Олег Мелехов - Звездная бирема «Аквила». Рубеж
Если «Аквила» запросила рейд-зону, то, по его расчетам, на формальности уйдет примерно два стандартных часа, а затем Гай Ацилий должен спросить о Клодии. Обязан просто. Предположим, на обмен любезностями с оператором уйдет еще полчаса… Так где же ты до сих пор возишься, живучий и везучий сучий ты сын?
— Господин, пришел запрос на твое имя, — молвил дежурный офицер. — С твоего счета будет снят дополнительный бонус — за срочность и персонализацию.
В притворно бесстрастном голосе рубиконовца отчетливо слышалось раздражение. Ох уж эти лацийские прихоти! Все нормальные люди преспокойно ждут своей очереди на получение автоматического сообщения, а этому подавай сию секунду, да еще и через живого человека. Совсем республиканцы обнаглели!
— Подтверждаю, — проворковал Клодий, тщательно блюдущий свой имидж эстета.
— Абонент ждет тебя на борту биремы «Аквила». Безопасность гарантируется.
— Отлично.
Меланхолию Публия Клодия тут же словно взрывной волной снесло. Звонок прозвенел и вот-вот начнется очередной акт драмы, в которой все актеры играют не по своей воле, и даже режиссер не знает, чем всё кончится…
— Привет тебе, друг мой, привет!
На борту «Аквилы» народного трибуна встретили настороженно, но безупречно вежливо, и незамедлительно проводили в преторий. Свирепые девичьи взгляды не в счет. Гораздо важнее, что Ацилий пожелал встретиться, и его желание было исполнено в точности. Остальное — сущие мелочи.
Единственным, что раньше роднило Публия Клодия и Гая Ацилия, был блондинистый цвет волос. И, может быть, еще рост. Ничего удивительного, учитывая происхождение обоих. Но Клодий едва узнал заклятого друга в суровом, худом и наполовину седом мужчине с цепким взглядом. Служба лигарием стерла с его губ ранее неудержимую сияющую улыбку. С этим полузнакомым человеком бесполезны уловки, это ясно с первого взгляда, и единственный способ достучаться — говорить правду, излагать мысли кратко и не ждать поблажек.
— Привет тебе, Гай Ацилий, — голос Клодия едва уловимо дрогнул. Крошечная запинка между словами, отразившая его потрясения сильнее, чем любое восклицание.
— И тебе, Публий Клодий.
Курион сделал широкий жест, приглашая гостя занять любое приглянувшееся кресло, но сам остался стоять, скрестив руки на груди — жилистые и неожиданно сильные. Клодий качнул головой в знак отказа. Так они и стояли, разделенные столешницей, словно нейтральной полосой.
Он изменился. Тот нервный юноша, в параноидальном угаре подозревавший всех и каждого, гладкий, словно амикус, тот Клодий Пульхр, которого Гай Ацилий звал когда-то другом — исчез, растворился. И второй — скотина-Клодий, Клодий-предательская сволочь, похабно ухмылявшийся, когда Куриону зачитывали приговор, Клодий, ненависть к которому помогла Ацилию выжить в первые, самые страшные часы — его тоже не стало. Бывший патриций, беглый лигарий, мятежник и самозванный «консул» смотрел на своего… собеседника? Противника?.. оппонента и силился понять — кто же перед ним? Неужто настоящий Публий, плебей из патрицианской фамилии, народный трибун, вскормленный оптиматами, интриган и предатель — вот он?
Клодию никто не сверлил череп и, конечно, не загонял в пыточное ложе коннект-капсулы. Клодий не выблевывал собственные мозги на пол после унизительного, как насилие, прохода через кротовину. Клодий не был навечно спаян с плебейкой-манипуларией, его не одолевали чужие мысли и желания, резкие и острые в кромешной темноте чуждого сознания. Дружище Публий сладко спал и вкусно ел, носил белейшую тогу, сотканную руками сестер, находил время следить за прической и ногтями. Так почему же сейчас Ацилий смотрел и видел не лощеного cacator’а, по уши замаранного в крови и предательстве, а одну сплошную рану? Отчаяние, неприкрытое и бесстыдное, словно распоротый живот. Надежда, нелепая, словно обнаженный мозг, в оболочке которого пульсирует электронный паразит-имплант.
Это был все тот же Клодий, один и тот же Клодий. Он всегда был таким. Истина в глазах того, кто смотрит. Курион взглянул на него — и наконец-то прозрел.
— Ты здесь, — молвил он, не утруждая себя вступлением. — Полагаю, это значит, что шансы мои не так малы.
Патриций с изнасилованным мозгом и плебей с выпотрошенной душой — достойные союзники, не так ли?
— А ты, полагаю, следуешь по стопам великих: через Рубикон намерен отправиться прямо на Лаций, чтобы… — Клодий ухмыльнулся, приглашая Ацилия продолжить. Но тот молчал, и зрачки трибуна изумленно расширились: — О! Я угадал. Ты летишь на Лаций.
— Вот именно, — отрезал Ацилий. — Я не стану прятаться, когда есть возможность нанести удар.
— Я все-таки присяду, — Клодий покачал головой и, придирчиво осмотрев кресло на предмет возможной грязи, аккуратно в нем умостился. — Что ж, смело. Но одной смелости маловато. Нужно кое-что получше и поубедительней твоих речей, которыми «Аквила» забивала эфир, пока вы удирали с Цикуты. Какой-нибудь несокрушимый аргумент, способный завоевать души плебеев.
— У меня, — Курион оперся о столешницу, почти нависая над трибуном, и прищурился, — есть воскресший наварх триремы «Севера». И призрак самой «Северы», если придется. Как тебе это?
— О! — Клодий откинулся на спинку кресла, уходя из-под психологического давления. — Неплохо для начала. Но чтобы это сработало, тебе нужно подготовить почву. История с «Северой» случилась десять лет назад, чтобы о ней вспомнили и заговорили, нужно время. И доступ к информ-системам Республики. То, чего у тебя нет — ни первого, ни второго.
— Или, — Ацилий подхватил, продолжил и развил мысль, словно только этого и ждал, — мне нужен союзник. Народный трибун подойдет.
— Предлагаешь мне стать орудием для достижения твоих целей, мятежный Курион?
— Просто возвращаю долг, — пожал плечами патриций и добавил: — Ведь из меня ты такое орудие выковал. Так что будем теперь на равных. Мятежный Клодий Пульхр.
Клодий поднял глаза и улыбнулся искренней и чистой улыбкой, такой же неуместной на его смазливой физиономии, как весталка в секторе рекреации. Или патриций в коннект-капсуле.
— И как давно ты понял, мой Гай?
— К сожалению, не так давно, как следовало бы. Верно, я действительно был туповат, пока мне череп не просверлили.
— Не печалься, ты же живорожденный. Тебе простительны ошибки, — вздохнул Клодий. — И заблуждения. Но зато теперь ты точно знаешь, что из себя представляют плебеи, чего они хотят и как обратить их желания в их же пользу. Ну, и наши с тобой желания тоже. Значит, летим на Лаций. Народный трибун на мостике призрака триремы «Севера»… м-м-м, что за зрелище будет! Может, нам повезет, и Гая Клавдия просто хватит удар?
— Ты со мной, — Ацилий не спрашивал, он просто уточнял. Чтобы удостовериться.
— О да, — трибун кивнул. — А ты — со мной. Наконец-то.
Курион на миг заколебался, но протягивать руку для пожатия все-таки не стал. Клодий понимающе фыркнул. А потом резко посерьезнел, даже как-то посерел:
— Гай, понимаю, это глупо, но… Можешь не верить, но я и в самом деле не думал, что дойдет до казни. Тетя Корнелия и девочки… Старый fellator клялся ларами, что их это не коснется. Я действительно не знал, пока не стало поздно, и никакое вето уже не могло им помочь.
— Знаю, — после недолгого молчания сказал Ацилий и все-таки протянул ему руку. — И — благодарю. За твое вето. Идем, ошарашим моих плебеев.
Глава 16
В Зимнем Мире бушевала метель. Эта свирепая снежная буря была лишь бледным отражением смятения в душе у Фортунаты. Она снова ничего не понимала в этой жизни. Уже в который раз.
Она-то думала, что Ацилий шутил насчет союзничества с сукой-Клодием, по-своему, по-патрициански, по-живорожденному. А он и в самом деле замирился с народным трибуном, словно тот не предатель никакой. Вроде как у них в Сенате недоразумение вышло, которое теперь, к общему удовольствию, разрешилось полюбовно.
Кассия в воображении своем рисовала суку-Клодия — мерзким, лысым, полубезумным уродом, эдаким человекоподобным инсектоидом, если которого пристрелить, то лишь зеленая слизь брызнет в разные стороны. А на деле он оказался красивее всех амикусов, каких бывшей манипуларии видеть довелось. Ладный такой, белокурый, голубоглазый, словно живьем сошедший с рекламной проекции. Был бы и в самом деле тружеником сектора рекреации, пользовался бы бешеным успехом. Фортунате же больше всего хотелось вбить нахальную ухмылочку суки-Клодия ему же в глотку вместе с зубами и губами.
Но Гай Ацилий сказал: «Этого делать нельзя. Теперь он наш союзник и соратник». И очень предусмотрительно взял с дестинаты слово не калечить Публия Клодия любым способом.
— И за это живую лисицу пообещал завести на Тиррене. Представляешь, Руфус? Ты не обижайся только, хорошо?
