Владимир Кузнецов - Алхимик
Крысиный тупик молчалив и хмур. Ночь ещё не покинула этого места, оно закутано сырой темнотой, словно старыми тряпками. Щербатые окна Старой Пивоварни смотрят на Тинсоу как пустые глазницы мертвеца. В этом взгляде — злоба, но женщине всё равно.
Она знает, зачем пришла и что на кону. Она проходит в ворота Старой Пивоварни так, будто явилась навестить родственников. Никто не решается встать у неё на пути.
В этот раз пещера Джека ярко освещена. Несколько больших масляных светильников коптят потолок — бронзовые чаши на длинных подставках. К удивлению Тинсоу, это место вовсе не похоже на логово зверя. Животный запах, как и в прошлый раз, режет ей обоняние, но сама пещера напоминает ей смесь вавилонского храма и министерского кабинета. Перед ней — массивный дубовый стол с резьбой и тончайшим лаковым покрытием, с высоким креслом, покрытым бархатной обивкой. За креслом — барельеф, изображающий крылатых львов и воинов в длинных халатах с копьями и диадемами.
Джек стоит немного в стороне, у книжного шкафа. Он листает толстый фолиант, и когти его тихо скребут по плотной бумаге страниц.
— Ты всё-таки пришла, Нейдж Тинсоу, — он оборачивается, представая перед ней во всём своём ужасающем величии. Его массивная фигура облечена в дорогой шёлковый фрак, белую сорочку и элегантные бриджи. Туфлей нет — едва ли даже самый лучший мастер сможет сделать обувь для этих, похожих на птичьи лап. Три пальца впереди расходятся почти на фут, каждый увенчанный двухдюймовым когтем. Их покрывает густая красная шерсть. У ног виден чёрный, ороговевший хвост. Похожее на запятую жало хищным остриём указывает на пришедшую.
За широкими плечами — кожистые крылья, сейчас сложенные и недвижные. Слухи говорят, что когда Джек расправляет их, между дальними их концами может уместиться повозка.
Обрамлённые белыми манжетами руки — комки красной шерсти, украшенные чёрными кривыми когтями.
Наконец, Нейдж хватает смелости взглянуть мантикору в лицо. К её удивлению оно мало отличается от человеческого. Завитая в кольца чёрная борода идеальными локонами спадает на грудь. Орлиный нос, ровные брови, волосы, завитые в толстые косы, перетянутые золотыми кольцами. Только глаза чужие — глаза кошки, круглые и ярко-золотые, с узкими вертикальными зрачками.
— Я пришла, Рипперджек. Я пришла заплатить по сделке.
Мантикор смотрит на корзину, которую держит Тинсоу.
— Что у тебя там? — спрашивает он требовательно.
— Ваш обычный завтрак, — говорит Нейдж, сдерживая дрожь в голосе. — Обычный и необычный. Такого вы ещё не пробовали.
— Посмотрим. Вот стол — сервируй.
Нейдж замерла, чувствуя как бешено колотится сердце. Страх переполнял её.
— Нет.
Джек склонил голову набок, зрачки его расширились.
— Ты думаешь, я не смогу взять его? Ты думаешь, ты сможешь меня удержать?
В ушах звенело, точно Нейдж оказалась внутри гигантского колокола.
— Не смогу. Но я… не отдам его добровольно.
Джек делает шаг вперёд. Крылья его подрагивают, хвост оживает, медленно поднимаясь за спиной.
— Ты затеяла опасную игру, Нейдж Тинсоу, — его рык становится глухим и утробным. — Смотри не оступись.
Нейдж молчит, парализованная ужасом. Всё, что она придумала себе там, в безопасности собственной спальни в Восточном Краю, теперь кажется глупым и бессмысленным. Её начинает бить крупная дрожь. Джек подступает к ней, скрипят когти о камень пола, с шипением вырывается из глотки дыхание. Ребёнок в корзине шевелится и тревожно всхлипывает.
— Я разорву тебя на части. И, пока ты будешь истекать кровью, на глазах съем твоего младенца.
Нейдж падает на колени, сгибаясь над корзиной, укрывая её руками. Страх властвует ей целиком, бесконечно. Джек делает ещё шаг. Всхлипывания ребёнка сменяются громким плачем.
«Теперь…теперь… — бьется в голове. — иначе будет поздно…»
Она вырывает из манжеты булавку и с силой вгоняет её в запястье. Боль огненной стрелой пронзает её, отрезвляя.
Мантикор замирает, удивлённый.
— Я… — с трудом поднимает голову женщина, — заплатила вам, Рипперджек.
Молчание повисает в пещере, даже младенец затихает, испуганный. Нейдж поднимается на ноги.
— Я знаю, что ваша пища — страх Вам не нужна людская плоть, чтобы насытится. Вы убиваете, чтобы страх жил в сердцах людей. Младенцев, которых подносят вам, вы принимаете, потому, что подносящие их бояться. Но их страх — ненастоящий, ведь они знают, что подношение удержит зверя от нападения. Я же дала вам истинный ужас. За себя и за этого ребёнка.
Она смотрит прямо в огромные золотые глаза.
— Вы довольны, сэр?
Джек запрокидывает голову и издаёт протяжный, раскатистый рык. Спустя мучительно долгие мгновения, женщина понимает, что он смеётся.
— Правду говорят: истинный повар не тот, кто в совершенстве знает вкус еды, а тот, кто в совершенстве знает вкус едоков. Ты великолепна, Нейдж Тинсоу, твоя слава хоть и дурна, но правдива. Я принимаю твою плату. Твоя дочь будет дома сегодня к вечеру.
Женщина низко кланяется, стараясь скрыть слёзы облегчения.
— Спасибо, сэр! Спасибо вам…
— Иди, — рычит мантикор, — не позволяй себе обмануться. Я не помог тебе, я лишь заплатил за твой труд.
Нейдж кивает и, подхватив корзину, пятится к выходу. Джек отворачивается, возвращаясь к шкафу.
— Стой, — властный рык останавливает Тинсоу, словно замораживая её изнутри. Она медленно оборачивается.
— Как ты смогла родить в себе истинный страх, если знала, что я не стану убивать ни тебя, ни младенца?
Нейдж не находит в себе сил взглянуть на чудовище.
— Я не знала. Я хотела в это верить, когда выходила из дома, но я не могла в это поверить, когда переступила через этот порог.
Удовлетворённый рык эхом отражается от каменных сводов.
— Воистину, для людей незнание — величайшее из благ. Теперь иди. И никогда больше не приходи сюда.
* * *— Но дорогая моя! Я прошу тебя — подумай ещё раз. Ты представляешь, что будут говорить люди?
Рандсакса Иль, старшая сестра Нейдж, говорит, не прерывая своего вязания — обычного для неё занятия в последние годы. Нейдж занята младенцем — она держит бутылочку, которую он, с обычной своей жадностью, сосёт.
— Развод для женщины твоего статуса недопустим. К тому же, с этим ребенком, как ты рассчитываешь найти нового мужа? Да и работа — кто из этих богатых джентльменов знал, что именно ты была автором тех замечательных блюд, которые прославили поварскую чету Тинсоу? Тебя не возьмут главным поваром просто потому что ты — женщина.
— Оставь это сестрица, — наконец отвечает Нейдж, — Всё уже решено. Я не могу жить с мужчиной, который продал собственную дочь. К тому же, у меня есть, кем заменить его.
— О! У тебя есть на примете богатый вдовец?
— Боюсь, что нет. Он сирота и за душой у него ни гроша. Но этот мужчина был дарован мне Всевышним, и отказаться от него было бы преступлением против Вышней Воли.
Рандсакса морщится, выражая так крайнее недовольство.
— Ты слишком привязываешься к нему. Он может не пережить этой зимы.
Нейдж качает головой и улыбается ребёнку.
— Он переживёт. Дважды он должен был покинуть этот мир и дважды спасся. Нет, смерть не скоро придёт за ним, Ранди.
Сестра сокрушенно вздыхает.
— Я слышала, вы познали таинство крещения. Как священник назвал его?
— Джекфри, — улыбается Нейдж. Рандсакса озабоченно цокает языком.
— Плохое имя. Плохое. Не нужно тебе дразнить его, дорогая моя.
Нейдж Тинсоу молчит — она должна молчать. Никто не узнает, что у дверей церкви жуликоватого вида громила сунул ей записку. Всего три слова было в ней.
«Назови его Джекфри»
Подписи не было. Она и не была нужна.
Закатные лучи проникали в открытые окна. Олднон, столица империи Альбони, прощался с ещё одним днём.
Твоё сердце в моих руках
Церковный хор похож на тончайший отзвук хрусталя. Детские голоса звонкие, но хрупкие, парят под куполом храма, отражаясь от выбеленных извёсткой стен. А стены, лишенные всякого украшения, кроме трещин и пятен плесени, давят, смыкаются вокруг тяжелым кольцом.
У алтаря — украшенный бронзой и позолотой гроб, в нём — прекрасная молодая девушка, едва ступившая на порог юности. Она похожа на мраморное изваяние, бледная, как полотно, без следа румянца на лице. Родные и близкие окружают гроб — траурно-торжественные, молчаливые. Серебро и драгоценные камни на чёрной ткани блестят особенно ярко.
Рив де Лиш, поэт и чужак, стоит в отдалении, отчаянно теребя перчатки. Его затуманенный взгляд блуждает по белым стенам, раз за разом возвращаясь к неподвижному, умиротворённому лицу в ореоле белоснежных кружев савана. Стоящие вокруг гроба сердито косятся на него: именитые родственники и богатые друзья семьи. Священник монотонно читает отходную, чёрное пятно на белёсом фоне.
