Георгий Мартынов - Звездоплаватели
Хепгуд всеми силами души возненавидел русского инженера и поклялся быть первым в полете на планету, чего бы это ни стоило. Его авторитет был еще на достаточной высоте, и средства на постройку нового корабля ему предоставили, хотя и не в том количестве, как было желательно. Но для Хепгуда это не имело особого значения. Его целиком поглотила идея реванша. Он смотрел на космический полет, как на средство рассчитаться со своим врагом. Научное значение полета отошло для него на второй план.
Хепгуд внимательно следил за всем, что попадало в технические журналы о подготовке Камовым третьего полета, стараясь составить себе представление о корабле своего соперника, но Камов был очень осторожен, и до последнего дня Хепгуд не знал таких важных вещей, как скорость и размеры русского звездолета. Со свойственной ему самоуверенностью, которую не поколебали понесенные им поражения, Хепгуд недооценивал сил и возможностей противника и переоценивал свои собственные. Все же он решил довести ускорение до сорока метров, считая, что это послужит полной гарантией успеха. Он знал, что Камов ни за что не пойдет по этому пути. Предельной цифрой, которую мог принять советский инженер, Хепгуд считал тридцать метров, а это не могло дать скорости большей, чем будет обладать его звездолет. Работа двигателя в течение десяти минут также казалась ему пределом, так как атомные реактивные двигатели развивали такую высокую температуру, что их корпуса надо было изготавливать из особо тугоплавких материалов, - вернее, сплавов.
Хепгуд не мог не признавать технического превосходства Советского Союза, но считал, что в этом производстве СССР не идет впереди Америки, которая во всем что касалось атомной техники, всеми силами старалась не отставать от других стран. В результате всех этих соображений Хепгуд был совершенно уверен в успехе и строил свой звездолет спокойно, по, помня о быстроте, с которой Камов организовал второй полет, избегал всяких задержек.
Не желая ни с кем делить будущей славы, Хепгуд намеренно сделал свой корабль небольшим по размерам, могущим вместить только двух человек, так как лететь одному было совершенно невозможно. На все предложения со стороны американских ученых, выражавших желание принять участие в полете, он отвечал категорическим отказом, твердо заявив, что в первый рейс возьмет только представителя печати.
Когда корабль был готов, Хепгуд обратился с открытым письмом к журналистам Америки, но долгое время никто не изъявлял желания лететь. Наконец, когда его стало уже тревожить это обстоятельство, к нему явился Бейсон.
– Что вас побудило прийти ко мне? - спросил Хепгуд молодого корреспондента газеты "Нью-Йорк Таймс".
– Я буду с вами откровенен, - ответил Бейсон. - Я очень хочу разбогатеть, а в наше время это чертовски трудно. Кроме того, я честолюбив. Слава Стенли не дает мне покоя. (Генри Мортон Стенли - американский журналист, отправившийся в 1871 году на поиски знаменитого английского исследователя Африки - доктора Ливингстона. Впоследствии стал одним из крупнейших исследователей Центральной Африки.)
– Вот как! Значит, вы честолюбивы? А об опасностях, которые вас ожидают, вы подумали? Вместо славы вас, может быть, ожидает смерть.
– Кто не рискует, тот не побеждает, - ответил Бейсон.
Он был высокого роста, широкоплечий, с чертами лица хотя и не красивыми, но привлекательными. Типичный молодой американец, увлекающийся спортом не обладающий особыми умственными способностями.
Хепгуд остался доволен. Именно такой товарищ был ему нужен.
– Я тоже буду с вами откровенен, - сказал он. - Я ставлю своей главной целью победу над Камовым. (Бейсон кивнул головой). Чтобы наверняка добиться этого, я был вынужден довести ускорение звездолета до сорока метров в секунду. Не скрою от вас, что это опасно для экипажа.
На лице журналиста не появилось ни одного признака беспокойства.
– Я мало смыслю в этих вещах, - с подкупающей откровенностью ответил он. - Вы говорите, что это опасно. Я вам верю. Но раз вы идете на эту опасность, то почему бы и мне не сделать то же?
– Ну, если так, - весело сказал Хепгуд, - то я очень рад такому спутнику.
Он крепко пожал руку Бейсона.
– Когда вы думаете начать полет? - спросил журналист.
– В конце августа этого года.
– А почему не раньше?
– Потому что надо дождаться благоприятного положения планеты Марс, на которую я хочу лететь, - ответил Хепгуд.
– Ну что ж, подождем! Не так уж долго! - ответил Бейсон.
ВЕНЕРА
16 сентября 19… года.
В Москве сейчас около пяти часов утра.
День 15 сентября навсегда останется в нашей памяти: в этот день мы проникли под облачный покров Венеры.
Завеса тайны, скрывавшая поверхность планеты, приподнялась.
То, что таилось под густыми облаками и так недавно казалось недоступным земному взору, предстало нашим глазам, а беспристрастная кинопленка запечатлела все виденное…
Мы приблизились к Венере 14 сентября около двенадцати часов. Диск планеты, появившийся сначала в вид узкого серпа, быстро расширялся и к двадцати часам предстал перед нами в полной фазе.
Освещенная Солнцем Венера блестела, как снежная шапка горы в ясный, солнечный день на Земле.
В этот момент до нее было около двух миллионов километров, и ее видимый поперечник был почти такой же какой мы видим Луну в фазе полнолуния. Простым глазом было видно, что поверхность планеты сплошь закрыта белыми облаками.
На фоне черного неба, усеянного бесчисленными звездами, белоснежная сестра Земли была сказочно прекрасна.
Я прильнул к своему окну, не в силах оторваться от этой картины, и без конца фотографировал ее на цветную пленку.
Забыл раньше упомянуть, что на корабле устроены специальные окна, стекла которых, сделанные из особого сорта горного кварца, не мешают производить съемки объектов, находящихся снаружи. Эти окна меньше других имеющихся на корабле и предоставлены в полное мое распоряжение. Пайчадзе их называет "окнами ТАСС".
В семь часов утра 15 сентября Камов предложил нам надеть шлемы, которые были уже приготовлены заранее, а затем включил двигатели, предназначенные для торможения корабля.
Раздался знакомый гул, но не такой громкий, как в первый раз.
Сквозь окна проник отблеск пламени.
Мы все, находившиеся до сих пор в самых разнообразных положениях, опустились на переднюю стенку которая стала нашим полом. Возникшая сила тяжести сразу определила, где верх, а где низ. Полет корабля получил определенное направление - вниз, на Венеру которая очутилась у нас под ногами.
Почувствовать опять свой нормальный вес было приятно, но, как и говорил Камов, движения были скованны и тело казалось очень тяжелым. Семидесятидневная привычка к полной невесомости давала о себе знать.
Я перешел к другому окну и устроился около него лежа. Пайчадзе и Белопольский, уже больше суток не покидавшие обсерватории, не отходили от астрономических приборов, поглощенные работой. Их окно было в несколько раз больше моего, и они могли наблюдать за приближающейся планетой, не отрываясь от дела.
Камов находился у пульта управления. На этом посту ему предстояло пробыть долгие часы. Он прильнул глазом к окуляру перископа, положив руки на рукоятки.
Я незаметно сфотографировал его.
Венера, диск которой увеличился за это время до размеров раз в десять больше полной Луны, находилась прямо под нами, и корабль падал на нее с высоты сорока тысяч шестисот километров с чудовищной скоростью двадцати восьми километров в секунду. Тормозящая работа двигателей медленно, но неуклонно уменьшала эту скорость.
Если бы не было торможения, то мы врезались бы в атмосферу планеты меньше чем через двадцать минут и сгорели бы как метеор, так как притяжение Венеры еще увеличило бы скорость корабля. Могучая сила наших двигателей, преодолевая тяготение планеты, равномерно снижала скорость на десять метров в секунду.
Спуск продолжался сорок семь минут, и все это время я отходил от своего окна только для того, чтобы проверить работу автоматических киноаппаратов, снимавших приближавшуюся планету, и сменить пленку.
Четыре фотоаппарата находились под рукой, так же как и большое количество негативных материалов. Все это было заготовлено заранее, потому что сообщение обсерватории с другими помещениями корабля было сильно затруднено. Дверь оказалась сейчас на "потолке", и к ней вела прикрепленная несколько часов тому назад легкая алюминиевая лестница. Чтобы добраться до моей лаборатории, расположенной в средней части корабля, пришлось бы взбираться на высоту четырехэтажного дома; это было и долго и утомительно. Мы заблаговременно приняли все меры, стараясь как можно меньше бывать в лаборатории и обсерватории, пока корабль не покинет планету и не выйдет снова в ставшую уже привычной невесомость. Планета приближалась.
