Стивен Бакстер - Бесконечный Марс
– Что касается того, как нам туда попасть. Может быть, вам уже сказали, что космическая программа, над которой мы здесь работаем, развивается гораздо быстрее, чем на Земле. Конечно, мы можем опираться на все, что узнали они, и повторно это применить…
– Ближе к делу, шумоголовый.
– Дело в том, что мы готовы к полету. Первый пилотируемый космический аппарат на Марс. Он ожидает на Кирпичной Луне, в шаге отсюда, в Дыре. Мы хотели подождать, пока не получим подтверждения планетарных атмосферных условий и всего остального от этих автоматических спускаемых аппаратов. Но теперь, когда они у нас есть…
– Мы? А кто конкретно собирается в эту экспедицию?
Рауп выпятил грудь и приподнял свой здоровенный живот.
– В нашем экипаже будет трое, так же как в миссии «Аполлон». Ты, твой отец и я.
– Ты.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – вмешался Уиллис. – Но ни ты, ни я – мы не астронавты, Салли…
– Так же как и этот надувной шар. Пап, без вариантов – я не смогу провести несколько месяцев в жестяной коробке с этим парнем.
– У тебя есть альтернатива? – спросил Уиллис невозмутимо.
– Парень по имени Фрэнк Вуд тут еще болтается?
Глава 3
Захочет ли Фрэнк Вуд полететь на Марс?
В 2045-м Фрэнсису Полу Вуду, ВВС США (в отставке), шел шестьдесят второй год. А полететь в космос он мечтал с самого детства.
Ребенком он странным образом сочетал в себе спортивного фаната, инженера-любителя и мечтателя. Его воодушевляли родители и дядя, который писал о космических исследованиях и давал ему читать книги из своей библиотеки старой научной фантастики, от Азимова и Клемента до Кларка и Герберта. Но к тому времени, когда его мечты начали принимать реальные очертания, авария «Челленджера»[13] уже успела войти в историю, случившись незадолго до того, как ему исполнилось два года.
Но он все равно шел вперед. И даже стал кандидатом в астронавты НАСА, получив повышение после активной службы в Военно-воздушных силах, – он был так близок к мечте. Но затем произошел День перехода, когда бесконечность миров открылась на расстоянии прогулки любого специально не экипированного человека и космические корабли превратились в музейные экспонаты. Так же как и Фрэнк в свой тридцать один год. Он остался неприкаянным, погряз в ностальгии, без семьи, пожертвовав отношениями в угоду своей мечте о карьере. Неожиданно для себя он превратился в дядюшку, имевшего отношение к космической программе, и чемодан, набитый научно-фантастическими романами.
Обремененный ощущением упущенных возможностей, он потратил следующие несколько лет, болтаясь вокруг того, что осталось от мыса Канаверал, берясь за любую работу, которую мог найти. Но Канаверал, за исключением продолжающейся программы запусков беспилотных спутников, превратился просто в разрушающийся музей грез.
А затем открыли Дыру – место, где сочетание космических катаклизмов породило изъян в цепочке миров, которой была Долгая Земля, и новый путь выхода в космос. Несколько лет спустя Фрэнк, в свои пятьдесят, пришел туда, чтобы обнаружить целую толпу юнцов и «молодых душой» специалистов, увлеченно работающих над совершенно новым типом космической программы, основанной на совершенно новом принципе. Фрэнк с энтузиазмом погрузился в проект. Ему нравилось думать, что он привносит каплю мудрости и опыта в то, что на первых порах казалось каким-то бесконечным научно-фантастическим конвентом, а сейчас больше походило на Золотую лихорадку.
Затем на Базовой Земле взорвался Йеллоустоун, и Фрэнк, подобно многим другим – включая его нового друга Монику Янсон, которую он повстречал, когда Салли Линдси пришла освобождать угнетаемых троллей, – отложил в сторону свои проекты и отправился домой на помощь. Сейчас Моника уже давно мертва, и Базовая Земля вернулась к некоему подобию равновесия – ну, или по крайней мере люди перестали умирать в тех же количествах, что раньше, – и Фрэнк почувствовал себя вправе вернуться к отложенным мечтам. Обратно в Дыру.
А теперь в его жизни снова появились Салли и ее отец – с потрясающим предложением для него.
Захочет ли Фрэнк Вуд полететь на Марс? Да, черт возьми!
Они принялись за работу.
Глава 4
За пределами Мэдисона, Запад-5, в невзрачной мастерской, принадлежащей филиалу Корпорации Блэка, Лобсанг – или, вернее, его передвижной модуль, одна из инкарнаций Лобсанга – чинил «Харлей» сестры Агнес. Он увлеченно возился с ним, закатав рукава, с пятнами масла на руках, лбу и старом грязном комбинезоне и одновременно в своей привычной путаной манере рассказывал Агнес о мировом положении дел.
Агнес, укутавшись от колючего холода висконсинской зимы, была рада слушать его, рада сидеть рядом и смотреть – и в то же время думать. Был декабрь 2045 года, через четыре года после извержения Йеллоустоуна, миры человечества если и не излечились окончательно, то хотя бы стабилизировались, поэтому для Агнес и остальных настало время покоя. И моменты вроде этого давали ей время подумать о себе. Снова побыть собой, спустя семь лет после удивительной реинкарнации. В эти дни она с трудом вспоминала даже свое имя. Она была сестрой Агнес столько, сколько себя помнила, и прямо сейчас была уверена, что до сих пор остается ею.
Не то чтобы ее часто мучили сомнения теологического толка. Сестра Агнес едва ли могла пожаловаться на свое новое воплощение, созданное Лобсангом. Она снова была быстрой и ловкой в этом чудесном искусственном теле, в которое загрузили ее воспоминания. Конечно, подвергнуться реинкарнации всегда было чревато расстройством для приличной католической девушки, поскольку подобному не было места в ортодоксальной теологии. Однако она всегда придерживалась старинного принципа, согласно которому лучший путь творить добро расстилался прямо перед ней, поэтому отбросила сомнения прочь. Может быть, у Бога была новая миссия для нее в этом новом теле, сделанном при помощи технологий. Почему бы Ему не воспользоваться такими инструментами? И, в конце концов, быть живой и здоровой, несомненно, гораздо лучше, чем быть мертвой.
Но между тем что делать с Лобсангом? В этом преходящем мире он был чем-то вроде воплощения Бога; богом технологий, воспроизводящим себя во все более и более сложных копиях; существом, чье сознание могло летать по всему электронному миру и которое могло даже разделять себя, что позволяло ему быть во множестве мест одновременно. Существо настолько всезнающее, каким не был ни один обычный человек. Агнес нравилось слово «уловить». Для нее это было отличное слово для обозначения полного понимания. Ей казалось, что Лобсанг пытается «уловить» весь мир, целую вселенную и понять, в чем заключается роль человеческой расы в этой вселенной.
Но, несмотря на все это, Лобсанг оставался в здравом уме, причем настолько могучем, что тот, казалось, пылал! Что же до его характера, то Лобсанг сделал немало добрых дел – особенно учитывая, что он имел массу возможностей натворить бед, если бы захотел. И насколько она могла видеть, у него была душа (что бы там ни говорили богословы) или, по крайней мере, ее совершенное факсимиле. Если он был подобен богу, то это был добрый бог.
Но Агнес вынуждена была признать, что Лобсанг в чем-то похож на Иегову: оба были мужчинами и оба – гордецами. Лобсанг любил внимание. Он был умен, вне всяких сомнений, исключительно умен, но хотел, чтобы его ум оценили. Поэтому он искал соратников вроде Джошуа Валиенте или Агнес – ему хотелось, чтобы исходящий от него свет сиял на их удивленных лицах.
И все же эта новая эпоха после извержения была трудной даже для Лобсанга. Не физически, как это происходило с голодающим и обездоленным человечеством, а в каком-то ином, более тонком смысле. Возможно, духовном.
Агнес не знала, почему именно. Возможно, потому, что он был не в состоянии ничего сделать, чтобы предотвратить Йеллоустоунскую катастрофу. Лобсанг мог наблюдать за Йеллоустоуном только глазами геологов, а тех отвлек странный феномен возмущений в последовательных копиях Йеллоустоуна на Ближних Землях, ни одно из которых не могло сравниться с наступившим затем извержением на Базовой. Наверное, это не могло смягчить чувство вины считавшего себя пастырем человечества – доверенным лицом, которое заботится о тех, кто оставлен Богом, как он ей однажды сказал.
Или, возможно, в том, что катастрофа, которая обрушилась на Базовую Землю, и особенно на Базовую Америку, неизбежно пробила дыру в инфраструктуре силиконовых хранилищ памяти, оптоволоконных сетей и спутниковых линий связи, поддерживающих самого Лобсанга.
А может быть, Лобсанг просто по-своему старел. В конце концов, никто не знал, что может произойти с искусственным интеллектом в процессе старения, когда его оболочка, железо и софт превращаются в слои неизбежно устаревающих технологий – обрастающих, словно коралловый риф, по выражению Лобсанга, – и когда его сложное внутреннее устройство становится все более запутанным. Подобного эксперимента никто ранее не проводил.
