Георгий Мартынов - Звездоплаватели
Пайчадзе спит не больше пяти часов в сутки. Когда спит Белопольский, я вообще не знаю. Создается впечатление, что он никогда не покидает обсерваторию. Как-то я высказал Камову свои опасения, что здоровье наших астрономов может сильно пострадать от такой непрерывной работы.
– Тут ничего не поделаешь, - ответил он. - Впервые за всю историю науки астрономия получила возможность работать за пределами атмосферы Земли. Неудивительно, что наши ученые с увлечением пользуются этой возможностью. Наша с вами задача - стараться облегчить их труд.
…Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как мы покинули Землю. Жизнь на корабле вошла в твердо установившиеся рамки. Появился распорядок дня, вернее, не дня, а двадцати четырех часов, так как смены ночи и дня у нас нет. В определенные часы мы собираемся все вместе для завтрака, обеда или ужина. Нет ни стола, ни стульев. Мы располагаемся, кто как хочет прямо на воздухе и на эту же "опору" ставим сосуды с пищей. Ничто не может ни упасть, ни опрокинуться. Тарелок нет, - в этих условиях они бесполезны. Едим мы разнообразные консервы, вкусные и питательные, приготовленные специально для нас, прямо из банок. Пьем не воду, а различные соки, заключенные в закрытые сосуды, из которых напиток надо высасывать через гибкую трубочку, так как никакие усилия не могут заставить невесомую жидкость вылиться. Меню разнообразно, и у нас нет причины жаловаться на стол. В кладовой корабля сложено около тысячи пакетов, помеченных порядковыми номерами, в каждом из которых находится одноразовое питание для четырех человек. Все, что остается, - банки, оболочки пакетов, сосуды из-под жидкостей и все остатки пищи - поступает в особый аппарат, где все это сжигается электрическим током и выбрасывается наружу через люк, устройством напоминающий приспособление для выбрасывания торпеды на подводной лодке. Само собой разумеется, что этот пепел не может упасть куда-нибудь, а следует за кораблем. Камов, смеясь, говорил, что наш корабль тянет за собой шлейф и что мы избавимся от этого шлейфа только с помощью Венеры, Марса и Земли, когда влетим в их атмосферы. Именно потому, что Камов не хочет "пачкать" атмосферу отбросами, мы сжигаем их, тратя на это электроэнергию. Впрочем, нам не приходится волноваться, что ее не хватит.
Дни идут однообразно, но вместе с тем удивительно быстро. Скучать нам некогда. Все заняты своей определенной работой. На корабле всегда одна и та же температура воздуха. Он чист и совершенно лишен пыли. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует. Любой, самый тяжелый предмет я могу перенести с места на место без малейшего усилия. - Погодите! - сказал Камов, когда разговор зашел об этом. - Когда вы вернетесь на Землю, вы будете уставать от каждого движения. Ваше тело долго будет казаться вам тяжелым и неповоротливым. В ближайшее время вы сможете убедиться, что даже того короткого срока, который прошел с момента старта, было уже достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.
– Про что вы говорите? - спросил я.
– Я говорю про тот момент, когда к вам вернется ваш обычный вес.
– А когда это будет?
– Тогда, когда мы начнем спуск на Венеру. Влететь в ее атмосферу с той скоростью, которую имеет корабль, значило бы сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придется затормозить звездолет, а это вызовет появление тяжести. Отрицательное ускорение будет равно десяти метрам в секунду за секунду, а это как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.
– А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?
– Со скоростью семисот двадцати километров в час.
– Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?
– Сорок семь минут, одиннадцать секунд. Но это не значит, что мы почти час будем страдать от работы наших двигателей, как это было при отлете с Земли. Они будут работать гораздо тише, и в шлеме вы их будете слабо слышать. Кроме того, не надо будет ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.
Я с большим интересом ожидаю этого знаменательного события. Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас от него. Мое нетерпение так велико, что я даже как-то сказал Пайчадзе, что наш корабль ползет как черепаха.
Арсен Георгиевич рассмеялся.
– Хорошо, что Камов не слышит вас, - сказал он.
– Ничего обидного в моих словах нет. Разве, ему самому не хочется скорее достигнуть Венеры?
– Хочется, очень хочется! - весело ответил Пайчадзе. - А Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, - звездолет летит слишком быстро.
Это была правда. Белопольский действительно несколько раз выражал недовольство тем, что чересчур стремительный полет корабля мешает его наблюдениям.
– Мог бы Константин Евгеньевич, - продолжал Пайчадзе, - остановил бы корабль. Сидел бы у телескопа, как на Земле, месяц, два, три, - пока хватит кислорода.
– И вернулся бы на Землю, не достигнув ни Венеры, ни Марса.
– Или совсем забыл бы вернуться, - смеясь сказал Пайчадзе.
Сравнение нашего корабля с черепахой привело его в веселое настроение. Вообще Пайчадзе охотно ведет шутливые разговоры, не имеющие никакого отношения к нашему полету. Этим он резко отличается от Белопольского, который не только никогда не смеется, но и улыбается крайне редко.
В первые дни рейса Пайчадзе часто шутил во время работы, но, убедившись, что его товарищу эти шутки не нравятся, совершенно прекратил их, отводя душу в разговорах со мной и Камовым.
Мне кажется, что у Константина Евгеньевича любовь к науке заглушает все остальные чувства. Он никогда не принимает участия в наших разговорах о времени, когда корабль вернется на Землю, и даже относится к ним с явной неприязнью.
(Далее пробел на 2 страницы, вызванный утерей их из книги).
…. есть жизнь. Я намеренно подчеркнул слова - "земные спектрографы" и "земная астрономия", потому что на нашем корабле астрономия внесла существенные поправки к этой картине.
Белопольский посмотрел на Пайчадзе, и Арсен Георгиевич улыбнулся.
– Спектральный анализ, - сказал он, - имеет на Земле врага. Это наша атмосфера. Она задерживает и искажает свет небесных тел - единственный источник, из которого мы черпаем знания о физической природе звезд и планет. Например, озон в атмосфере Земли не пропускает ультрафиолетовых лучей, ограничивает получаемый спектр. Строение земной атмосферы не вполне изучено. Не приходится удивляться неточности наших знаний. На обсерватории корабля другие условия. Атмосферы здесь нет. Удалось получить более полные, более широкие спектры. По ним обнаружили то, что ускользнуло на Земле. Мы узнали больше, а это позволило сделать выводы.
– Какие? - спросил я.
– В том вопросе, который вас интересует, - ответил Белопольский, - то есть в вопросе о Венере. Арсен Георгиевич установил чрезвычайно важный факт, а именно, что в ее атмосфере не только есть кислород, но что его даже довольно много, и можно сделать вывод, что на поверхности Венеры имеется растительный покров, так как наличие свободного кислорода трудно объяснить чем-нибудь другим. А это, в свою очередь, доказывает наличие жизни.
– Растительной, - сказал Камов. - Вы хотите сказать, что животной жизни там нет? - спросил я.
– Я хочу только подчеркнуть, что слова Константина Евгеньевича о наличии жизни на Венере не надо понимать так, что на ней существует такая же жизнь, как на Земле, - ответил Камов.
– Но могут же там существовать самые первобытные существа, например в океанах?
– Могут, но не обязательно должны. Наука считает, что если где-нибудь существуют условия, благоприятствующие возникновению жизни, то жизнь там, тем или иным путем, и возникнет. На Венере такие условия существуют и, как можно теперь с уверенностью сказать, уже привели к возникновению жизни в форме растений, но приняла ли эта жизнь другие известные нам формы, - сказать, конечно, нельзя.
– Но если там есть эти формы, сможем ли мы обнаружить их?
– Зависит от Сергея Александровича и от вас, - ответил Пайчадзе. - Чем более приблизится корабль к поверхности планеты, чем лучше зафиксируете на фотопластинке все виденное, тем легче будет ответить на ваш вопрос.
Я поинтересовался, сколько времени мы пробудем в атмосфере Венеры.
– Не более десяти, двенадцати часов, - ответил Камов. - Я думаю, - обратился он к Белопольскому, - направить корабль так, чтобы войти в атмосферу на линии терминатора и пролететь через всю дневную половину. (Терминатор - граница света и тени. В данном случае речь идет о границе, отделяющей освещенную часть планеты от неосвещенной.) Если вращение планеты действительно так медленно, как предполагают, то на это понадобится не более десяти часов. Может случится, что облака доходят до самой поверхности планеты, и мы, таким образом окажемся в густом тумане. Тогда мы продержимся в атмосфере Венеры ровно столько, сколько понадобится Борису Николаевичу на его снимки. Вам, - снова обратился он ко мне, - надо быть готовым к такой обстановке. Придется снимать в инфракрасных лучах, а я постараюсь, чтобы слой тумана, отделяющий нас от поверхности, был как можно тоньше.
