Фрэнк Герберт - Бог-Император Дюны
— Ни одно разумное создание никогда не посмеет отрицать опыт Лето, — сказал он. — Я вижу, что начинает просыпаться твое понимание. Начинает! Начало! Вот в чем заключается суть любой жизни!
Она согласно кивнула.
Никаких споров. Когда она нападет на след, она последует по нужному пути до конца.
— До тех пор, пока существует жизнь, любой конец будет одновременно означать начало. — Я же спасу человечество' от него самого.
Она снова кивнула. Движение началось.
— Отсюда следует, что никакая смерть не может означать неудачу, которая якобы постигла умершего, — сказал он. — Именно поэтому самые трепетные чувства у нас вызывает рождение нового человека. Вот почему самая трагичная смерть — это смерть юного создания.
— Икс все еще угрожает твоему Золотому Пути? Я всегда знала, что они замышляют против него какое-то зло.
Они плетут заговор. Хви не понимает глубинного смысла слов, которые сама же и произнесла. У нее нет нужды их слышать.
Он внимательно посмотрел на нее, полный ощущения чуда, которое являла собой Хви в его глазах. Девушка обладала той формой честности, которую многие назвали бы наивной, но которую сам Лето предпочел бы назвать честностью, лишенной себялюбия. Честность не была чертой ее характера. Она сама была честностью.
— Завтра я устраиваю на площади представление, — сказал Лето. — Выступать будут уцелевшие Танцующие Лицом. После этого будет объявлено о нашей помолвке
***
Пусть ни у кого не будет сомнений в том, что я — собрание моих предков, арена, на которой протекает их активное существование. Они — мои клетки, а я — их тело. Это душа, коллективное бессознательное, источник архетипа, хранилище душевных травм и радостей. Я выбираю за них, когда им просыпаться. Мои состояния души — это состояния их душ. Их знания кристаллизуются в моей наследственности. Миллиарды этих людей составляют мою целостность и единство.
(Похищенные записки)Представление Танцующих Лицом продолжалось около двух часов, после чего прозвучало объявление, повергшее в шок всех обитателей Города Празднеств.
— Прошли столетия с тех пор, как у него в последний раз была невеста!
— Дорогая моя, прошла целая тысяча лет.
Собрание Говорящих Рыб было кратким. Несмотря на шумное ликование, они были встревожены.
«Вы — мои единственные невесты». Так он говорил, но, значит, это не было истинным смыслом Сиайнока?
Лето рассудил, что Танцующие Лицом выступали весьма хорошо, несмотря на то что были объяты диким страхом. Костюмы нашлись в подвалах фрименского музея — черные накидки с капюшонами, белые веревочные пояса, распростерший крылья зеленый ястреб на плечах — форма бродячих священников Муад'Диба. Танцующие Лицом надели на себя маски иссеченных песками лип, рассказав в танце о том, как Муад'Диб со своими легионами насаждал свою религию во всей Империи.
Во время представления Хви, одетая в блестящее серебристое платье, украшенное жадеитовым ожерельем, сидела рядом с Лето на его тележке. Один раз она склонилась к нему и спросила:
— Это не пародия?
— Вероятно, лишь для меня.
— Знают ли об этом Танцующие Лицом?
— Они подозревают об этом.
— Значит, они не так напуганы, как хотят показать?
— О нет, они очень напуганы. Просто они храбрее, чем думает большинство людей.
— Храбрость может так близко граничить с глупостью, — прошептала Хви.
— И наоборот.
Она окинула оценивающим взглядом Лето и вновь обратила свое внимание на арену. В живых остались около двухсот Танцующих Лицом. Все они участвовали в танце. Сложные волнообразные движения их тел завораживали зрителей. Наблюдая за их представлением, можно было забыть о кровавой драме, разыгравшейся накануне ночью.
Лето вспомнил об этом незадолго до полудня, когда лежал в приемном зале, ожидая прихода Монео. Монео к этому времени успел проводить Преподобную Мать Антеак в порт Гильдии, обсудил с командирами Говорящих Рыб результаты вчерашнего побоища и слетал в Цитадель, где удостоверился, что Сиона по-прежнему находится под надежной охраной и не участвовала в событиях У иксианского посольства. Он вернулся в Онн после оглашения помолвки, о которой никто заранее не поставил его в известность.
Монео пришел в неописуемую ярость. До сих пор Лето никогда не приходилось видеть своего мажордома в таком гневе. Он ворвался в зал, как вихрь, и остановился всего лишь в двух метрах от лица Императора.
— Теперь все поверят в тлейлаксианскую ложь! — крикнул он без всяких предисловий.
В ответ Лето заговорил спокойным и рассудительным тоном.
— Как прочно укоренилось в народе мнение о том, что боги должны быть совершенны. Греки в этом отношении были гораздо более разумны.
— Где она? — спросил Монео. — Где эта…
— Хви отдыхает. Была очень трудная ночь и долгое утро. Я хочу, чтобы она хорошенько отдохнула, прежде чем мы отправимся в Цитадель.
— Как она ухитрилась все это устроить? — не унимался мажордом.
— Монео, ты что, совсем утратил свою обычную осторожность?
— Я обеспокоен вами! Вы имеете хотя бы малейшее понятие о том, что говорят в городе?
— Я полностью осведомлен об этих россказнях.
— Что вы делаете?
— Знаешь, Монео, только древние пантеисты имели верное представление о сути Божественного — смертные несовершенства в бессмертном облачении.
Монео воздел руки к небу.
— Я видел взгляды этих людей! — Он опустил руки. — Все это разнесется по Империи за какие-нибудь две недели.
— Нет, это займет немного больше времени.
— Если вашим врагам и нужен был повод, чтобы собрать воедино…
— Ниспровержение богов — это старая человеческая традиция, Монео. Почему я должен стать исключением из правила.
Монео попытался заговорить, но совершенно потерял дар речи и не смог вымолвить ни слова. Он прошелся вдоль углубления, в котором находилась тележка, и вернулся на прежнее место.
— Если я должен чем-то помочь вам, то нуждаюсь для этого в объяснениях, — произнес Монео. — Зачем вы это делаете?
— Эмоции.
Губы Монео пошевелились, но он промолчал.
— Они проявились во мне тогда, когда я вообразил, что они покинули меня навеки, — сказал Лето. — Как сладки для меня эти последние глотки человечности.
— С Хви? Но вы же совершенно определенно не можете…
— Одной памяти об эмоциях всегда мало, Монео.
— Вы хотите мне сказать, что позволили себе погрузиться в…
— Позволил себе расслабиться? Вовсе нет. Тренога, на которой раскачивается вечность, состоит из плоти, мыслей и эмоций. Я почувствовал, что ограничен плотью и мыслями.
— Она явно затеяла какую-то подлость, — обвиняющим тоном сказал Монео.
— Конечно, затеяла. И как же я благодарен ей за это. Если мы начинаем отрицать мышление, Монео. как делают некоторые, то теряем силу рефлексии; мы не можем определить, что говорят нам наши чувства. Если мы отрицаем плоть, то лишаем колес повозку, на которой пытаемся ехать. Но отрицая эмоции, мы теряем всякий контакт со своим внутренним миром. Я больше всего на свете соскучился по эмоциям.
— Я настаиваю, господин, чтобы вы…
— Ты начинаешь злить меня, Монео. Кстати, это тоже эмоция.
Лето заметил, что ярость Монео начала утихать, он остывал, словно брошенный в воду кусок раскаленного железа. Однако пар продолжал идти.
— Я беспокоюсь не о себе, господин. Я переживаю за и вы это хорошо знаете.
— Это твои эмоции, Монео, и я очень высоко ценю — мягко проговорил Лето.
Мажордом прерывисто вздохнул. Ему никогда не приводилось видеть своего повелителя в таком состоянии — с такими эмоциями. Лето был в приподнятом настроении и одновременно довольно зол, если, конечно, Монео Правильно оценил поведение Бога-Императора. Впрочем. Разве в этом можно быть уверенным?
— То, что делает жизнь сладостной, — сказал Лето, — То, что согревает ее и наполняет красотой, то, что я сохраню, даже если оно отринет меня.
— Значит, эта Хви Нори…
— Она заставила меня мучительно вспомнить бутлерианский джихад. Она — антитеза всему механическому и бесчеловечному. Как странно, Монео, что иксианцы, именно они одни, смогли произвести на свет человека, который настолько полно воплотил в себе эти черты, что я полюбил его от всего сердца.
— Я не понимаю ваших ассоциаций с бутлсрианским джихадом, мой господин. Думающие машины на существуют в…
— Целью джихада были не только машины, но и машинное отношение, — сказал Лето. — Люди сделали эти машины, чтобы узурпировать наше чувство прекрасного, нашу индивидуальность, на основе которой мы выносим наши суждения. Естественно, и машины были уничтожены.
— Господин, мне все равно не нравится ваше радушие, с каким вы…
