне манипулировать ею или хоть в чем-то взять над ней верх.
Я взгромоздилась на свой трон. Остальные, за исключением Чануси, которая осталась стоять, опустились на пол, на стеганые подушки, выполненные в стиле гилдхолла[11].
— Мы должны принять решение по поводу кладбища, — заявила она. Донна тут же согласно кивнула. — Могила Йалин должна быть открыта для посещений.
— Это не так просто, — заметила я, — судя по тому, что я погребена где-то под толщей песка и место захоронения даже никак не отмечено.
— Значит, нужно его отметить!
— Ну и как вы его найдете, чтобы отметить?
Мама четко и ясно сказала:
— Я уверена, что не забыла это место. Чануси лучезарно улыбнулась ей.
— А если гроб уже вынесло на поверхность и его сожгли Палочники? — сказала я.
— Нет-нет, — Чануси покачала головой. — Не может быть. Прошло слишком мало времени. — Теперь что касается памятника…
— Но ведь пески движутся, — сказал папа. — Памятник будет крениться. Он может упасть. А это будет не слишком благопристойно.
— В таком случае, — предложила Донна, — может быть, нам следует выкопать тело и построить там подобающую мраморную усыпальницу? С забальзамированным телом внутри?
Папа нервно потер руки:
— Сомневаюсь, что в Пекаваре должным образом отнесутся к усыпальнице! Надо оставить в покое ее бедное тело. Она в конце концов, была моей дочерью — я имею полное право так говорить!
— Но я и остаюсь твоей дочерью, папа.
Он на минуту смутился. Потом вздохнул и замолчал.
— Мне кажется, — продолжала я, — говорю это как ваша жрица, что все это полная ерунда. Мое пребывание в храме в этом случае лишается всякого смысла. Мы здесь имеем дело не с телами, а с Ка. Не то чтобы я с пренебрежением относилась к телам! Но, черт побери, на сегодня у меня их уже три.
