Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге
Самой колоритной фигурой был, пожалуй, отец Богословский —доктор богословия и составитель «Священной истории». Еще в одном из младших классов маленький Петя увидел однажды его в ярко–синей рясе спускающимся с лестницы, и это почему‑то произвело на мальчика впечатление. Однако при ближайшем рассмотрении отец Богословский поражал своей нечистоплотностью. Рассказывали, что однажды генерал Языков отказался поцеловать ему руку именно оттого, что она была грязна. Скандал, который вследствие этого получился, пришлось разбирать шефу училища — принцу Ольденбургскому.
Дом Остерлова на углу Кадетской линии и Среднего проспекта.
С кафедры отец Богословский произносил речи такого рода: «Как живет теперь молодой человек? Страшно смотреть! По субботам разве идет он добровольно в церковь отстоять всенощное бдение? Нет! Всунув чертову кадильницу (т. е. папиросу. — Л. К.) в зубы, он на бенефис к Рахили спешит!»
Театры он называл «бесовскими радованиями», а всех актрис Рахилями, по имени знаменитой французской актрисы Рашель. Кстати, воспитанников училища если и водили в театр, то чаще всего в Михайловский, где играла французская труппа. Впрочем, бывали они и в балете, и в Александринке.
В те годы очень скрашивала жизнь Чайковского музыка, которой уже тогда он отдавал много времени. Учившийся с ним А. Михайлов вспоминал: «Всегда задумчивый, чем‑то озабоченный, с легкой обворожительной улыбкой появлялся он среди нас в курточке с засученными рукавами и целые часы проводил за роялем в музыкальной комнате. Играл он превосходно…»
Об этих часах вспоминал его друг Алексей Апухтин[1] в стихотворении, написанном значительно позже и посвященном Чайковскому:
Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной»,
Забыв Училище и мир,
Мечтали мы о славе идеальной,
Искусство было наш кумир…
И жизнь для нас была обвеяна мечтами…
Никто, однако, кроме, может быть, одного Апухтина, не видел в Чайковском будущего великого композитора. Его товарищ В. Герард говорил: «Я отлично помню, как после спевок в Белой зале по уходе руководителя хора Ломакина Петр Ильич садился за фисгармонию и фантазировал на задаваемые нами темы (конечно, большею частью из модных опер). Нас это забавляло, но не внушало никаких надежд на его славу в будущем».
Другой приятель, Ф. Маслов, вспоминал: «В музыкальном отношении Чайковский, конечно, занимал первое место, но серьезного участия к своему призванию ни в ком из товарищей не находил. Их забавляли только музыкальные фокусы, которые он показывал, угадывая тональности и играя на фортепиано с закрытой полотенцем клавиатурой и проч.».
Илья Петрович, обращавший большое внимание на музыкальное развитие сына, в 1855 году пригласил ему учителя, известного пианиста Кюндингера. Занятия с ним, впрочем, длились не так долго (до 1858 года), — учитель не нашел в своем ученике больших способностей.
Уроки музыки проходили раз в неделю, по воскресеньям. Кюндингер так вспоминал о них: «В виртуозном отношении за три года моих занятий успехи были не особенно значительны, вероятно, потому, что Чайковскому некогда было нужным образом упражняться. Очень часто мы кончали урок игрою в четыре руки, после я оставался завтракать в семействе Чайковских (причем, помню большое общество барышень), и затем мы вместе шли в университетские концерты».
Эти концерты играли большую роль в жизни и в музыкальном развитии петербургской молодежи.
Будущий соученик Петра Ильича по консерватории В. В. Бессель, в течение трех сезонов принимавший участие в них, так рассказывал об этом:
«Концерты существовали несколько лет под официальным названием: «Музыкальные упражнения студентов Спб. университета» под управлением известного в то время виолончелиста–виртуоза и дирижера Карла Шуберта. Они поддерживались главным образом энергичным заступником их, инспектором студентов А. И. Фицтум фон Экштадтом, человеком образованным и серьезным любителем музыки.
Будучи сам недурным альтистом, он собирал у себя… по пятницам весь музыкальный мир столицы для занятия музыкой, камерной по преимуществу. Эти «пятничные» гости и были зерном того оркестра, который при участии некоторого числа студентов университета и другой учащейся молодежи, а равно и нескольких выдающихся артистов, по приглашению, и их учеников, исполнял по воскресеньям от часу до трех симфоническую музыку. Оркестр этот разрастался до весьма солидных размеров — до пятидесяти и более участвующих, и, будучи под управлением опытного руководителя, справлялся прекрасно со своей задачей».
И, как всегда, темпераментно об этих концертах вспоминал их постоянный участник А. Г. Рубинштейн:
«Играли по воскресеньям, брали за вход по рублю, и места пустого не было в актовом зале университета. В оркестре всякая была братия… И как вспомнишь теперь, удивляешься: как это возможно было за этакие вещи деньги брать. Публика валила! Шли нередко через Неву пешком целые толпы! Только давай! И верите ли, дело шло как‑то само собой, шло как по маслу: уж очень много любви и усилия клали участники в эти концерты!»
Молодой еще тогда А. Рубинштейн был близким другом К. Шуберта. Он часто играл в университетских концертах, а иногда и дирижировал оркестром и аккомпанировал певцам.
Заметное влияние на музыкальное развитие Чайковского оказывала его тетка, сестра его матери, — Екатерина Андреевна, жившая в Косом переулке против училища. Он часто бывал у нее и много часов проводил с нею за роялем. Так они проиграли вместе не раз «Дон–Жуана» Моцарта.
Это была не просто любимая с детства Чайковским опера, это было произведение, сыгравшее большую роль в его жизни.
Много лет спустя он написал о нем знаменательные слова: «Музыка „Дон–Жуана” была первой музыкой, произведшей на меня потрясающее впечатление. Она возбудила во мне святой восторг, принесший впоследствии плоды… Тем, что я посвятил свою жизнь музыке, я обязан Моцарту».
Учителя П. И. Чайковского. (Старинные силуэты.)
Петр Ильич аккомпанировал Екатерине Андреевне, которая была хорошей певицей.
Рассказ о ней приводится со слов Наталии Ипполитовны Алексеевой–Чайковской, которая была замужем за внуком этой талантливой женщины.
Как и вся семья Ассиер (девичья фамилия матери П. И. Чайковского), Екатерина Андреевна была очень музыкальна и обладала прекрасным голосом.
Условности того времени не позволяли женщине *ее круга посвятить себя сцене. Муж ее не разрешал ей выступать при ком бы то ни было. Она могла петь только дома и только итальянские арии и романсы.
А Екатерина Андреевна любила русскую музыку и мечтала спеть когда‑нибудь арию Вани из «Ивана Сусанина».
Однажды она с мужем была в гостях. Друзья ее, видя, что хозяин дома усадил мужчин за карточные столы в своем кабинете, отделенном от зала несколькими комнатами, уговорили Екатерину Андреевну спеть. Плотно затворили все двери…
Но вот сначала издалека, потом все ближе и ближе послышался стук распахиваемых одна за другой дверей. Раскрылась последняя, и появился взбешенный супруг. Он подбежал к роялю, около которого стояла застывшая от страха Екатерина Андреевна, сбросил ноты с пюпитра на пол, затем схватил за руку жену и стремительно увлек домой, нимало не заботясь о приличиях.
Только овдовев (а овдовела она рано), Екатерина Андреевна стала выступать в светских благотворительных концертах, пела она и в салоне Виельгорского.
Не суждена была ей настоящая слава, которой она была достойна, но люди, слышавшие ее голос, вспоминали ее контральто необыкновенной красоты. Сама же Екатерина Андреевна любила рассказывать о таком случае. Она была в Италии, в гостинице, одна в своем номере. Чудесный вечер, окна широко открыты. Сидя за роялем, Екатерина Андреевна долго пела романс за романсом, а когда смолкла, услышала на улице дружные аплодисменты. Она подошла к окну. Несколько человек приветствовали ее возгласами одобрения, а один из них — торговец статуэтками — вышел вперед и, указывая на свой лоток, экспансивно воскликнул: «Синьора, возьми все это, только спой еще!»
Стоит рассказать, что у мужа Екатерины Андреевны, свирепого Александра Степановича Алексеева, был брат — Николай Степанович Алексеев, интересный и содержательный человек. Он служил в Кишиневе чиновником особых поручений при Инзове. Когда Пушкин был в Бессарабии, Инзов поручил поэта заботам Николая Степановича. Последний ввел его в круг кишиневского «света», познакомил его с местной красавицей Марией Эйхфельд, в которую был сам влюблен и за которой Пушкин принялся ухаживать.
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня… —
писал поэт. Впрочем, ухаживал он не очень энергично, зная о чувстве своего приятеля. Так появилось стихотворение, посвященное Н. С. Алексееву, в котором Пушкин успокаивал друга:
