Чайна Мьевиль - Посольский город
— ЭзКел знают, что вы их записываете? — сказала я.
— Надеюсь, что нет, — ответил Брен. — Ты заметила? Они ведут себя так же, как Эз, когда он был частью ЭзРа — не дают нам себя записывать, чтобы остаться незаменимыми.
— Но вы их записали.
— Это всего лишь публичные выступления, — сказал он. — Они ведь не могут запретить людям записывать их, да и зачем? Они считают, что слово произнесённое, ушедшее в город, услышанное Хозяевами утрачивает ценность.
Я разглядывала собравшихся ариекаев. На крыльях других тоже были рисунки, которые показались мне знакомыми.
— Кое-кто из них тоже был в группе Сурль/Теш-Эчера, — сказала я. И поглядела на Брена. — Это его друзья.
— Да, — ответил Брен.
— Они умеют лгать, — добавил он. — Конечно, не так виртуозно, как Сурль/Теш-Эчер. Он был… — Брен пожал плечами. — Пророком. Он стоял на пороге чего-то нового.
— Твой муж был прав, — сказали ИллСиб. — Что остановил его. Он был по-своему прав. Это всё меняло. — Наступило молчание. — Так что им пришлось продолжать без него. А это долго.
— Они делают, что могут.
Ариекаи разобрали чипы, и каждый ушёл со своим в какой-нибудь угол комнаты. Там они накрыли их одинаковым элегантным движением спинного крыла. Их мембраны растянулись. Они ушли в себя, замерев, как статуи, превратив подвал в наркотический притон. Они вслушивались в звуки, приглушив громкость. А потом прямо у меня на глазах началась реакция — они задрожали, завибрировали в живом экстазе. Сквозь туго натянутую кожу спинных крыльев виднелись огоньки передатчиков, слышалось тихое чириканье: это звучала душа ЭзКела, или её поддельное, сфабрикованное подобие.
— Почему эти записи работают? — прошептала я. — Они же их уже слышали.
— Они нет, — сказал Брен. — Они ждут. Сила воли у них чертовская. Они складывают крылья, когда знают, что ЭзКел будет говорить. Так же они делали при ЭзРа. Они заставляют себя терпеть. Стараются, чтобы каждый интервал без наркотика был дольше предыдущего.
Трудно было поверить, что эти содрогающиеся в темноте тени — сопротивление власти бога-наркотика. Пока трудно.
— Наши записи потому и действуют на них сейчас, что они не слышали их раньше, — сказала Илл.
Медленно, один за другим, ариекаи вставали. Они смотрели на меня. Странное воспоминание. Мы как будто продолжали с того места, где нас прервали. Испанская Танцовщица подошёл ко мне: его товарищи окружили меня. Они произносили на Языке какие-то звуки, и эти звуки были мной. Давненько я не слышала, как меня говорят.
Сначала они сказали меня просто, как факт. Жила-была девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали. Затем они начали развёртывать меня в сравнение. «Теперь мы, — сказал Испанская Танцовщица, — когда берём то, что даёт нам голос бога-наркотика, похожи на ту девочку, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали». Другие повторяли за ним.
— Понимаешь, Сурль/Теш-Эчер был не просто лучшим лжецом, — говорил Брен. — Он шёл в авангарде. Он не просто разыгрывал ложь. Будь это так, разве они интересовались бы тобой, Ависа? Что общего между сравнением и ложью?
Что ещё в мире, спрашивал один ариекай, похоже на девочку, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали? — Это было нелегко, — сказал Брен. — Война всех разбросала. — Война из-за нехватки наркотика. Война из-за того, что Эз убил Ра. Война живых мертвецов. — Теперь они нашли друг друга и будут продолжать. Они не молились на Сурль/Теш-Эчера. Он был у них вроде вождя.
— Пророка, — сказала Илл или Сиб.
— Почему вы не скажете МагДа или Келу… — начала я и осеклась, поняв, что группа, собравшаяся в этой комнате, явно была законспирирована. И целью этой конспирации было ограничение власти бога-наркотика. Кел наверняка попытается покончить с ними. Об этом не хотелось даже думать. Брен кивнул, наблюдая за мной.
— Да, — сказал Брен. — МагДа теперь не те. Но на такой риск не пойдут даже они. Всё, к чему они сейчас стремятся, это спасение, и они видят лишь один путь к нему — продолжать. Они не пойдут на риск. Может быть, даже попытаются уничтожить.
— Уничтожить что? Что вы хотите делать?
— Не я, — сказал Брен.
— Все вы. Ты, ты, — сказала я ИллСиб, — эти Хозяева. Что вы все вместе пытаетесь сделать?
— Способ МагДа — не решение, — сказал Брен. — Он только даёт отсрочку. Вот почему они не слушают Кела. Мало продержаться до прихода корабля. Мы пытаемся изменить ситуацию в корне. — Пока он говорил, ариекаи всё сбивались вокруг меня, как принесённые течением обломки крушения, и сначала просто говорили меня, а потом пытались превратить меня во что-то другое, подыскивали что-то похожее на меня, на моё прошлое.
— ЭзКел не единственный, кого нам следует опасаться, — сказал Брен. — Об этом надо молчать. — Я вспомнила, как прощались ариекаи, когда Хассер пришёл и убил Сурль/Теш-Эчера.
— Вас волнуют другие ариекаи, — догадалась я.
— Эти носители языка были опасны и раньше, — сказал Брен. — Скайл прав на их счёт, как и их… — Он пожал плечами и тряхнул головой, давая понять, что, какие бы слова он ни употребил, смысл их будет неточным. — Правящая верхушка. А я понятия не имею, где они теперь, то есть пока не имею, но, спорю, ЭзКел догадывается. По крайней мере, Кел. Они и раньше вели дела. Почему, ты думаешь, ему так приспичило в город?
А я-то думала, что туда его толкала пламенная страсть новоиспечённого визионера. Но тут я вспомнила, как смотрели на меня тогда, на Фестивале Лжецов, Кел и Грушевое Дерево.
— Иисус Фаротектон. — И Скайл тоже смотрел. Скайл, который был конспиратором уже тогда, наверняка одобрил бы сейчас поведение ЭзКела. Их приоритетами сейчас, как и КелВин тогда, были выживание и власть; Скайл ставил превыше всего город и его стазис. Однажды их интересы совпали, но история оставила Скайла проигравшим. Вот он и ушёл, без всякой надежды.
— Кел, возможно, уже нашёл своих друзей, — продолжал Брен. — Эти… — Он обвёл рукой собравшихся в комнате. — Когда-то они представляли для них угрозу. Ты видела. Теперь… — Он рассмеялся. — Ну, теперь всё по-другому. Но они всё ещё опасны. Не так, как раньше: но, может, даже опаснее, чем тогда. Кел, может быть, не знает, что эта группа ещё существует. А возможно, и раньше не знал. Зато ариекаи, с которыми он работал тогда, знают. Так что, если он их найдёт, то этим придётся быть тише воды ниже травы. Как и нам.
— Но чем они опасны? — спросила я. — Вот чего я никогда не могла понять. Зачем они это делают? И что вообще они делают?
Брен пожал плечами.
— Трудно объяснить. Не знаю, как и сказать.
— Ты просто не знаешь, — сказала я. Он полуутвердительно, полуотрицательно качнул головой.
— Как твой Язык, Ависа? — спросила одна из ИллСиб. Они говорили с Испанской Танцовщицей, тот отвечал им. Кое-что я понимала, а когда трясла головой, Илл или Сиб переводили несколько предложений.
Плохо, что мы такие. Мы хотим быть другими, не такими. Мы как та девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали, потому что мы поглощаем то, что даёт нам ЭзКел. — Наступила долгая пауза. — Вместо этого мы хотим быть как та девочка, которой причинили боль в темноте и которая съела то, что ей дали, в том, что мы хотим быть… — Тут снова наступило молчание, и Испанская Танцовщица встряхнул крыльями.
— Он хотел воспользоваться твоим сравнением дважды, в противоположных значениях, — сказала Сиб. — Но не справился.
Теперь, продолжал Испанская Танцовщица, всё ещё хуже. Мы этого не ждали. Было плохо, когда слова бога-наркотика отравили нас, сделали беспомощными, заставили нас забыть самих себя, но теперь всё по-другому и ещё хуже. Теперь, когда бог-наркотик говорит, мы подчиняемся. — Да, он произносил это с интонациями, которые ничего для меня не значили, но, насколько бы чуждой ни оставалась для меня ментальная карта ариекаев, их самоощущение, думаю, что для них это было по-настоящему ужасно. Я видела, как толпа мгновенно повиновалась приказу ЭзКела, не имея возможности выбирать. Все мы хотим сами решать, что слушать, как жить, что говорить, как говорить, что иметь в виду, чему подчиняться. Мы хотим сами распоряжаться Языком.
Их оскорбляла как тяга к новому наркотику, так и недавно возникшая неспособность к неповиновению. И вряд ли только эту собравшуюся в подвале группу. Но в них обида лишь подстёгивала стремление, которое они испытывали всю жизнь: научиться лгать, заставить Язык выражать то, что хотелось им. Именно это старинное желание заставляло их испытывать большее отвращение к новым условиям, чем других сознательных ариекаев.
— Мы пообещали, что приведём тебя сюда, — сказал Брен. — Дали слово Хозяина. — Он улыбнулся этой детской клятве. — Они во что бы то ни стало хотели тебя видеть. А теперь пойдём-ка лучше назад, пока тебя не хватились, а потом ИллСиб продолжат. В других тайниках. Они не одни ищут другой путь.
