Олег Мелехов - Звездная бирема «Аквила». Рубеж
— Везет тебе, юноша, что Аквилин сейчас тебя не слышит. С тем Аппием Клавдием случился приступ нашей национальной болезни: переоценка своих сил называется. Рубиконом тогда владели пуны, гарнизон станции был полностью укомплектован, плюс пунийский флот как раз концентрировался здесь для переброски для атаки на колонии Данайи. Консул же решил, что сумеет захватить станцию и удержать сектор малыми силами. Говорят, даже аптериксы в тот день отказались клевать зерно. И тогда Аппий Клавдий приказал выкинуть священных кур за борт, заявив…
— «Если не хотят жрать, тогда пусть полетают», — процитировал Луций и неудержимо покраснел. Марк Фурий изумленно поднял брови.
— Твоя эрудиция приятно меня удивляет, Луций Марций. Мало кто способен дословно воспроизвести приказ злосчастного консула.
Луций польщено шмыгнул носом, но признаваться, что цитировал он вовсе не какого-то замшелого пня из древней истории, а вполне себе здравствующую наварха Аквилину, все-таки не стал.
— Так или иначе, но Фортуна повернулась к нам тогда задом, Аппий Клавдий был разбит, и только спустя десять лет экспедиция консула Гая Лициния Кальва сумела не только захватить, но и удержать Рубикон. Однако пуны не дремали…
— Прям яблоко раздора какое-то! — Луций смотрел теперь на космический «вирус» с бо́льшим уважением.
— Вот именно. И поскольку мы уже достаточно приблизились к станции, я предлагаю свернуть лекцию и приступить к непосредственным обязанностям, центурион. Нам обоим.
— Последний вопрос, наварх! — не удержался Луций. — А кому Рубикон принадлежит сейчас?
— Юридически — всем, фактически — самому себе. За столетия развития на Рубиконе сформировалась собственная… популяция. Единственная в своем роде нация помешанных на технике безопасности… э… технарей. Для обслуживания этого колосса требовались специалисты высочайшего уровня, а потому каждый новый завоеватель оставлял в живых персонал и просто добавлял в штат своих инженеров.
Луций Марции невольно вообразил себе много-много Фабрициев обоего пола и содрогнулся.
— Постоянное население Рубикона все прирастало, а после изобретения репликаторов проблема воспроизводства была решена, — продолжал Северин, успешно совмещая лекторский дар с навыками пилота. — И в один прекрасный день претенденты на обладание Рубиконом обнаружили, что в игру вступили сами… э… станционеры. Оказалось, они сформировали собственную аристократию, органы власти, а вместо свода законов стали использовать компиляцию многочисленных инструкций и регламентов. Короче, рубиконцы объявили, что попросту уничтожат станцию, если участники конфликта не признают их независимость и не откажутся от претензий на Рубикон.
«Кого-то это всё мне сильно напоминает», — подумалось центуриону «Целеры».
— Взамен станционеры согласились обеспечивать бесперебойную работу станции и предоставлять всем флотам и кораблям беспрепятственный проход через сектор. И нейтралитет. Сил на продолжение драки не было уже ни у кого, поэтому стороны признали Рубикон и весь сектор нейтральной зоной. Таким образом, Рубикон — это живой пример того, каких странных партнеров можно встретить под одним одеялом, если действительно припрет.
— Ага, — со всей возможной серьезностью заявил Луций. — Значит, обойдемся без экскурсий.
Рубикон далеко не Остия, чтобы встречать гостя с цветами и приветственной табличкой в руках посреди сияющего зала ожидания, но и не какая-то заштатная автоматическая станция на краю галактики. Такая услуга, как личное сообщение, здесь была, и даже с гарантией конфиденциальности. Если Курион появится, а вернее говоря, когда тот появится на Рубиконе, то отыскать народного трибуна не составит труда.
Гай Ацилий долго ждать себя не заставил. Ничего удивительного! Он всегда соображал быстро и намеки ловил буквально налету. В положении же отчаянном, как сейчас, мыслительные процессы Куриона убыстрялись многократно, чему Клодий в прежние годы неоднократно становился свидетелем. И судя по скорости, с которой маленькая мятежная эскадра добралась до станции Рубикон, служба лигарием пошла Гаю Ацилию на пользу.
Здесь, на Рубиконе, никто перед народным трибуном Республики труса не праздновал. Руководство станции плевать хотело и на лацийского сенатора, и на мятежников, лишь бы соблюдали жесткие правила пребывания. Но Клодий в ожидании известий от Гая Ацилия наведался в единственное место на Рубиконе, которое можно было бы с натяжкой назвать достопримечательностью — в музей истории. Он располагался на обзорной палубе древнего данайского грузовика, намертво пристыкованного к базовому модулю чуть ли во времена основания станции. Покореженный пластик стенных панелей и рифленый металл палубы производили нужное впечатление на изнеженных современными благами редких посетителей. Экспозиция состояла из проекционных экранов с хроникальными записями и копиями исторических документов, и коллекции военного оборудования разных времен и галактических народов.
Самое подходящее место, чтобы провести параллели с событиями прошлого, обдумать стратегию и тактику, короче, заняться чем-то, достойным народного трибуна. Но нет же! Публий Клодий сначала засмотрелся на звездную бездну, раскинувшуюся за обзорным экраном бывшего грузовика. Если станция никогда не отдыхала, не спала и не забывала о своей великой миссии, десятки кораблей причаливали одновременно к её гостеприимным портам, и целый рой летучей мелочи заполнял пространство вокруг Рубикона, то там, дальше, царила вечная тьма и бесконечность. Клодия от Аррии Примы отделяло множество световых лет и минимум три червоточины, но мыслями народный трибун пребывал вовсе не в пустующем музее Рубикона, а на вилле отца. Там уже наступила осень, знаменитый буковый тоннель пронизывают насквозь солнечные лучи, блестит светло-серая кора, а на обочине дороги лежат ворохом оранжевые листья. Стоило Клодию закрыть глаза, и он видел, как наяву, своих сестер — восхитительно некрасивых, ярких и изысканных, любимых до сердечной боли и любящих его, несмотря ни на что, беззаветно и неистово. Задумчивая Клавдия Прима, должно быть, идет медленно, под ручку с болтушкой Секундой, а младшая — неугомонная Минор, та, конечно, обогнала всех на своем самокате. Он почти слышал шуршание листьев под ногами девушек, их негромкие голоса и смех. Словно не целая вечность пролегла между станцией Рубикон и пасторалями Аррии Примы, между ним, хитроумным народным трибуном, и добрыми девушками, не ведающими ни зла, ни беды, а краткий миг между двумя взмахами длинных ресниц.
Время в ожидании вызова от Гая Ацилия текло медленно, прерываемое краткими сообщениями от личного секретаря. И тогда Клодий на несколько минут отвлекался от размышлений, отвечал или копировал в архив, и снова, и снова возвращался в недра памяти. И там обязательно присутствовал Гай Ацилий Курион. Знал бы только мятежный сенатор, сколь важна его персона в жизни Публия Клодия, ни за что не поверил бы. С тех самых пор, как они встретились в Кампусе Марция, живорожденный патриций и патриций репликаторный, Клодий знал одно — этот юноша-популяр сыграет в его жизни важнейшую роль. И наоборот, само собой. Иначе зачем было тайком забирать и сохранять пластырь с кровью Ацилия? Тогда юному, но дерзкому популяру в первый раз досталось из-за Публия Клодия. С другой стороны, разбитый нос и рассеченная бровь — разве это не самые простые жертвы во имя настоящей мужской дружбы? Пластырь, которым наскоро залепили ссадину, Клодий потом, через год, отвез бабке. Звериное чутье не подвело, а Семпрония не только выявила у Ацилия НЭП, но и, что еще более ценно, держала язык за зубами до поры.
Интересно, когда Курион понял, ради чего всё затеяно? Уже на Цикуте или раньше? Гай Ацилий — умный, всегда был таковым, и никакой имплант не мог повлиять на его аналитические способности. В том бабка Семпрония клялась семейными ларами. А воли и решимости яростному популяру не занимать.
Подозревал ли затравленный амикусообразный мальчишка, что подружившись с рьяным юнцом из благороднейшей фамилии, он сделает самую удачную ставку в своей жизни? Теперь уже не вспомнить.
Когда Гаю Ацилию сверлили в черепе дырку и вживляли имплант, Клодий искал утешения у бабки. Нет, в поглаживании макушки он не нуждался. Просто Семпрония была его личным демиургом. А кто поймет тебя лучше?
— Попробуй все же четко сформулировать, что тебя так гнетет, — сказала она, вдоволь налюбовавшись закручинившимся внуком. — Кроме предательства.
— А этого недостаточно?
Семпрония, помнится, усмехнулась эдак снисходительно.
— Ты еще не всё знаешь о предательстве.
— А что еще?
— Узнаешь. Потом.
Узнал. Потом, но довольно скоро. И теперь надеялся, что Ацилий тоже понял, что предательство сближает сильнее, чем самопожертвование. Осталось лишь дождаться вызова, чтобы в этом окончательно убедиться.
